Я, Мона Лиза - Калогридис Джинн - Страница 48

• Предыдущая
• 48/112
• Следующая

Эти воспоминания поддерживали меня, когда я слушала речи Савонаролы и когда по вечерам я садилась за стол с отцом и Джованни Пико, который пил вино, не зная меры, и часто принимался рыдать. Отец обычно уводил его в свой кабинет, и там они тихо разговаривали до глубокой ночи.

Наступила осень, затем зима и Новый год. Наконец Дзалумма тайком принесла мне письмо с печатью Медичи, я разорвала его, испытывая необузданную радость пополам с отчаянием.

«Мадонна Лиза», — так начиналось письмо, и эти два официальных слова разрушили мою надежду.

«Я не знаю, что делать. Пьеро упорно отказывается дать мне разрешение жениться на Вас. Он подыскивает мне невесту, которая упрочила бы положение семьи и его личный статус как отцовскогопреемника. Он думает только о политике, не принимая в расчет любовь. Мой брат кардинал Джованни настаивает, чтобы я женился на представительнице рода Орсини, и ни о чем другом даже слышать не хочет.

Я на это никогда не соглашусь. Пишу Вам об этом не для того, чтобы привести в уныние, а скорее что бы объяснить мое долгое молчание и заверить Вас в своих чувствах. Я готов заключить брак только с Вами и больше ни с кем. Невозможность видеть Вас не только не охладила моего желания, а, наоборот, распалила его. Я думаю день и ночь только о Вас, пытаясь найти способ, как нам быть вместе. Я обязательно что-нибудь придумаю.

Скоро мы будем вместе, любовь моя, верьте.

Джулиано».

Я уронила письмо на колени и безутешно расплакалась. Я не верила ни в доброту Всевышнего, ни в безжалостное учение Савонаролы, ни в способность Джулиано избежать требований долга и положения. Я была всего лишь дочерью торговца шерстью, которой случайно заинтересовался Лоренцо и к которой его сын по глупости проникся чувствами — чувствами, безусловно проходящими со временем.

Мне хотелось сжечь письмо, разорвать его на тысячи кусочков, подбросить их в воздух и наблюдать, как они осядут, словно пыль.

Но я, хоть и была не слишком сообразительна, тщательно сложила листок и спрятала вместе с другими дорогими для меня вещами: медальоном Джулиано, медальоном с гербом Медичи и портретом Козимо, моим портретом, нарисованным Леонардо, его письмом и письмами Джулиано, включая то, которое он настоятельно просил меня сжечь.

1493-й — год спустя после смерти Лоренцо, первый полный год правления Пьеро — прошел для меня во мраке. У меня начались месячные, и я делала все возможное, чтобы скрыть этот факт от отца, даже подкупала прачку, чтобы та не обмолвилась о пятнах на простынях. Но все равно отец начал заговаривать о потенциальных женихах. По его словам, он сдержал обещание, данное моей матери, и не его вина, что Лоренцо умер, так и не успев высказать свое мнение о моем браке. А доверить мою судьбу этому болвану Пьеро, разумеется, никак нельзя — он уже не раз доказал свою полную бесполезность в качестве главного свата Флоренции, позволив заключить нескольких союзов, вызвавших неодобрение знатных семейств. Нет, мой отец желал видеть рядом со мною известного человека, занимающего видное положение во флорентийском обществе и в то же время набожного. Со временем именно такому человеку он собирался отдать меня в жены.

К счастью, я была все еще очень молода, и у отца дальше слов дело не шло. Несмотря на наши непростые взаимоотношения, я не сомневалась, что отец любит меня и сильно тоскует по моей маме. Я была его единственной связью с нею, и поэтому, как мне казалось, он не спешил со мной расстаться.

В тот год разговоры об ангельском Папе — божественном понтифике, избранном Богом, а не людьми, — слились еще с одной старинной легендой — о пришествии второго Карла Великого, который очистит церковь. А затем этот Карл Великий объединит весь христианский мир под духовное начало ангельского Папы.

Дело усугублялось тем, что на французском престоле восседал Карл, который прислушивался к подобным легендам, принимая их близко к сердцу. К тому же он имел виды на Неаполь, решив, что это южное княжество у моря по праву принадлежит ему. В конце концов, оно ведь было вырвано у французского престола всего лишь предыдущим поколением, отцом короля Фердинанда, Альфонсом Великодушным. В городе до сих пор проживали бароны, верные французскому престолу, которые с радостью достали бы из ножен мечи, чтобы поддержать их истинного правителя, Карла.

Савонарола ухватился за эти идеи, примешав к ним собственные святые видения. Он был достаточно прозорлив, чтобы ни разу не высказаться прямо, мол, он и есть ангельский Папа, зато фра Джироламо начал молиться, чтобы Карл завладел карающим мечом Господа. По его словам, Карл накажет Италию и поставит ее на колени, и все верные христиане встретят его с распростертыми объятиями.

Возможно, Савонароле и его самым преданным последователям действительно не терпелось увидеть вторжение в Италию короля-чужестранца, но всех, кого я знала, эта мысль приводила в уныние. Над нами нависла неминуемая беда. К концу года каждый флорентиец уже знал о планах Карла захватить Неаполь в июне.

— Всевышний, — вопил пророк во время одной из рождественских служб, — ты поступил с нами как разгневанный отец. Ты отвернулся от нас. Так поспеши же с наказанием, чтобы мы могли быстрее объединиться с Тобой!

Он говорил о ковчеге, куда войдут раскаявшиеся и найдут там защиту от небесной кары. И каждую речь заканчивал возгласом: «Cito! Cito!»[13] — подгоняя верующих искать убежища, пока еще не слишком поздно.

Но по прошествии года весна 1494-го принесла — по крайней мере, для меня — новую надежду. Я давно отчаялась когда-либо вновь увидеть Джулиано, но тут Дзалумма бросила мне на колени еще одно письмо с восковой печатью Медичи.

«Моя возлюбленная Лиза!

Возможно, сейчас ты убедишься, что я человек слова. Я не сдался, и вот результат: мой брат Пьеро наконец позволил мне просить твоей руки. Сердце мое ликует, и земля эта превратилась для меня в небесный рай.

Надеюсь, мое долгое молчание не заставило тебя усомниться в глубине моих чувств к тебе, и я молю Бога, чтобы и твои чувства ко мне не переменились. Но я должен предупредить тебя: мы, Медичи, уже давно знаем о растущем недовольстве нами и о несправедливых обвинениях Пьеро. Общественное мнение изменилось, и если твой отец и ты примете мое предложение, то должны сознавать, что войдете в семью, влияние которой идет на убыль. Пьеро пока уверен, что все наладится, но я опасаюсь другого исхода. Он получил письмо от послов Карла с требованием предоставить беспрепятственный проход через Тоскану французской армии в полном вооружении. Пьеро не может дать ясного ответа: положение обязывает его поддерживать Неаполь, да и Папа Александр только что издал буллу, где провозгласил правителем Калабрии Альфонса. Его святейшество также пригрозил лишить нашего брата Джованни кардинальских бенефиций, в случае если Пьеро не защитит Неаполь от вторжения Карла.

Тем не менее, закон требует, чтобы каждый член синьории поклялся никогда не поднимать оружия против Франции, к тому же Флоренция всегда в большой степени зависела от торговли с этой страной. Поэтому сейчас мой старший брат находится в тяжелейшей ситуации. Да и советников не отличает единодушие. Один говорит: «Покажите народу, что все хорошо», и вот мой брат прямо на улицах затевает игру в мяч, чтобы все горожане убедились, мол, жизнь протекает нормально. Каков же результат? Народ называет его олухом и ротозеем.

Невольно напрашивается мысль, что он стал жертвой чьих-то согласованных усилий опозорить и низвергнуть клан Медичи.

Поразмышляй над этим, любовь моя, прежде чем дать ответ. Напиши, не переменились ли ко мне твои чувства. Одно твое слово — и я сразу приду! Как только получу разрешение навестить твоего отца, я сразу сообщу тебе о дне и часе.

Считаю секунды до нашей встречи. Мое счастье теперь находится в твоих руках.

• Предыдущая
• 48/112
• Следующая