Договор с вампиром - Калогридис Джинн - Страница 8

• Предыдущая
• 8/73
• Следующая

Но что касается их дяди Влада...

Даже не знаю, как охарактеризовать его. Этот человек одновременно пугает, отталкивает и завораживает меня. Мне почему-то не хочется, чтобы мои дети общались с ним. Возможно, мое желание исполнится, поскольку Влад уже сейчас напоминает живого покойника: он необычайно бледен и слаб. Аркадий говорит, что ему где-то за восемьдесят.

Когда мы выезжали из Бистрица, меня удивил страх в глазах старого кучера. Я отнесла это за счет его возраста. Но такой же страх я вижу здесь в глазах моей юной горничной Дуни. И она, и другие слуги в нашем присутствии съеживаются и стараются не встречаться с нами взглядом. Поначалу я была ошеломлена, однако, увидев старого графа, поняла причину. Влад распространяет вокруг себя какие-то тревожные, будоражащие эманации, я бы даже назвала их пугающими. Я не в состоянии дать им точного названия, ибо это мои инстинктивные ощущения, а не доводы разума. Брут – собака Жужанны – при появлении графа норовит куда-нибудь спрятаться или вообще убегает.

Думаю, мое восприятие дяди Влада огорчило бы и Аркадия, и Жужанну. С какой любовью и преданностью они глядят на старика. Они говорят о графе с благоговением, какое встретишь разве что у набожных людей при упоминании имени Господа. Все странности в его поведении отметаются с ходу, поскольку брат с сестрой считают их лишь "небольшими чудачествами". Влад даже не присутствовал на похоронах, но ни Аркадий, ни Жужанна и не подумали обидеться. Такое ощущение, будто старик их загипнотизировал.

Между тем вечером Влад явился на поману[7]– традиционную трапезу в память покойного, когда к столу подают его любимые яства. Так я узнала о гастрономических пристрастиях отца Аркадия. Нам подали мамалыгу – блюдо из круто заваренной кукурузной крупы, довольно острое и украшенное сверху яйцами-пашот. Затем последовало местное кушанье – нечто вроде фаршированных капустных листьев, а также курица в красном соусе с перцем. На этой печальной трапезе нас было только трое: Жужанна, Аркадий и я. Мы сидели в громадной, похожей на пещеру столовой, среди немыслимой роскоши. Стол освещался массивным серебряным канделябром, где горело не менее сотни свечей. Столовые приборы были из чистого золота, а бокалы – из искусно обработанного хрусталя, тончайшие стенки которых отражали тысячи крошечных огоньков. За тяжелым дубовым столом легко разместилось бы тридцать человек. В другом конце зала помещался второй стол таких же размеров, но пониже. Полагаю, он предназначался для детей... Только трое. Четверо, считая дядю (он появился позже). Должно быть, эти грустные мысли посетили не только меня, ибо Жужанна повернулась к Аркадию и, силясь улыбнуться, сказала:

– А помнишь, Каша, как в детстве к нам однажды приехал из Вены дядя Раду?

Мой муж кивнул, потом ответил глуховатым от горя голосом:

– Помню. Он тогда привез с собой шестерых дочерей.

– Да, всех шестерых, – повторила Жужанна. На ее губах мелькнула улыбка, большие темные глаза вспыхнули, и в них блеснули готовые пролиться слезы. Насколько могу судить, во время поманы горевать не принято. Наоборот, собравшиеся вспоминают все хорошее, что было связано с покойным. Однако Жужанна находилась на грани нервного срыва, когда слезы несравненно ближе, нежели смех.

– Все девочки были такими веселыми. Помнишь, мы с тобой тогда решили, что в больших городах дети вырастают быстрее? Даже наши ровесницы казались нам старше. Мы сидели вон там. – Жужанна махнула рукой в сторону детского стола. – А потом дочери дяди Раду задумали спеть для взрослых. Помнишь, что они пели?

Приятным мелодичным голосом она пропела несколько строк из, как мне показалось, трансильванской колыбельной.

– А папа вместе с другими гостями подхватил припев.

Жужанна пропела еще несколько слов. По ее щеке скатилась единственная слезинка. Неожиданно улыбка, готовая погаснуть, стала ярче и шире. С той же душевной щедростью, какую я люблю и ценю в ее брате, Жужанна повернулась ко мне и сказала:

– Как я счастлива, что вы здесь! Мне грустно было сознавать, что наша семья рассеяна по свету. Но теперь этот дом очень скоро наполнится детским смехом!

Тронутая ее порывом, я сжала хрупкую руку Жужанны. Мне захотелось сказать ей что-нибудь теплое и душевное, но прежде, чем я успела раскрыть рот, Аркадий и Жужанна, будто по команде, повернулись в сторону дверей. Я сразу же догадалась: пришел старый граф, и тоже повернулась к дверям. Мне не терпелось увидеть благодетеля, столь щедрого к своим близким, в число которых попала теперь и я.

Но увидев его, я едва удержалась, чтобы не вскрикнуть. Выглядел Влад довольно отталкивающе. Он остановился на пороге: высокий, надменный, граф до кончиков пальцев. Но меня поразило не это, а его изнуренный... какой-то полуголодный вид. Он был так бледен, что создавалось впечатление, будто в его жилах не осталось ни капли крови. Бледная, изможденная Жужанна рядом с ним сошла бы за цветущую розу. Первое, что пришло мне в голову, – возможно, граф страдает анемией или какой-нибудь другой тяжелой болезнью. Цвет его лица ничем не отличался от цвета его совершенно седых волос. В колеблющемся пламени свечей его кожа как-то странно мерцала. Мне подумалось: если задуть свечи, лицо дяди начнет светиться, словно огромный светлячок. Однако при всей его бледности губы Влада не утратили удивительной яркости. Они у него были темно-красными. Увидев нас, дядя улыбнулся, обнажив острые желтоватые зубы.

Меня немало удивило, что ни Аркадий, ни Жужанна как будто не замечают странной внешности дяди и пугающего магнетизма его глаз, которые с холодной пристальностью, свойственной только хищникам, на миг остановились на мне. Я вздрогнула, у меня похолодела спина, словно из дверей потянуло сквозняком. В мозгу завертелась невесть откуда взявшаяся мысль: "Он голоден, невероятно голоден".

Влад застыл на пороге и стоял молча, пока Жужанна не закричала:

– Дядя! Дядя пришел!

По ее возбужденному, радостному тону можно было подумать, что случилось чудо и Петру вернулся с того света. Жужанна силилась отодвинуть тяжелый стул. Ни дать ни взять – маленькая девочка, готовая опрометью помчаться навстречу любимому родственнику.

– Что же вы стоите, дядя? Входите, мы вас ждем!

После этих слов он переступил порог и вошел в столовую. Аркадий и Жужанна, поднявшись с мест, поцеловали его в обе щеки. Подойдя к Жужанне, дядя наклонился к ней, обнял ее за талию и...

Да простит мне Господь злые мысли, если клевещу на невиновного, но я не из тех, кто привык предаваться фантазиям или верить сплетням. Я хорошо выспалась и отдохнула, а потому не считаю увиденное галлюцинацией, вызванной утомлением. Запрокинув голову, Жужанна смотрела на дядю. В ее глазах читалось искреннее обожание. Ответный же взгляд Влада отнюдь не подходил заботливому и щедрому дядюшке. На Жужанну смотрел явно голодный хищник. Я уловила момент, когда Влад едва сдерживался, чтобы не наброситься на свою внучатую племянницу. Наверное, он почувствовал на себе мой ошеломленный взгляд. У Влада скривились губы.

Его темно-зеленые глаза повергли меня в замешательство. Я вдруг утратила контроль над своим разумом, ненадолго, правда, всего на мгновение. Как пламя свечи: качнулось от ветра и вновь выпрямилось. На прежнюю мысль наслоилась другая, однако мне она показалась не моей, а чужой: "Ты невероятно заблуждаешься. Он просто любит Жужанну, как родную дочь..."

Глаза Влада действовали на меня подобно морскому прибою: они то непонятным образом притягивали, то таким же непонятным образом отталкивали. У меня сильнее забилось сердце (не могу сказать, от волнения или от ужаса). Ребенок во мне зашевелился. Инстинктивно я положила руку на свой весьма внушительный живот. В это время граф подошел ко мне, взял мою другую руку и поцеловал.

Его прикосновение было ледяным. Я крепилась, чтобы не вздрогнуть, но не смогла, потому что внезапно Влад чуть приоткрыл губы и его язык скользнул по тыльной стороне моей кисти. Он облизывал мою кожу, будто зверь! Потом граф выпрямился, и в его глазах (наверное, такие глаза бывают у заклинателей змей) вновь мелькнул голод.

• Предыдущая
• 8/73
• Следующая