Если в лесу сидеть тихо-тихо, или Секрет двойного дуба - Верещагин Олег Николаевич - Страница 7
- Предыдущая
- 7/37
- Следующая
Старик задумался. Покачал головой и медленно ответил, словно взвешивая каждое слово на этих самых аптекарских весах, стоящих перед ним: — Вспоминать про то — страшно. Думать перед боем страшно. Во сне видеть — хуже нет. А в самом бою редко у кого страх бывает. Словно не ты, а кто другой вместо тебя всё делает, ну а раз так — то и убьют другого… Вот так оно, — он вдруг улыбнулся и добавил: — А время прошло — так и вовсе разное смешное вспоминаться начало. Вот был случай… Начинался-то и вовсе не смешно, — Князь устроился удобнее. — После Курска дело было. Только-только вернулись мы. Трое суток вообще не спали. Осовели. Верка Кривощапова пошла по начальству докладывать — старшего нашего убили, она командовала — а мы в какой-то школе разместились. Падаем, на ходу засыпаем! Помню, значит — вошёл куда-то, лёг на что-то — и вроде как в колодезь упал. На войне недосып — главный враг. Нам в поощрение вроде как и дали-то выспаться — лучше любого ордена на тот час! Ну, просыпаюсь. Гляжу по сторонам — матерь божья!!! Лежу на столе. В головах у меня — знамя. А вокруг — цветы. Думаю тем часом: «Ну вот и всё, Антип, спета твоя песенка — то ж не иначе убили тебя и хоронят с почестями, как смертью храбрых… а душа, значит, из тела вылетела и на это любуется…» Голова-то со сна мутная. Не сразу разобрался, что спал я на столе в учительской комнате, знамя — школьное, а цветы туда со всей школы снесли из классов, чтоб поливать было удобнее! Тут как раз Сенька-то вошёл, говорит мне: «Ты чего это, дядя Антип, зелёный какой-то?!» А я ему сдуру: «Так ты что, Сень, тоже усоп?!» Еле разобрались…
Пока Олег хохотал, Князь, улыбаясь в усы, занимался гильзами. Отсмеявшись, мальчишка спросил удивлённо:
— Верка Кривощапова — это…
— Она, мать подружки твоей матери, — подтвердил Князь недосказанное. — Радистка наша, и по званию вторая после командира.
— Так ты, выходит, в спецназе служил?! — вспомнил Олег слова мамы, что тётя Вера служила в ГРУ. — Во прикол! Правда?!
— По-нынешнему — спецназ, — согласился Князь, — а тогда нас «спецы» называли. Верка-то меня туда и сосватала. Она-то ещё в начале войны ушла, по комсомольскому набору… А меня в 42-м взяли, я ведь и тогда немолодой был, за сорок! Ну и на сборном-то пункте офицер — тогда «командир» говорили — стал спрашивать: есть ли охотники, спортсмены по стрельбе, радисты хорошие, водители… Я возьми и сдуру вызовись — думаю, всю жизнь в лесу, лес мне и семья, и дом, и корм, может, и тут пригожусь по лесному делу? А получилось так, что едва сам себя не погубил.
— Почему? — удивился Олег.
— Потому, что был я перед тогдашней властью вроде как виноватый… Отец-то мой, брат твоего прадеда, у графа Михайловского лесником был. Дом этот ещё тогда построен. Жил хорошо, граф ему верил. Я и те времена помню, и графа самого — не маленький был, отцу лет с восьми в лесу помогал… Старый граф ещё до войны — первой войны — умер от сердца, а сын его был постарше меня года на три. Как та война началась — пошёл он в тамбовские гусары. И отец мой пошёл, а я остался за лесника — лет пятнадцать мне тогда было. Мать-то свою я и не помню, один жил — тогда и одичал… — Князь улыбнулся. — Как революция началась — вернулись и граф, и отец, вместе. Воевали они на германском фронте, отец был у графа денщиком и к графу считай как ко второму сыну относился. Было — в рубке уланы немецкие отца уже кромсать начали, еле отмахивался, так граф его отбил. А потом, уж к концу — наоборот получилось: пустили немцы газ, и тут отец молодого графа вытаскивал, свой противогаз на него надел… Вернулись они вдвоём. А Иконовку — имение графское — это километров двадцать отсюда — мужики сожгли, и графиня, мать молодого графа, там же сгорела… Граф с отцом моим на юг подались, к белым. Ну и я с ними увязался. Служили мы в Алексеевском драгунском полку. Про «Веру, Царя и Отечество» я как-то не очень думал, дикий был… — Князь снова усмехнулся. — Повоевать хотел, да и куда я от отца, жалко расставаться. Ну, отца порубали будённовцы. Ну а мы с молодым Михайловским отступали аж в Крым. Под конец и не помнили уже, кто граф, а кто лесник. На одной шинели спали, другой укрывались, кто что найдёт, то вдвоём и едим… Ну а там разошлись пути наши. Он от тифа свалился. Погрузил я его на пароход, однополчанам на руки, а сам — на берег. Он звал с собой, ты — говорит — в красной Совдепии пропадёшь. А я как подумал, что больше наших мест не увижу — тоска за горло взяла. Как я сюда добирался — отдельная статья и новая война. И махновцы, и красные, и антоновцы — уж тут, на Тамбовщине — до моей шеи добирались, да не на того напали. Стрелять я всегда умел, шашкой махать казачки и офицеры научили, да ещё там, на юге, крутил я одно время с остальными драгунами хвосты английским самолётам, так их пилоты мне бокс показывали. Понятливый оказался… Добрался домой. Тогда как-то спокойно смотрели — кто, у кого, когда служил. Страна-то пополам расколота была, что, ж, всех сажать? Даже в тридцатых не тронули. А вот в армии-то я сам подставился. Как насел на меня один — мол, зачем это бывший белый драгун в советскую спецгруппу пробирается? Не затем ли, чтобы в немецком тылу немцам и сдать?! Будь это до войны — посадили бы. Да и тут от штрафбата не отвертелся-б, наверное, не окажись с тем офицером, что желающих выкликал, Верка. Ну, друзьями-подружками мы с нею никогда не были, возраст разный, но знала она меня хорошо. Особисту тому они с командиром от ворот поворот дали. Сперва сомневались — за сорок мне, смогу ли выдержать? Ничего не скажу — тяжело было. Только и тут лесу спасибо — не выдал. Вот так и воевал до конца — в немецком тылу. Отдохнём у своих — и опять за линию фронта…
Олег слушал, как отрывок из приключенческой книжки. Не верилось, что всё ЭТО было в жизни у старика, сидящего напротив — пусть похожего на Одина, могучего, но самого обычного! А Князь негромко продолжал:
— Да… За войну-то нас из Марфинки без малого три сотни ушло. И я, и Верка, и дед твой, мой братан — брат двоюродный, значит… А вернулись, Олега — тридцать пять человек. Я эту цифру крепко запомнил. Тридцать пять, из них шестеро и десяти лет не прожили… Крепко подрубил нас немец… Ну ещё, слава Богу, с дюжину чужаков прибилось, вроде Сеньки моего. А то б не вытянули деревню. Оттого и обидно иной раз было — после войны смогли её удержать, а в мирное время погибла, обезлюдела… Вот думаю — умру когда…
— Зачем? — нахмурился Олег. — Ерунду-то…
— Да какая ж это ерунда, — спокойно отозвался Князь, — это жизнь. Вечной её ни у кого не бывает. Умру, да не страшно умирать-то. Обидно, что пустое место останется. Жил тут, с людьми дружба и вражда была, сам на отшибе, а всё ж таки — марфинский… И вдруг — пусто будет. Ночью иной раз увидится, что уж совсем запустела деревня, хожу по улицам, людей по именам выкликаю, зову — а в ответ тихо — в поту просыпаюсь…
— А почему так получилось? — продолжая хмуриться, спросил Олег. — Ну, деревня — она почему опустела?
— Неперспективной признали, — развёл руками Князь. — Молодёжь разъезжаться стала, вот в начале 70-х официально и признали: нет у Марфинки будущего… Иной раз думаю — будь жива Верка — так по-другому повернулось бы. Молодёжь ведь почему разъехалась? Не удерживали её, наоборот — подначивали, поощряли «мир посмотреть»! А какой там мир, если родины нет за спиной?
— А тётя Вера тут при чём? — не понял Олег. — Она же была директором школы?
— Такая история… — Князь посмотрел на часы-ходики на стене: — Э, да тебя завтра не поднимешь? Ну-ка — спать!
— Князь, пожалуйста! — завопил Олег. — Это же так интересно! Родные корни! Возвращение к земле! Наше культурное наследие! Подростки наконец-то потянулись к прошлому, а ты эти тянущиеся ростки топчешь своим равнодушием! Ну расскажи, и я сразу спать!
— Ой, ладно, визгун! — замахал руками Князь. — Слушай, быть так!…
В войну оказался у нас председателем человечишко один, Изот Моржик. На фронт он не попал по болезни — поговаривали, купил он себе эту болезнь, но тут я точно не знаю, врать не буду. И как-то так он дело повернул, что и после войны на том же посту остался. Умел он для кого надо хорошим быть, а на колхоз, на Марфинку всю, смотрел, как на… ну, место что ли временное. Как паучок — сосал потихоньку соки, тянул, взяточки развозил, на собраниях выступал… Да всё так гладко, так аккуратно. Кто его краем знал — и подумать не мог, что гнилой он, нечистый. А близко-то его и не знал никто почти. Ну тут как раз Верка из города вернулась, институт она там кончала. Осталась жить. Замуж за нашего же, за фронтовика, вышла, только не зажился он — обычная история, я говорил уж. Дочь только ей и оставил. А к концу 50-х Верка уж директором была! По тем-то временам директор он кто — он второй, а то и первый человек в селе. И начала она, что ни собрание, с Изотом сражаться — куда там Полтава с Бородином! Он ей слово — она ему десять, боевая ж была! А уж потом-то и впрямую грозиться начала: мол, вижу я, ты тут уселся в деревне, как этот… фе… фа…
- Предыдущая
- 7/37
- Следующая
