Ветер с Итиля - Калганов Андрей - Страница 42

• Предыдущая
• 42/77
• Следующая

– На вот тебе в дорогу. – Алатор порылся за пазухой и достал распластанную, окровавленную заячью тушку, положил на грудь хазарина (кровью зайца и была вымарана кольчуга), – подстрелить-то ты уже ничего не сможешь. Мне косой послужил, глядишь, и тебе пригодится…

Хоть и принес Алатор погребальную жертву, а было ему не по себе. Да и что это за жертва такая – заяц? Смех один. Всем известно, если забрать у воина оружие, то он не сможет справиться с врагами, подстерегающими его на небесной тропе, а значит, не попадет в Ирий, или как у них, у копченых, это называется, вечно останется на земле. Конечно, у хазарина оставалась сабля, но все знают, что без коня степняки не шибко горазды ею махать. Добрый меч этой фитюлиной ни в жисть не одолеешь, да и топор, пожалуй.

– Что же с тобой делать? – Алатор поскреб шлем. – Ведь, ей-ей, в упыря обернешься, будешь гоняться за мной. Ить, морда у тебя злодейская.

Не сомневаясь более, вой взмахнул несколько раз мечом, отсек ступни и кисти хазарину, выкинул из ямы. Потом вылез сам и забросил отрубленное подальше в лес. Лучше бы, конечно, сжечь, да огонь разводить нельзя – тати заметят.

– Авось, на культях не попрыгаешь, – ухмыльнулся вой, – хотя кто тебя знает.

Для пущей надежности Алатор срубил молоденькую осинку, наскоро очистил от веток, заострил и, немного поразмыслив, вогнал в горло супостату. Хотел в грудь, но она кольчужным доспехом прикрыта, а возиться времени нет. Ничего, и так сойдет!

Алатор забросал яму ветками и быстро пошел к схрону – дубу с дуплом. Достал из дупла налучье с луком и колчан. Вынул бесполезные охотничьи стрелы, спрятал в дупле, набил колчан трофейными.

– Вот теперь повоюем, – весело сказал Алатор, обращаясь к дубу. – А уж ты присмотри за моим добром, диденько. Я тебе, коли пособишь, богатые жертвы принесу. – Воин поклонился дубу и пошел в сторону хазар.

Нужно обойти их и взвести самострелы, чтобы ни один не ушел, да свору лютых из клети выпустить, ежели не подохли еще. Да нет, они живучие. Оголодали, это да, так то ж на пользу. Пущай рыщут, глядишь, набредут на кого, особенно если кровью где надо покропить… А уж берестяная фляга с протухшей бычьей кровью на этот случай припасена, средство доброе!

Впереди кричал пришлец, заманивал татей.

«Надо бы его выручить, – подумал Алатор, шагая по мокрой траве, – а то порешат, кто тогда лютых на татей натравит?.. Да и хлопец вроде справный, жаль, коли пропадет».

Бежать в дождь по скользкому оврагу – занятие малоприятное, особенно когда за тобой гонится банда головорезов. Сердечко так и трехает. Ты то и дело падаешь, измазан как черт, руки изодраны, колени разбиты, щека рассечена веткой…

Но ты не чувствуешь боли, лишь страх. Страх – хуже всего. От него спирает дыхание, темнеет в глазах. Обычно он лежит, свернувшись кольцами в животе, дремлет. Пока ты силен, он не смеет высунуть раздвоенный язык. Но стоит засомневаться, лишь на миг потерять веру, как он примется жалить тебя, и яд мгновенно разнесется кровью. Он подождет, пока ты ослабнешь, ему незачем торопиться, а потом завладеет тобой. «Жить, жить, жить», – зашипит он, и ты станешь повторять за ним помертвевшими губами, как заклинание: «Жить, жить, жить». Твои глаза станут его глазами, твои мысли – его мыслями, и от тебя не останется ничего.

Овраг неожиданно закончился. Ругаясь на чем свет, Степан выполз наверх, перевернулся на спину, пошарил взглядом вокруг. Никого! Хотя пес его знает, что там, за деревьями.

Кажется, за прогалиной начинаются «минные поля», и, судя по тому, что даже в овраге припрятан самострел, разгуливать по ним не стоит.

«Что же остается? – подумал Степан. – Совершенно верно: воспользоваться советом Алатора – влезть на дерево и сидеть на ветке, как ворона. Хорошенькое занятие для здорового мужика, нечего сказать».

Но деваться, похоже, некуда. Степан поднялся и, в целях конспирации отойдя подальше от оврага, стал присматривать орясину. Елки, по понятным причинам, душу не грели. А другие деревца были в основном чахлыми, во всяком случае по Степановым меркам.

Наконец ему повезло, он набрел на дуб, а мог бы набрести на капкан… Дуб, стоявший в окружении елей, был не то чтобы могучий, но с виду вполне крепкий, способный выдержать Белбородко. Он подпрыгнул, тяжело повис на ветке, подтянулся, шаркая кедами по стволу. Дальше дело пошло веселее. Он поднялся метра на три и облюбовал «седло» в том месте, где ствол раздваивался. Уселся кое-как. Примостил на коленях самострел и принялся всматриваться в лес.

Сховался Степан как раз вовремя – из зарослей показался хазарин. Напоминал он торговца-абрека, разодетого ради заманивания покупателей в блестящие цацки, но забывшего погладить замурзанный пиджак. Из-под кольчуги высовывался одним краем подол рубахи – даже с такого расстояния было видно – засаленный и грязный, но из какой-то диковинной по здешним меркам ткани, наверное шелка. Над сапогами пузырились непонятного цвета штаны, опять же из драгоценной ткани и опять же засаленные до безобразия. Степан где-то читал, что обладатель шелковых одежд был защищен от многочисленных насекомых и потому, в отличие от основной массы народонаселения, не скреб себя поминутно, потому эта ткань ценилась на вес золота. И хазарин не чесался, зато он плевал… В одной руке он держал саблю, помахивая ей с нагловатой ленцой, словно какой-нибудь пастушок, сносящий ивовым прутом головы одуванчикам, только этот тип калечил не одуванчики, а лопухи и папоротники; в другой же – изрядный мосол, от которого то и дело отхватывал здоровенные куски. Жир тек по губам, спускался на подбородок, сползал на шею и, наконец, прятался за кольчужным отворотом, наверное, находя успокоение на волосатой груди.

Хазарин скрылся в буреломе, напоследок выбросив кость и отерев руку о подол рубахи…

Степан брезгливо поморщился: с гигиеной у них тут неважно.

Минут через десять появился другой. Этот относился к своим обязанностям чуть более серьезно, озирался, даже зачем-то пошуровал саблей в малиннике… На его лице то и дело мелькала удивленная, даже растерянная ухмылка, точь-в-точь как у немца какого-нибудь, который вдруг из цивилизованного Берлина перенесся в деревню Гадюкино, причем без документов и денег. Это ж надо, он, сам Акын Батыр, или как его там, великий воин, господин двадцати наложниц, владелец множества отар, в общем уважаемый и заслуженный человек, и по лесу бродит?! По всему видно, не одобрял басурманин затею своего командира.

И правильно делал, что не одобрял.

Щелкнула тетива, и хазарин, вскрикнув, повалился со стрелой, торчащей из глаза.

Неужели Алатор? Так и есть. Вой вышел из-за древ, деловито приблизился к телу, выдрал стрелу вместе с глазным яблоком. Степан не удержался и плюнул – ну и гадость.

Вой мгновенно накинул ушко стрелы на тетиву и поднял лук. Трофейный глаз грустно взглянул на Степана.

– Да я это, я, – подал голос Белбородко.

– А, пришлец… – ухмыльнулся Алатор. – Удачливый ты…

Он опустил лук и принялся сковыривать око о подвернувшийся сучок.

– Ить, вылупилось, проклятое, не отстанет никак…

Наконец стрела вернулась обратно в колчан.

– Слышь, пришлец, ты чего там угнездился? Я тя сторожить не буду.

– Погоди, я сейчас.

Белбородко с грацией медведя полез вниз, самострел предательски цеплялся за все, за что только мог, экая неуклюжая штуковина! Интересно, переломы уже научились лечить, гипса-то нет, или срастется конечность «коленкой назад», и ладно? Только бы не сверзиться, прости Господи…

Небольшая пичуга, то ли дрозд, то ли скворец, то ли еще кто, черт ее разберет, перелетела на ветку пониже и, наклонив безмозглую головку, принялась разглядывать Степана. Пошла отсюда! Пернатая послала в ответ – ну и голосок, как железом по стеклу. Ладно, будем считать, что поговорили.

• Предыдущая
• 42/77
• Следующая