Надкушенное яблоко Гесперид - Бялко Анна - Страница 8

Сашка заржал.

– Да ну, Ирк, ну какой музей с утра в субботу, дождик идет…

– Музей – Пушкинский, там сделали ремонт и вполне сухо, а чем тебя суббота не устраивает, я не понимаю. Ну Сашка, в кои веки детей на голове нет, что ж мы – будем дома сидеть? Я убираться начну, то-се, вечером мама просила их забрать, так вся жизнь пройдет… Я понимаю, она у меня, конечно, бесплатная, но ты бы как деловой человек все-таки должен был бы следить за культурой среди своей семьи…

– Да ладно, Ир, ты же знаешь, я вообще всегда за культуру, но почему именно в музей?

– А куда еще?

– Ну, – замялся Сашка. – Ну, я не знаю, театр там…

– В субботу с утра? С тобой вместе? Не смеши. То есть я-то лично, конечно, могла бы и по магазинам пробежаться, но вот вдвоем…

Угрозы шопинга Сашка не снес, вопрос был решен в Иринину пользу, и через час они действительно садились в машину, направляясь в Пушкинский музей.

«Забавно, – думала Ирина, идя к знакомому с детства до боли в глазах зданию с колоннами через вымощенный каменными плитами двор, – вот ведь и знаешь, что музейчик-то сам по себе невелик, и экспонаты почти все – копии, и в европейских всяких музеях уже побывали, оригиналов насмотрелись, и все равно. Настоящий Музей – именно Пушкинский, а не лувры с прадами. И детей важно водить именно сюда, где лежит сушеная мумия, которой ты сама боялась в детстве до дрожи в коленках, и висит полосатое ренуаровское платье на картине. А без этого детское образование, как ни крути, все равно всегда будет неполным, никакая Европа не спасет. Что это у меня: косность или верность традициям? И не является ли верность традициям сама по себе косностью в любом случае?» На этом месте ее внутренний философский диалог был неожиданно прерван Сашкиным вопросом:

– Мы на выставку идем? Ир? Ты хочешь на выставку?

Ирина встряхнулась. Они уже успели войти в здание, и Сашка покупал билеты в маленьком кассном окошке в закутке. Суть же вопроса была в том, что в музее сейчас проводилась выставка, билеты на которую продавались отдельно от билетов «на общую экспозицию».

– А какая выставка-то?

– Собрание из частной коллекции, – ответила смотрительница в строгом синем костюме, стоявшая тут же. Она и сама была такая же строгая, и голос был строгий. Ирина почему-то почувствовала себя не выучившей уроки ученицей, и спросила больше из противоречия:

– А почему никаких афиш нет? Я смотрела по пути – нигде ваша выставка не обозначена.

– Так первый день сегодня, – смотрительница и вправду слегка смутилась и говорила уже мягче. – Только открытие, презентация, для приглашенных, своих – вот и не объявляли еще, и афиш не повесили. Владелец коллекции просил, чтобы без шума. А официально выставка с понедельника у нас.

Ирина сразу заинтересовалась. И действительно, открытие, да еще для своих. Повезло.

– Тогда мы, безусловно, хотим на выставку, правда, Саш? Если только для своих. Спасибо большое.

Саша купил билеты, смотрительница надорвала корешки, указала рукой направление выставки и велела сдать верхнюю одежду в раздевалку.

– Смешно, Саш. Я думать не знала ни про какую выставку, мне бы просто в музей, а вот сказали – для своих, и я рада, как дура, что попала. А пускай туда кого ни попадя, может, и вовсе бы не захотела. Хотя, раз уж все равно пришли… В общем, все люди сволочи, все хотят быть особенными.

– Не знаю, – фыркнул Сашка, снимая с нее пальто. – Мне все равно, я тут только ради тебя.

– Ну, тогда у меня пусть это тоже будет не сволочизм натуры, а профессиональный интерес. Вдруг там будет что-то эксклюзивное, и я, может, интервью возьму и статейку где-нибудь тисну, – засмеялась Ирина. – Удобная у меня работка, под любой оазис базис подведешь. Да ладно, может, они и симпатичные будут, частные-то коллекции. И мы недолго, поглядим – и пойдем. Тут недалеко ресторан симпатичный был, на Кропоткинской.

В музее они разошлись. Саша любил постоять то тут, то там, вглядывался, читал подписи, размышлял, и от этого передвигался по залам крайне медленно. Ирина же смотрела все быстро, летала из одного зала в другой, подолгу нигде не останавливаясь, потом возвращалась к тому, что зацепилось в памяти первым впечатлением, и, если оно подтверждалось, разыскивала мужа, тащила и показывала «добычу». Так бывало везде и всегда, и хотя Пушкинский-то музей был обоим давно знаком и прекрасно изучен, схема осмотра осталась той же самой.

Сашка застрял где-то возле любимых им фаюмских портретов, а Ирина, наскоро поздоровавшись со здоровенным нагим Давидом, отметившись в греческом дворике у мраморных богов и бегло кивнувши мумии, которую так и не полюбила с детских лет, направилась в картинные залы отыскивать ренуаровское платье, но сбилась с дороги, повернула не туда и оказалась у входа в галерею на втором этаже, где проводилась собственно выставка.

Галерея была отвешена бархатным канатиком, у канатика стояли две смотрительницы, на стенах висели картины, перед которыми толпился народ. Толпился, впрочем, довольно жиденько, группками по двое, по трое, да и то не сплошняком. «Частная коллекция Такого-то», – гласила надпись на скромненьком плакатике, стоявшем тут же на железной ножке.

Ирина огляделась в поисках мужа – билеты на выставку были у нее, но не увидев его поблизости, что было естественно, махнула рукой, вытащила один билет, протянула смотрительнице.

«Пробегу быстренько и вернусь, найду Сашку, – сказала она себе. – Пока он сюда доберется, я двадцать раз все увижу. Тут, кажется, портреты в основном», – заметила она, бросая взгляд по стенам.

Портреты Ирина не любила. Из всех картин она предпочитала жанровые или исторические сцены, и желательно на какой-нибудь известный сюжет, лучше всего из мифологии. Тогда можно глядеть, представлять, что именно говорит тот или иной персонаж, что было сделано только что и что будет дальше, словом, как-то участвовать в процессе. В крайнем случае годились и натюрморты – на них было хорошо рассматривать предметы, в основном Ирине нравились фрукты и дичь, это, по крайней мере, давало толчок кулинарным фантазиям. Дальше шли пейзажи и городские сцены, а портреты были хуже всего. Ну, какой интерес, думала она, вглядываться в лица неизвестно чьих пыльных тетушек, которые и на себя-то, скорей всего, не похожи. Впрочем, тетушки еще туда-сюда, на них хоть платья бывают забавные, а вот уж если мужики… На них и живьем-то смотреть мало радости, а уж портреты… Но почему-то именно мужские портреты попадаются чаще всего. Особенно в частных коллекциях… В общем, от этой выставки она многого не ожидала.

Но неожиданно выставка ей понравилась. Кроме картин, там были и предметы искусства – вазы, шкатулки и фарфоровые безделушки, багатель, которые Ирина любила. Так приятно было смотреть на вещи, совершенно ненужные в реальной жизни, но сделанные с такой любовью и мастерством, что, казалось, как говорится: «они до сих пор несут в себе тепло человеческих рук». Почему-то принято считать, что это были руки мастера, сделавшего собственно вещь, хотя с тем же успехом это могли быть руки владельца, вещь приобретшего и любившего. Ирине всегда в этом месте представлялось второе – ведь так естественно держать красивую вещь в руках, гладить тут и там, без конца проводить пальцем по плавным изгибам, щекоча неровности материала. Она и сама любила постоянно что-то вертеть в руках, а уж если такую красоту… Мастер же – а что мастер? Мастер – ремесленник, сегодня одна вещь, завтра другая, да все не себе, когда тут будешь их любить? Сделал, отдал и забыл, а деньги пропил.

Осматривая со всех сторон букет цветов из мейсенского фарфора, стоявший на отдельном столике под стеклянным колпаком – эх, черт, как жаль, что нельзя потрогать, Ирина, случайно подняв глаза, столкнулась взглядом с суровой старухой, смотревшей на нее со стены. Она даже не сразу сообразила, что имеет дело с портретом – настолько живым и ярким было лицо. Волевой подбородок, тонкие черты, немного хищный нос – и серые, строгие, острые глаза, смторевшие с неодобрением. Ирина отступила правее, в сторону – глаза повернулись за ней. Ну да, точно, была же такая техника у старых мастеров – живые глаза. Но все равно здорово – такая старуха стоит того, чтобы и поближе рассмотреть.