Смиренное кладбище - Каледин Сергей - Страница 11
- Предыдущая
- 11/16
- Следующая
А он особо и не рвется. Ходит мутный да волосики на лысине поперек гладит. И потеет нехорошо от слабости и похмелья постоянного. Мордочка худенькая, подбородка мало, и с того капельки падают.
Кент Непутевый, тоже под стать Финну, семенил слабыми, размагниченными ногами по дворику, мусолил свой бесконечный огарок… Настреляет сигарет, курнет раз-другой, поплюет, пригасит – опять в карман; опять захочет покурить – дернет пару раз, снова поплюет… Вечно с оплевышами таскается.
А сейчас все ждал, томился: кто б скомандовал выпить. Кроме как на холяву и не пил вовсе. Редко, когда подхалтурить ему удавалось. Нигде он не работал и на кладбище так, по привычке сшивался. Никто его кладбищенских не гонял – потому что не опасен: клиенты от него шарахались. Сам дохленький, а морда круглая, водянистая, почти без глаз.
– Еще пару минут – и порядок, – торжественно заявил Стасик.
Охапыч, сидя на бревне, похлопал себя по плечам:
– Зябко. Наколки не греют. Принять бы. У вас далеко?
– Во-во, – с трудом провернул непослушным языком Кент.
– Тащи, – скомандовал Воробей.
И Мишка принес сарая «Посольскую».
Охапыч даже с бревна привстал от удивления:
– Это где ж такую красулю надыбали?
– Места надо знать, Витек, – победительно проговорил колдующий над корытом Стасик.
– Кого ждем? – забеспокоился Охапыч и подался к столу. – Раевский с Кисляковым подойдут. К ним клиент прибыл.
Наливали по-кладбищенски: каждый себе. Испокон веков так: на кладбище сивуха рекой течет, особенно в сезон, ноздря в ноздрю никто не гоняется, всем под самый жвак хватает.
– Вы как хотите, а я себе целей налью, не ровен час, помру завтрева по утряку – так хоть отпробую. – Охапыч налил себе целый стакан и махом выпил.
– Ласковая, сука!.. Извиняюсь, девки. – Охапыч выдохнул. – Из чего ее гонят, Стась?
– Тебе, Витек, не понять.
– От ней и башка небось не трещит, сколь ни пей?
Кутя обреченно махнул рукой:
– От любой трещит!
Воробей пододвинулся к заведующему:
– Петрович, ты меня на пару недель не отпустишь? Хочу на озеро съездить с Валькой. Палатку поставить, рыбку поудить. Мишка без меня повертится. Знаю, что сезон, не хмурься, не попросил бы… Из-за суда все… Как дело повернется, хрен его знает… На всякий случай…
– А участок у тебя как?
– Ты что, Воробья не знаешь?.. Все чисто.
– Ладно, зайдешь завтра в контору, поговорим.
– На Мишку оставляешь? – задумчиво спросил Стасик. – Ну гляди.
Воробей налил себе «Буратино», понюхал.
– Слышь, Петрович, год не пью и не тянет. Ты б поверил – кто сказал?.. О! Вот и я б не поверил.
За забором послышались шаги, дверь задергалась.
– Чего вы позапирались, как эти?.. Орут на весь тупик…
Мишка открыл дверь. Шурик удивился, увидев его, но ничего не сказал, лишь вопросительно взглянул на Стасика.
– Нормально все, – миролюбиво ответил Стасик на вопросительный взгляд Шурика. – Проходи, пристраивайся. А Молчок?
– Он в конторе, – объяснил Петрович.
– Ага-а! – протянул Раевский, принимая у Стасика тяжелый от мяса капающий ша – Это баранина?
– Ты вопросы не задавай, ты лучше Воробья поздравь по всем правилам.
– Ага-а, – снова прогнусавил Раевский, решив все-таки сперва закончить с шашлыком. Он спешно дожевал, вытер руки о робу. – Воробей… Часовня ну, мы, в смысле, значит, поздравляем тебя… Чтоб не болел. Ну, и остальное…
Охапыч захлопал первый. Хлопали все, кроме Борьки-йога, который по-прежнему бесстрастно смотрел перед собой и время от времени что-то подборматывал. Можно было бы действительно принять его за чокнутого, за йога, за папу римского, если бы не знать, как он лихо теребил клиентуру и никогда не бывал в прогаре. Да и сейчас он хоть и гнал дуру под блаженного, шашлык кушал более чем и выпивать не забывал. «Посольская» – ноль семь – на его краю пустела быстро. Хотя никто к ней и не пристраивался, у девок своя ноль семь.
Охапыч хлопал дольше всех. Наконец и он устал и махнул рукой Шурику:
– Котлы давай!
Раевский вытащил кармана часы на браслете.
– Ну-ка? – протянул руку Стасик, рассмотрел внимательно и присвистнул.
– Ну, Алеша, теперь живи – не хочу: телевор цветной, часы японские…
Все потянулись смотреть часы, даже Борька-йог.
Охапыч, не увлеченный часами, все порывался рассказать про то, как выиграл стакан в пивной на Самотеке. Он всегда про это рассказывал.
Стакан в пивной на Самотеке он действительно выиграл интересно. В молодые годы в зоне ему оторвало на бревнотаске указательный палец, остался обрубок. В пивной Охапыч заспорил, что засунет в ноздрю палец целиком. Компания заржала. Охапыч наклонил голову, приставил обрубок к ноздре и обернулся к притихшей публике…
Охапыч рассказывал про ноздрю, а Мишка с тоской поглядывал на Воробья. «Хоть бы объяснил им, сволочь, что зря вжал. Рыбу удить едет, а мне тут с ними…» В марте в трафаретную Гарик заходил. После Склифосовского не тот это был Гарик. И не в том дело, что похудел вполовину, не в том, что бороду обстриг, – у него даже голос стал другой, тихий такой, старушечий.
Кто бил, не знаю, сказал он следователю. Но зато сказал, кто видел. И назвал Мишку с Финном.
Ну, Финна, того Раевский сразу по-свойски предупредил: «Тут ведь кладбище, могилки. Так? Так. Могилку вскопал, гробик уложил. Так? Так. А можно на два штычка поглубже под гробик земельку выбрать… Так? Так. Все ясно? А гробик потом… сверху»…
Мишке Раевский не сказал ни слова. Знал, что Финн передаст. Передал.
…Раевский стоя дожевал свой шампур и направился к бревнам покурить.
– Мужики, а кто знает, чего это у «декабристов» колготятся какие-то? Рожи вроде не родственные. Похоже, нюхают. А за «декабристами» свежак – венки еще сырые. Кто копал-то?
– Так! – вдруг сказал Петрович, вставая. – Чтоб все тихо было! Нормально, спокойно. Без эксцессов. Охапыч! Без раскрутки мне, уволю! И вы все! – Петрович погрозил пальцем, застегнул пиджак и ушел.
Воробей отыскал на столе среди «Посольской» «Буратино», сковырнул крышечку:
– Охапыч, Кутя, наливайте. Кент, пристраивайся! Да не сусоль ты огарок, пальцы обожгешь! Девки, вы-то что, как целки, ломаетесь? Раиса Сергеевна! Давай! За мое здоровье! За Лешку! За Воробушка! Воробушек все чик-чирик – и без башки летает!
К девяти часам гости были уже хороши. Охапыч плакал: «За Воробья жнь отдам!» – и рвался целовать. Воробей, чтоб не обидеть Охапыча, подставлялся, но осторожно, левой стороной – оберегал пробоину. Охапыч колотил кулаком по столу. Стаканы прыгали.
Малявочка решила, что домой ей сегодня не обязательно:
– Стась, не хочу домой, не прогонишь?.. – и сладко потянулась.
Стасик подскочил к ней, кавалерски подставил руку крендельком: – Прошу, мадам!
И увел в домик. Минут через пять он вышел.
– Мужики! Все, все, завязывай!.. В часовню давайте. Жратву берите и – в часовню… – Сунул покачивающемуся Раевскому недопитые бутылки и сгреб со стола что было. – Давай, мужики, давай, у нас мертвый час.
Переполненные гости тихо выбредали.
Воробей с Мишкой ускользнули от продолжения: у Воробья заболела голова и совсем отказал слух, – значит, устал.
7
Мишка обогнул бензоколонку и шмыгнул в пролом.
– Молодой человек! – С соседней дорожки от «декабристов» ему махал незнакомый толстый мужчина. – Можно вас на минутку?
Мишка подошел.
– Какие трудности?
– Увидел, как вы уверенно проникли на кладбище, подумал, здешний.
– Ну-ну?..
– Да, собственно… Ничего не могу понять… – Мужчина пожал плечами. – Мистика какая-то… Откуда взялась эта могила? – он ткнул пальцем в свежий холмик, заваленный цветами.
Мишка нагнулся, раздвинул цветы. Ну да, вот трафарет, он его и писал. Воробей в тот день в прокуратуру ходил. Втроем и захоранивали после обеда: он, Стасик и Раевский.
– Здесь была бесхозная могила, – продолжал мужчина. – Где она?
- Предыдущая
- 11/16
- Следующая
