Поп и работник - Каледин Сергей - Страница 3
- Предыдущая
- 3/15
- Следующая
– А отец-то наведывается?
– Вахтанг? Очень ему надо! Гульванит где-то… Может, у себя на Кавказе.
– А на алименты подать?
– Пустое дело! Переустроится – опять пропадет. Бог с ним. Двадцатку государство жалует, и ладно.
За воротами раздался длинный гудок.
– Тоню Колюбакину привезли, – сказала Катя, задвигая противень в печь. Вера Ивановна не торопясь достала – под тюфяка ключи от церкви на большом старинном кольце.
– Пойду приму.
Но оказалось, привезли не покойницу: Толька-тюремщик елей привез – наворованное масло вазелиновое. И когда успел?..
– С благоприятной погодкой! – заорал он, спрыгивая с подножки самосвала. – Раз сказал – два не надо!
– Сколь привез?
– Бочару. Как велела. Двести литров. Рубель
– Хороший елей-то? – для виду засомневалась Вера Ивановна. – Вазелиновый? А то нальют…
– Ворота растворяй! – торопил Толька. – Две доски – и котом!
Пока Толька с шофером ворочали бочку, пока завтракали в кирпичном одноэтажном домике для ночевки певчих и богомольцев, Вера Ивановна открыла церковь. Достала сейфа деньги, начала считать. На второй сотне в церковь ворвался Толька.
– Денег наслужили, а счесть не могете!
– Иди, иди отсюда! – замахала на него Вера Ивановна. – Прется в храм!
Не любила Вера Ивановна, чтоб видели, как она с деньгами возится. Скоро финансовый год кончается, а у нее в сейфе пять тысяч неоприходованных. Батюшка-то про них знает, да исполком не знает, по ведомостям не проходят. Вот – за денег у нее с батюшкой беспорядок и начался. А вернее, с матушкой. Чует матушка носом своим, что есть в церкви еще и черная касса. Тайная. А там, в банке стеклянной, уже не пять тысяч… Матушка-то, слава Богу, опытная, знает: во всех церквах такие кассы имеются – коммуне неподведомственные. И для попов закрытые.
Был бы батюшка податливый да понятливый, ремонт бы продолжили, роспись в храме поправили, сменили бы отопление, ограду… Так нет: благословения не дает!.. Как начали ремонт летом, так и замерло. И все потому, что дачу себе воздвигать вознамерился. За оградой! Навез чушек бетонных для фундамента, цоколь вывел под гараж – все, деньги кончились. Дворец затеял. Так ведь она не против. Пожалуйста, строй хоть в три этажа. У тебя и дети еще учатся, и внуки на подходе, и самому не молодеть, вон пилюли все мечет. Строй себе на здоровье. Бери деньги. Хоть все шестьдесят тыщ! Но только в ограде церковной строй! Служишь в церкви – пользуйся! Перевели в другой приход или помер, не дай Бог, – другой священник дом займет. И машину купи, на, пожалуйста, только на церковь оформляй.
…Вера Ивановна пересчитала деньги еще раз, добавила десяточку Тольке за труды – кроме утреннего червонца, – чтоб не зря подметки бил.
– Слышь, – спохватилась Вера Ивановна, когда самосвал уже заурчал, выбираясь церковных ворот, – Толь, найди мне кочегара на зиму! Хоть убогого. Глупого можно. Замерзнет церква. Поищи где-нигде. Только шапану не сватай!
– Сделаем, – сказал Толька. – Три двадцать в кассу, чеки мне! Налить бы, хозяйка?
Вера Ивановна вздохнула.
– Ладно, за воротами подожди.
Ее знаменитая балда – разбавленное варенье, настоянное на пшене, – хранилась под кроватью в трехлитровых банках. Вера Ивановна полезла под кровать. Банки стояли, но как-то не так. Не так, как она их ставила… Точно, не так.
Она с трудом поднялась и присела на Шурин сундук.
– Та-ак… Значит, лазил… Значит, видел. А может, и не лазил…
Проводив Тольку Маранцева, Вера Ивановна взялась подшивать подворотничок к рясе. И опять наткнулась в кармане рясы на стеклянную трубочку с лекарством от сердца, и ей стало жаль батюшку.
Вошла Катя, присела отдышаться.
– Пола в церкви вымыла, теперь вот подсвечники протереть. Елею давай.
– Из новой бочки качай, в старой одни подонки. Ну-ка, Кать, выдери узелки – шеяку натрут. А то я сослепу не вижу. – Вера Ивановна протянула Кате полрясы, вторая половина осталась у нее на коленях.
– А барыня-то сама подшить не может? – Катя зубами, ногтями не бралось, выдернула твердого стеганого воротника старые узлы, покачала головой. – Прогладить бы надо, ходит как парчушка парепанный!.. А она знай свои гобелены штопает. Ты кассу спрятала?
Вера Ивановна молча кивнула, переложила ей на колени тяжелую рясу.
– Прошпарь, Катерин, а я пока к Аринке Маранцевой пробегусь, яичек возьму: народ вечером нагрянет, а варева никакого. – И без особой надежды спросила: – На всенощную не останешься?
– Это без меня, – замотала головой Катя. – Если бы батюшка один приехал, другой разговор, а матушку зрить не могу. Она с тебя денег больше не тянет? А то мы батюшку враз на оклад пересолим! Двести пятьдесят в зубы
– и будь здоров!..
– Ладно тебе, опять вся краснотой набрякла. Матушка и матушка, чего ж теперь? Завтра-то хоть придешь к обедне?
– Завтра приду. При народе она не так в глаза лезет.
– Уходить будешь, замок набрось, – тяжело вздохнув, сказала Вера Ивановна. Выйдя сторожки, она как бы невзначай заглянула в окно снаружи: не больно-то занавески плотные, вполне Толька мог углядеть, как она с деньгами мудрует.
Перед покосившейся бой Арины Маранцевой в облетевшем палисаде гуляли беспалые куры и петух без гребня, тоже беспалый. Петух взлетел было на куру, вцепился ей в холку клювом, кура затрепетала, и петух, не удержавшись култышками на ее спине, слетел на землю. Вера Ивановна покачала головой.
– Нема от тебя теперь прока, теперь только в суп.
– Ты чего там ворожишь? – раздался с крыльца скрипучий голос Арины.
– Зачем, говорю, курей поморозила? На обглодках шастают!
– А ну их! Тебе яиц небось? Десяток наберу. Рубль тридцать. Как диетические. Пока Арина долго считала яйца, в сенях раздался гром – ба пошатнулась.
– Баран озорует, – пояснила Арина. – Убить бы сволоча, да боюсь, мяса не сохраню до мороза. Если впополам с кем засолить. Не хочешь?
– Я свое отъела, мне теперь одно месиво по зубам.
– Весь двор разнесет! Пойти прибить заразу?.. Заскользю…
– Тольку, сына своего, попроси, – посоветовала Вера Ивановна. И добавила, подводя разговор к чему хотела: – Чегой-то он ко мне утром ломился?
– Денег небось требовал? – Арина подала Вере Ивановне целлофановый пакет с яйцами. – Скоро опять сядет. Ему тута не житье. Там он попривык, главный у них стал. Покормят, постелют…
– Ты, Арин, скажи сыну, чтоб ко мне по ночам не ломился, мне одно волнение… Пусть днем… А то я батюшке нажалуюсь, он его в милицию сдаст.
– Сда-аст! Он те сдаст!.. Он вас порежет, как курей, и в тюрьму – отдыхать! Не трог ты его, может, сам угомонится…
Вера Ивановна вдруг тыркнулась к окну.
– Не батюшка со станции метет?.. А? По фигуре, кажись, он! А вон и матушка… Чего ж без машины-то? Опять сломалась? А это еще кто ползет? Тьфу ты, Господи, Татьяна, кажись?..
– Тебе-то какая печаль? – сказала Арина, запрягая седые волосы в косицу. – Ноги ходят – пусть приходит.
Нелюбимая Верой Ивановной восьмидесятилетняя Татьяна следовала за отцом Валерием по пятам, начиная с Ярославля, где он получил свой первый приход, еще учась в семинарии. Сперва в дьяконы рукоположили, а через три дня – во пресвитеры. Слухи были, не все так просто: блат, мол, батюшке помог в священники выбиться, и корочек-то у него до сих пор нет. По инженерному делу есть, по строительному, по первой специальности, а по религии – нет. Вот его и гоняют туда-сюда. А Татьяна за ним полозает как прилипшая; семьею пренебрегла и носится по белу свету!.. Досадно было Вере Ивановне, что Татьяна старше ее, а Бога чтит больше. Сама-то она к церкви полностью припала, когда одна осталась: сын погиб, дочь завербовалась. Вроде как от безделья. Досадно было Вере Ивановне, обидно и… завидно.
2
У переезда мотоцикл сотрясся неотрегулированной дрожью. Бабкин отломил от бузины ровную веточку, сунул в бензобак, хотя и без мерки знал, что бензин весь. В люльке мотоцикла, омываемый дождем, скулил Бука.
- Предыдущая
- 3/15
- Следующая
