Тройка неразлучных, или Мы, трое чудаков - Боржковцова Гана - Страница 2

• Предыдущая
• 2/27
• Следующая

Вашек начинает игру, но у него вскоре кончаются шары. У девчонок это получается как-то не так быстро. Но все равно — это развлечение. «Интересно все-таки, сделал я уроки или нет?» — не выходит у Вашека из головы.

Игра — в полном разгаре. У большинства мальчишек дела плохи, но тем старательнее они болеют за Тонду — он один-единственный не уступает девчонкам. Мешочек Андулы уже трещит по швам.

— Ребята, который час? — вдруг опомнился Павел.

— Без пяти, — отвечает кто-то.

— Мне еще нужно велосипед домой отвезти, — небрежно бросает Павел. — Если не поспею, предупредите Барашка, что меня подвел будильник.

Все смотрят на забор, туда, где стоял велосипед.

— Тю-тю, — свистит Андула.

Велосипеда возле забора нет.

— Ребята, не валяйте дурака, сознавайтесь, кто его спрятал? — кричит Павел.

Ребята переглядываются. Как они могли спрятать велосипед, если все вместе гоняли шары?

— И Ярды тоже нету, — неожиданно тихо произносит Павел. — И он говорил, что велик изуродует.

— Он не говорил этого, — выразительно поправляет Павла Андула, но ее никто не слушает. Ярды действительно рядом нет.

— Помогите мне его поймать, пока не поздно, — хнычет Павел. — Отец мне голову оторвет, если с велосипедом что случится. Он из-за него… себе новые туристические ботинки не купил…

Мальчишки бегут искать Ярду. Пип нерешительно топчется у ворот школы. Во-первых, уже поздно, каждую минуту может прозвенеть звонок. Во-вторых, ему не хочется быть свидетелем того, как ребята изловят виновника. Андула тоже никуда не торопится.

— Привет! — кричит она Анежке и Кате, которые, как всегда, мчатся в последнюю минуту и уже издали вопят: «Звонок уже прозвенел?»

«Нет», — хочет успокоить их Андула, но тут как раз звенит звонок.

— Филипп! — в ужасе зовет Марьяна, Она уже переобулась, но стоит на лестнице, вместо того чтобы сидеть за партой. — Филипп, скорей, а то влетит, ваш Барашек уже вошел в класс!

Ну вот, теперь вы видели, как Пип дерется. Но вам, наверное, невдомек, что ему тоже хотелось прокатиться на велике. Кататься он умеет, только мама ему не разрешает. Она боится, как бы его не сшибли. Она всего боится. Ей, например, приходит в голову, что мы все непременно утонем. Поэтому мы никогда не ездим на школьные экскурсии. Еще мама опасается, что мы простудимся и подхватим не какой-нибудь там насморк или кашель, а непременно воспаление легких.

Бациллы только того и ждут, когда мы переохладимся. Поэтому мы не должны кутаться. Воспаление легких лично для нас наверняка было бы куда меньшей неприятностью, чем явиться апрельским днем в школу в зимнем пальто и в шапке, но этого мама все равно никогда не поймет, и поэтому мы считаем, что лучше ей этого и не объяснять. Если бы она услышала о Ярде и обо всех последних происшествиях, она, наверное, вовсе не пустила бы нас в школу. Само собой, это было бы великолепно, но все-таки… Некоторых людей мама боится больше, чем микробов, и я ее вполне понимаю.

Может, вы не поверите, но во время войны наши сидели в тюрьме. За то, что папа спрятал у себя одного человека, которого разыскивали немцы; мама носила им еду. В конце концов это обнаружилось. После войны мама с папой поженились, но долго не хотели иметь детей. Видно, никак не могли забыть, что творилось на белом свете. Не удивительно, что у нашей мамы волосы уже седые. Все это нам известно со слов тети; у нас дома о тюрьме вообще никогда не вспоминают, а что стало с человеком, которого они укрывали, — этого нам не рассказала даже тетя; надеюсь, вам и без того все ясно.

Так вот, мама никогда не рассказывает нам о тюрьме. А мы ей не рассказываем о школе. Но она все равно постоянно боится за нас, а мы с папой — за нее, раз уже она такая бояка. А разве у вас в семье никто не сходит из-за пустяков с ума? Ну и ладно.

— Вы что, все с ума посходили? — кричит Беранкова, учительница чешского языка. — Так я найду способ заставить вас прилично себя вести. Если не выходит по-хорошему…

Все знают эти слова наизусть, так что никто даже не дает себе труда вслушаться. Но сегодня все признают, что пани Беранкова вправе сердиться. Во-первых, опоздал Филипп, с которым обычно этого не случается.

— Ну вот и ты завел эту дурную привычку, — в общем, мирно попеняла ему Беранкова.

Но в восемь часов десять минут заявились Пепик с Вашеком, а в восемь пятнадцать ввалился Павел и хмуро уселся за свою парту, даже не извинившись, и, наконец, в половине девятого в класс приплелся Ярда.

— Ты где был?! — завопила Беранкова.

Чем она злее, тем голос у нее тоньше. «Когда-нибудь он сделается у нее таким высоким, что мы перестанем его слышать, — со знанием дела объясняет Вашек. — Сама она будет знать, что говорит, но мы ничего не услышим. Если звук высокий, частота колебаний у него больше, и он перестает восприниматься человеческим слухом. Поэтому мы, например, не слышим звуков, которые издают дельфины, и это очень жаль, потому что они наверняка сообщают о более интересных вещах, чем учительница Беранкова, которая вечно твердит одно и то же».

— Не забыл ли ты, случаем, что занятия начинаются в восемь? Или ты решил, что сейчас рождественские каникулы?

— Ничего я не решил, — говорит Ярда. — Просто у нас сломался будильник.

— Врет он, — вставляет Павел. — Он тут уже был.

— Как был? И ты смеешь утверждать, что я ослепла, ничего не вижу, а он целый час сидит в классе?

Голос Беранковой на самом деле уже приближается к границе слышимости, но на Павла это не производит никакого впечатления. У него заботы посерьезнее.

— Он был тут утром, еще перед звонком, — объясняет Павел глубоким басом, не в пример Беранковой. — И увел у меня новый велосипед.

— Ничего он не увел! — вскакивает Андула. — Только куда-то спрятал, вот и все. Так тебе и надо! — Неясно, кому она желает неприятностей — Павлу или Ярде.

— Так, значит, ты опять что-то украл, — медленно произносит Беранкова.

— Я никогда ничего не крал. — Ярда говорит сдержанно, словно понимая, что силы и самообладание нужно поберечь. — Ничего я не крал ни тогда, ни сейчас, — повторяет он.

— И Мишу Голика ты тоже не изуродовал, не так ли?

— Нет, не изуродовал, — отрицает Ярда.

Миша и впрямь совершенно спокойно сидит рядом за партой, с интересом вслушиваясь, про что речь и чем все это кончится; изувеченным калекой он никак не выглядит. Правда, на лбу у него и сейчас можно разглядеть три стежка, оставшиеся от прежних швов. Все оглядываются на Мишу.

— Так в чем же, собственно, дело? — грозно допрашивает классная. — Может, кто-нибудь из вас будет так любезен и расскажет, что произошло?

— Павел приехал к школе на новом велосипеде. — Это Тонда поднимается из-за парты и излагает все разумно и обстоятельно, как это делает Вашек, рассказывая о дельфинах. — Он поставил его около забора, а когда немножко погодя хотел уехать, его там уже не оказалось.

— Он не дал мне прокатиться, а я выругался и ушел. А вы теперь все будете талдычить, что я его увел.

— Павел, ты видел, как Комарек брал велосипед?

— Нет, — сознается Павел, сообразив задним числом, что, собственно, в его планы не входило откровенничать с Беранковой.

— Ну если ты не можешь ничего доказать, тогда нечего и говорить, будто у тебя кто-то что-то украл.

Ошеломленный Ярда смотрит на учительницу чуть ли не с благодарностью.

— А ты, — обращается к нему Беранкова, — постарайся вернуть велосипед как можно скорее. Припомни, что тебе говорили, когда в последний раз вызывали в воспитательную комиссию. Это тебе так легко с рук не сойдет.

Пип поджидает сестер в парке. Перед школой всегда толпятся ребята и легко пройти сквозь их строй обычно не удается. Вокруг Пипа на самокате ездит мальчонка, время от времени кидая на него выжидательные взгляды: не захочет ли этот большой мальчик поиграть с ним в футбол? Иногда он это делает. А вот сегодня смотрит на парнишку и будто не видит его, словно тот стеклянный.

• Предыдущая
• 2/27
• Следующая