Мальчик в полосатой пижаме - Бойн Джон - Страница 7
- Предыдущая
- 7/31
- Следующая
После прибытия в Аж-Высь, в их новый дом, Бруно еще не видел отца. Сперва, когда заскрипела дверь в комнату отца, Бруно подумал, что папа у себя, но оказалось, что там никого нет, кроме строгого молодого солдата, смерившего Бруно взглядом, лишенным всякой теплоты. Нигде не было слышно раскатистого отцовского голоса, ниоткуда не доносился тяжелый стук его сапог по половицам. Правда, по дому все время сновали какие-то люди, и пока Бруно рассуждал сам с собой, как же ему лучше всего поступить, он услыхал непонятный шум внизу, вышел в коридор и перегнулся через перила.
Внизу дверь в кабинет отца стояла открытой, а перед ней толпилось пятеро мужчин, они смеялись и пожимали друг другу руки. Центром этой компании был отец, в свежеотутюженной форме он выглядел очень здорово. Его густые темные волосы, явно набрильянтиненные, лежали волосок к волоску, и Бруно, глядя на отца сверху, испытывал одновременно страх и восхищение. Другие мужчины понравились ему куда меньше. Они были далеко не так красивы, как отец, и голоса у них не звучали так раскатисто, и сапоги не блестели. Все они держали фуражки в согнутой руке и, казалось, соревновались за внимание отца. Стоя на площадке второго этажа, Бруно из их разговора смог разобрать лишь несколько фраз.
— …Ошибался с самого начала, с первого же дня. Дошло до того, что Фурору ничего не оставалось, как… — сказал один.
— …Дисциплина! — восклицал другой. — И эффективность. С сорок второго года нам недостает эффективности, а без этого…
— …Цифры ясно свидетельствуют… Абсолютно ясно, господин комендант, — бубнил третий.
— …А если мы построим еще один, — размечтался четвертый, — мы сможем многого добиться… только представьте себе!
Отец поднял руку, и этот жест немедленно заставил всю компанию умолкнуть, словно отец дирижировал любительским оркестром.
— Господа. — На этот раз Бруно расслышал каждое слово, потому что не рождался еще на свет человек, которого было бы так же хорошо слышно везде и всюду — пусть даже на другом конце дома, как его папу. — Я очень ценю ваши предложения и поддержку. И что было, то прошло. Мы с вами начинам почти с чистого листа и начинаем прямо с завтрашнего утра, проволочки нам ни к чему. А пока я, пожалуй, помогу родным устроиться на новом месте, иначе у меня возникнет столько же проблем дома, сколько у них за его пределами. Вы меня понимаете?
Мужчины расхохотались и принялись трясти папину руку. На прощанье они выстроились в ряд, напомнив Бруно оловянных солдатиков, и их руки взметнулись в том самом приветствии, которому отец учил сына: резко поднять вверх раскрытую ладонь с прижатым большим пальцем и прокричать два слова. Бруно знал, что, когда к тебе обращаются с этими словами, нужно отвечать тем же, — отец и этому его научил. Потом гости ушли, а папа вернулся к себе в кабинет, куда для Бруно «вход был воспрещен круглые сутки и заруби себе на носу».
Медленно спустившись по лестнице, Бруно застыл в нерешительности перед дверью в кабинет. Ему было грустно оттого, что за все время, что они здесь находятся, отец не пришел к нему поздороваться. Такое и раньше бывало, и тогда Бруно говорили, что папа очень занят и его нельзя беспокоить всякими глупостями вроде желания поздороваться. Но теперь, когда военные ушли, Бруно подумал, что ничего страшного не произойдет, если он постучится в дверь.
В Берлине его допускали в кабинет отца всего раза два-три за всю жизнь, и обычно причиной тому было его дурное поведение, а следовательно, и настоятельная необходимость серьезно с ним поговорить. Правило, касавшееся кабинета отца, было одним из самых важных правил, усвоенных Бруно, и он был не настолько глуп, чтобы вообразить, будто в Аж-Выси оно не действует. Но поскольку он не видел отца уже почти неделю, Бруно решил, что никто не станет возражать, если он постучится.
Он осторожно стукнул в дверь. Дважды и очень тихо.
Либо отец не услышал, либо стук прозвучал недостаточно громко, но дверь Бруно не открыли. Тогда он стукнул погромче, и сразу же из кабинета донесся раскатистый голос: «Войдите!»
Бруно повернул дверную ручку, переступил порог и замер в привычной позе: глаза широко раскрыты, рот сложен буквой О, руки разведены. Во всем остальном доме было темновато, мрачновато и совершенно нечего исследовать, но только не в этой комнате. Прежде всего, здесь был высокий потолок, а в ковре, лежавшем на полу, Бруно мог бы утонуть. Стен почти не было видно, их заслоняли темные полки красного дерева, заставленные книгами, точно как в библиотеке их берлинского дома. Стены напротив, можно сказать, и не существовало вовсе, вместо нее зияли два огромных окна, выходивших в сад, — вот где, наверное, хорошо сидеть, погрузившись в кресло, и любоваться видом. А посреди всего этого за массивным дубовым столом восседал отец. Когда Бруно вошел, он оторвался от бумаг и широко улыбнулся.
— Бруно. — Отец встал из-за стола и по-мужски пожал сыну руку. Папа был не из тех, кто обнимается, не то что мама или бабушка, которые тискали Бруно даже слишком часто, немного смущая мальчика и в придачу сопровождая объятия слюнявыми поцелуями. — Сынок, — добавил отец, помолчав.
— Здравствуй, папа, — тихо поздоровался Бруно, сраженный великолепием комнаты.
— Я как раз собирался подняться к тебе, честное слово, — сказал отец. — Мне надо было лишь закончить совещание и написать письмо. Как вы добрались?
— Хорошо, папа.
— Ты помогал маме и сестре собирать вещи?
— Да, папа.
— Тогда я горжусь тобой, — одобрительно произнес отец. — Присаживайся, не стесняйся.
Он указал на просторное кресло перед письменным столом, и когда Бруно забрался в него, его ноги слегка не доставали до пола. Отец же, вернувшись на свое место, воззрился на сына. Оба молчали. Первым тишину нарушил отец:
— Итак, что ты думаешь?
— Что я думаю? — переспросил Бруно. — О чем?
— О твоем новом доме. Он тебе нравится?
— Нет, — поторопился ответить Бруно. Замешкайся он хоть на секундочку, и у него не хватило бы смелости сказать то, что он на самом деле думает. — По-моему, нам нужно вернуться домой, — отважно закончил он.
Отец по-прежнему улыбался; правда, может быть, уже не столь широко. Он опустил глаза на бумаги, лежавшие перед ним на письменном столе, словно хотел собраться с мыслями, прежде чем продолжить разговор, но очень скоро опять посмотрел на сына.
— Но мы дома, Бруно, — мягко произнес он. — Аж-Высь и есть наш новый дом.
— А когда мы сможем вернуться в Берлин? — От слов отца у Бруно сжалось сердце. — Там намного лучше.
— Ну, ну. — Отец явно не желал обсуждать возвращение в Берлин. — Давай не будем это обсуждать. Ведь дом — не просто улица, или город, или даже здание, сложенное из кирпичей и извести. Дом там, где находится твоя семья, верно?
— Да, но…
— А наша семья здесь, в Аж-Выси. Ergo, это наш дом.
Бруно не знал, что означает ergo, но ему и не нужно было знать, потому что он уже сообразил, как по-умному ответить отцу.
— Но дедушка и бабушка остались в Берлине, — сказал он. — А они ведь тоже наша семья. Значит, это не может быть нашим домом.
Отец задумался, склонив голову набок. Прошло немало времени, прежде чем он снова заговорил.
— Да, Бруно, это так. Но ты, я, мама и Гретель — самые важные люди в нашей семье. И мы четверо отныне живем здесь, в Аж-Выси… И не надо так расстраиваться! (Вид у Бруно был и впрямь очень расстроенный.) Ты даже не успел осмотреться вокруг. Весьма вероятно, что тебе здесь понравится.
— Не понравится, — угрюмо ответил Бруно.
— Послушай… — В голосе отца послышались усталые нотки.
— Карла здесь нет, и Даниэля, и Мартина, и никаких других домов поблизости, и лотков с овощами и фруктами, нет улиц и кафе со столиками на тротуаре, и некому беспрерывно толкать тебя в субботний день.
— Бруно, иногда жизненные обстоятельства не оставляют нам выбора, вынуждая делать то, что нам, возможно, не по душе. — Бруно понял, что их разговор начинает надоедать отцу. — И боюсь, мы оказались именно в таких обстоятельствах. У меня новая работа. Важная работа. Важная для нашей страны. Важная для Фурора. Когда-нибудь ты поймешь.
- Предыдущая
- 7/31
- Следующая
