Записки психиатра - Богданович Лидия Анатольевна - Страница 18

— А где больной? — спросила я.

— Отец? Там… — махнула она рукой на смежную комнату.

— Набуянил и уснул. — Ее глаза показались мне усталыми.

Отец Маруси находился в смежной комнате. Я прошла к нему. Он спал, сидя в старом кресле. Его лицо было испитым, нос покрывала багряно-красная сеть расширенных кровеносных сосудов. Он невнятно промычал что-то во сне, его отечные веки вздрогнули, но не раскрылись. Среди морщин лба выступили мелкие капли пота. Вся его фигура с босыми ногами в калошах казалась неопрятной. Я прикрыла дверь и села побеседовать с девушкой.

— Как вас зовут?

— Мэри… Маруся… В комнату вихрем ворвался мальчик лет десяти с такими же голубыми глазами и вздернутым носиком, как и у Маруси.

Она извинилась и, отложив в сторону портфель мальчика, заставила его вымыть руки. Затем усадила его к столу, подала обед.

— Это брат Витя. Он у нас отличник… Теперь он уже в пятом классе, — сказала Маруся тоном, каким говорят матери.

Отличник украдкой на меня глянул и в смущении провел ложкой по столу.

— Кушай! Да иди немного погуляй, а потом за уроки, — сказала девушка брату.

— Вот мамы у нас нет… — заметила Маруся, когда брат вышел на улицу.

— Давно?

— Три года как умерла…

В комнате стало тихо. Сквозь приоткрытую Дверь слышался храп пьяного отца.

— Терплю ради брата, а то, кажется, сбежала бы на край света…

— Не учитесь и не работаете?

— Нет… — Маруся прямо, серьезно посмотрела мне в глаза и вдруг опустила голову и тихо призналась: думала выйти замуж, да не вышло…

Ее глаза наполнились слезами, а милое личико с подстриженным рыжеватым чубом стало совсем детским. Мне было жаль ее, как младшую сестру. Видимо, она это почувствовала. Ничего не скрывая, Маруся все рассказала мне о себе.

— Ну, а кто же ваши подруги? — спросила я.

— Одна — дочь инженера, а у другой отец слесарь… Обе кончили школу и больше ничего не делают.

Значит, их родители считают это возможным и предоставили им право на праздную жизнь?

Молчание Маруси было ответом на мой вопрос, а потом она продолжала:

— Их девиз — «Стиль и яркая жизнь!» И мне казалось, что это красивая жизнь…

— Вычурность в одежде всегда смешна…

— Да, пожалуй, верно… Но тогда мне казалось, что это и есть «красивая жизнь».

— Но ведь мода требует денег!

— Изо всех сил я тянулась и подражала…

— Вы никого не любили?

— Любила… очень любила… студента-медика. И он меня тоже, все страдал обо мне, да вдруг охладел. Подружки уверили меня, что можно приворожить. Повели к одной молдаванке. Была такая в Москве… Три месяца все привораживала. Взяла у меня много маминых и моих вещей, а Миша так и не вернулся ко мне.

— Он знал что-нибудь о вашей жизни?

— Нет! Он видел меня только на улице… Я говорила ему неправду, что отец занимает большой пост, что живем мы в достатке… Как и мои подруги, я показывалась ему в ярких нарядах. Думала, что это ему нравится, но ошиблась… Он уехал на Кубань. Недавно я ему о себе написала все.

— Ну что же, он поступил правильно, что уехал.

— Но ведь Миша сделал мне больно.

— Боль пошла на пользу: вы стали правдивы.

— Разве? — усомнилась Маруся.

— Ваше правдивое письмо, возможно, вернет вам Мишу.

Голубые глаза Маруси сделались влажными. Как бы умоляя, она сложила маленькие руки с облезшим от домашней работы маникюром.

Мне искренне было жаль эту девушку. Как случилось, что такая добрая, чуткая, достойная уважения, она могла стать попугаем?

Пришлось сказать ей все, что я о ней думаю. Маруся не обиделась, она все поняла и заплакала. Ее отец продолжал спать.

На следующий день я снова посетила пьяного отца Маруси, а через неделю направила его на длительное лечение в больницу.

Еще через неделю я зашла проведать Марусю. В двух маленьких комнатках все было так чисто, так блестело, словно ожидали гостей. Сама Маруся была в простеньком белом платье, и ее голубые глаза светились радостью.

«Отчего она такая», — недоумевала я. Мы поговорили о будущем, и мне понравилось, что наметила себе в жизни Маруся. Теперь я знала, что она никогда не будет попугаем. И попросила ее:

— Если придет письмо от Миши, вы скажете мне?

— Обязательно! — и она улыбнулась простой, доверчивой улыбкой, — а пока вот это…

Маленькая рука с облезшим маникюром протянула мне листок, сложенный вдвое. Это было заявление Маруси с резолюцией директора завода о зачислении ее в качестве лаборантки.

— Завод в двух шагах от нашего дома…, а там и учиться буду.

Ко мне на прием пришел человек лет сорока пяти, звали его Григорием Семеновичем. Он опустился на стул грузно, как старик, и безнадежно произнес:

— Доктор! У меня тяжелый невроз… Все на нервной почве. Лечился у известных врачей, даже у гомеопатов… Бесконечно пью бром, люминал… Ничего не помогает! Начинаю подумывать — стоит ли жить?

Я попросила его рассказать о своей жизни. Он нетерпеливо, с раздражением произнес:

— Это не имеет прямого отношения к болезни. В конце концов, вам все равно, как живет человек и что делает.

Я постаралась ему разъяснить, что для успешного лечения невроза именно этот путь указал И. П. Павлов. Надо знать, как живет больной, не скрыта ли причина заболевания в условиях его жизни. Мое убеждение мало подействовало на Григория Семеновича: он рассказывал о себе нехотя, цедя слова и в то же время подчеркивал, что «занимал» ряд «высоких постов». Посты действительно были высокими, ответственными, но самого разнообразного характера. В ранней молодости Григорий Семенович обнаруживал способности и учился в художественной школе. Была мечта стать большим художником. А молодежи свойственно мечтать и готовить себя к большой жизни. Это в порядке вещей. Молодые люди всегда устремляются ввысь. В мечтах они летчики, поэты, изобретатели, рекордсмены.

Однако воплощение высоких идеалов требует усилий воли, преодоления препятствий, больших знаний.

Кропотливый труд художника тернист. Студенты — товарищи Григория Семеновича жили в стесненных условиях, нуждались, в «поте лица» трудились, неуклонно направляясь к цели. В то же время сам Григорий Семенович пошел по другому пути. Он стал добиваться «легких» административных должностей. С этого и началось. Постепенно желание трудиться остыло. Самоуверенность помогла быстро подняться на должность начальника планового отдела какого-то предприятия. Затем был директором пивоваренного завода, прорабом строительной конторы, ревизором… Обычно работал недолго и, как правило, увольнялся «по состоянию здоровья». Перед ним открывались широкие перспективы труда, усилий, закаляющих волю, но он себя не затруднял, а, не справляясь с возрастающими задачами, «заболевал».

Он рассказал мне, что стал раздражительным, склонным к мнительности. Наблюдая его, я заметила, что он не любит слушать других, но зато с удовольствием говорит о себе. Так, о своей болезни он рассказывал мне в течение часа. Считал, что к нему недружелюбно относятся, несправедливо «обходят по службе…»

Это был невроз, явившийся результатом «характера, выпущенного на волю», легкомысленного отношения к себе.

— Меня посылали в санатории, я принимал массу процедур, но ничего не помогло. Сами видите, до чего дошел…

Григорий Семенович действительно попал в тупик, а перестраиваться было уже поздновато.

Как часто подобное легкомыслие ведет людей на стезю неудачников, не видящих смысла в жизни!

Как часто подобнее неудачники обращаются к врачам, жалуясь на «нервную почву». К сожалению, врачи выписывают им рецепты, назначают ванны, впрыскивают возбуждающие средства… А человек вместо критической оценки своих поступков продолжает во всем винить «нервную почву». М. Горький пишет: «…страхи, стоны и жалобы кое-кого из вашей среды тоже не что иное, как результат ощущаемой жалобщиками безоружности перед жизнью и их недоверия к своей способности бороться против всего, чем извне, а также изнутри угнетает человека „старый мир“» «…нужно запасаться верою в себя, в свои силы, а эта вера достигается преодолением препятствий…»