Жаркие перегоны - Барабашов Валерий Михайлович - Страница 5

— Сидите, сидите, — махнул рукой Бортников. — И продолжайте, пожалуйста. Мы послушаем.

— ...Вот я и говорю, — кашлянув, продолжил начальник станции, молодой и заметно нервничающий сейчас блондин. — Даже в этих условиях вы, Василий Филиппович, должны были проявить больше инициативы.

— Нет, Михалыч, не прав ты, — спокойно возразил грузный мужчина, сидевший у самой двери. — Что я мог сделать, если поезда считай всю ночь стояли, а на станции развернуться негде? И так уж грузовые по пассажирским путям пропускаем. Тесно же, Михалыч, сам знаешь! — почти выкрикнул мужчина и широкой большой ладонью пригладил черные, буйно рассыпавшиеся волосы.

— Это не довод, — начальник станции, поглядывая на Уржумова, снова стал упрекать подчиненного в нерасторопности.

«А ведь думает, наверное, по-другому», — хмыкнул про себя Бортников, хорошо, разумеется, понимая состояние начальника: пришли вдруг нежданные-непрошеные гости, сидят, слушают, как тут не стараться, не выказывать усердие.

Оставив после совещания начальника станции и грузного мужчину, который оказался маневровым диспетчером, Бортников расспросил обоих о работе, выяснил их мнение о возможной реконструкции Сортировки.

— Да что там говорить, Виталий Николаевич, — сразу же загорелся маневровый диспетчер — схватил со стола карандаш, стал рисовать на листке бумаги схему станции. — Если б у меня вот этот путь был подлиннее...

— Хотя бы один? — уточнил Бортников.

— Хотя бы один, — кивнул диспетчер, — да я бы развернулся знаете как! Вот, смотрите, привели сегодня поезд чуть больше, чем станция может вместить, и началась морока: выслал маневровый тепловоз, бригаду составителей, да пока они вот здесь шесть вагонов отцепляли... А! Или пассажирский возьмите. Каких-то восемнадцать вагонов всего, а пассажиры из последнего по рельсам к перрону идут — не хватает перрона. Ну, убрать бы вот эти склады — зачем они тут? Перенести их, место освободить, руки нам, диспетчерам, развязать.

...Уже у машин, двух блестящих черных «Волг», ожидающих их возле перекидного моста, Бортников спросил Уржумова:

— Какие у вас отношения с заводами, Константин Андреевич?

— Проблема — вагоны, — сказал Уржумов. — Виталий Николаевич, сократить их оборот нам одним не под силу, поймите меня правильно. Погрузочно-разгрузочные операции на промышленных предприятиях — ахиллесова пята. Потери времени огромные.

— Что ж, — усмехнулся Бортников, — у вас самих разве все в порядке?

— Разумеется, нет. Резервы и у нас есть. Но не такие значительные, как у клиентуры. А вагон ведь не склад.

— Да, конечно, — согласился Бортников и глянул на часы.

— Вот еще частность, Виталий Николаевич, — заторопил себя Уржумов. — Рельсы. Острейшая нехватка. Нагрузки на ось грузового вагона возросли, скорости движения — тоже. В результате даже тяжелые рельсы, например на главном ходу дороги, стали жить меньше.

— А фонды все те же?

— В том-то и беда, Виталий Николаевич. Лишнего рельса не выпросишь, не то что... Ведь десятки километров летом, в путейскую страду, меняем... А нужны — сотни. Вот если бы дали нам дополнительно к фондам...

— Да-а, — протянул Бортников. — Наговорили вы мне, Константин Андреевич... Ладно, думать будем. Тут крепко надо думать. — Он достал из кармана сложенный вчетверо листок. — Вот, вы хотели ознакомиться.

Уржумов прочитал письмо, чувствуя, как кровь приливает к щекам. Забелин, хотя и косвенно, обвинял в плохой работе Красногорской железной дороги и его, начальника этой дороги... Лихорадочно думал: что же сказать Бортникову? — но тот не стал ничего спрашивать, — увидев, что Уржумов прочитал письмо, взял его из рук, сказал:

— Это письмо — мне, хотя многое, конечно, и вас касается.

— Да он писатель известный, этот Забелин. Во все инстанции шлет.

Уржумов тонко усмехнулся, давая этим понять Бортникову, что, мол, стоит ли такого уж повышенного внимания первого секретаря обкома данное послание?

— Нет, Константин Андреевич, — Бортников покачал головой, — письмо не только о реконструкции станции, оно о многом... Ладно, потом обо всем поговорим. Мне пора.

Черная «Волга» с обкомовским номером напористо фыркнула и умчалась.

Виктор Петрович Забелин, инженер с тридцатилетним стажем, молчаливый человек с совершенно седой головой и голубыми глазами на сухощавом лице, сидел сейчас в густонаселенном отделе ремонта электровозов и пытался составлять таблицу-отчет о проделанной работе. Июнь кончался, кончалось полугодие, первое полугодие десятой пятилетки, через два-три дня начнется отчетная лихорадка, и лучше предупредить ее, сделать все спокойнее — кое-какие данные уже есть. В противном случае начальник отдела Борисов станет волноваться и просить подчиненных поторопиться. Сердиться он, видимо, не умел или просто не решался еще, так как в этой должности работал всего полтора месяца. При Лесникове, умершем внезапно в один день. Борисов не был даже замом, занимал такую же должность, что и Забелин. Был Борисов совсем еще молодым человеком, года три как в управлении, и многому, очень многому научился у Виктора Петровича, который щедро отдавал ему свои знания и опыт. Разговоров о своей несостоявшейся служебной карьере Забелин старательно избегал. Отшучивался, говорил, что ему хорошо ходить и в старших инженерах: в половине шестого ушел домой и забыл о работе. Но сердце каждый раз при этом щемило — мог бы, вполне мог быть и не только начальником отдела... Его портрет — на управленческой Доске почета, в лучших рационализаторах дороги ходит, статьи в железнодорожных журналах публикует, с мнением его вроде бы считаются, а вот более широкий участок деятельности почему-то не доверяют. Обидно, конечно. И непонятно: почему? Чем он хуже других?

Ладно, не стоит об этом. К чему? Возраст уже не тот, через два с половиной года — на пенсию. Прошла жизнь, прошла... И с чего вдруг задумался о какой-то должности?

Так, под настроение, видно. Стал Борисов начальником отдела, вот и мысли всякие завелись. Задето самолюбие: не его выдвинули. Борисов, разумеется, парень с головой, постепенно разберется что к чему, и все-таки... Новый начальник отдела догадывался, наверное, о чувствах Забелина и на первых порах особо подчеркивал к нему свое расположение. Часто советовался с Виктором Петровичем, причем не вызывал в кабинет, а приходил к забелинскому столу, садился рядом. Говорил уважительно, благодарил за советы, но в лице его всегда жило что-то похожее на легкое смущение. Совестливый человек, понимает, что Забелин имел на должность начальника отдела больше прав. Но поставили его, Борисова, отказываться у него оснований не было, так что... Да ну, о чем речь! Пусть парень работает, в добрый путь! Не сорвался бы только вначале, повнимательнее бы к делу пригляделся да к людям. Завистников у Борисова много стало. Надо бы понаблюдать за Володей, помочь при надобности, поддержать...

Ответив на два-три звонка, Виктор Петрович вышел в коридор покурить. С утра в отделе стоял шум: раздавались звонки телефонов, инженеры спорили с коллегами в далеких от управления депо, в углу настойчиво долбила пишущая машинка... Пусть голова отдохнет немного, еще целый день впереди.

Кивнув цокающей по длинному и звонкому коридору секретарше начальника службы, Забелин пристроился возле урны, достал из кармана форменной рубашки сигареты. Но курить почему-то расхотелось. Покатав сигарету в пальцах, Забелин сунул ее обратно в пачку.

«Вот пришлет Бортников мое письмо на управление дороги, в партком, а там скажут: что это ты, Виктор Петрович, такие вещи первому секретарю обкома предлагаешь? Не мог разве здесь, в управлении, идею свою высказать? В конце концов дорожная газета есть, областная, «Гудок»... Пиши на здоровье».

Так, наверное, стал бы говорить секретарь парткома — обычно доброжелательный человек, но как теперь поведет себя с ним, Забелиным? Вот, скажет, Виктор Петрович, пишешь ты, пишешь... Журналистом бы, что ли, становился, раз такая тяга к перу.