Комедианты неведомо для себя - де Бальзак Оноре - Страница 6

• Предыдущая
• 6/16
• Следующая

— О торговом доме «Бенье и компания», — ответил Бисиу, очень довольный возможностью узнать всю подноготную одной особы, которая его интересовала.

— О! — воскликнула старуха. — За это одного луидора достаточно...

— Как же обстоит дело?

— Все драгоценности мамаши — у меня; каждые три месяца она бегает высунувши язык, чтобы раздобыть деньжат и уплатить мне проценты. С этой-то семейкой вы хотите породниться, простофиля? Дайте мне сорок франков, и я выложу вам больше, чем на сто экю.

Газональ показал ей монету в сорок франков, и г-жа Нуррисон принялась рассказывать ужасающие вещи о тщательно скрываемой нищете некоторых женщин из хорошего общества. Беседа оживила перекупщицу, она разошлась вовсю. Не выдавая ни одного имени, ни одной тайны, она привела обоих художников в содрогание, показав им, как редко в Париже встречается благополучие, не покоящееся на шатком фундаменте долгов. Она хранила в своих комодах фамильные драгоценности, принадлежавшие усопшим бабушкам, покойным мужьям, умершим внучкам, благополучно здравствующим детям. Она выпытывала у своих клиентов ужасающие истории, наводя их на разговоры друг о друге, вырывая у них сокровеннейшие признания в минуты волнения, размолвок, гнева и тех предварительных мнимо безобидных бесед, которые обычно предшествуют заключению займа.

— Ради чего вы взялись за это ремесло? — спросил Газональ.

— Ради сына, — простосердечно ответила старуха.

Почти всегда перекупщицы-ростовщицы в оправдание своего занятия приводят самые возвышенные мотивы. Г-жа Нуррисон рассказала молодым людям, что она будто бы лишилась нескольких претендентов на ее руку, затем потеряла трех дочерей, пошедших по дурному пути, и наконец — все свои иллюзии. Чтобы доказать, с каким неимоверным риском сопряжена ее профессия, она выложила на стол ворох ломбардных квитанций, уверяя, что они — самое ценное ее достояние. Она жаловалась, что в конце каждого месяца бьется как рыба об лед. Ее нещадно обирают, заявила она.

Услыхав это слово, несколько более выразительное, чем следовало, художники украдкой переглянулись.

— Послушайте, детки, я сейчас расскажу вам, как нас околпачивают! Речь идет не обо мне, а о моей соседке, тетушке Маюше; она дамская башмачница, живет напротив меня. Я ссудила деньгами одну графиню, у которой вкусы и замашки не по средствам. Она занимает роскошную квартиру, щеголяет дорогой мебелью, устраивает пышные приемы, словом, говоря по-нашему, так форсит, что только держись! Должна триста франков башмачнице, а не далее как третьего дня закатила званый обед, вечер. Башмачница, как прослышала об этом от кухарки, примчалась ко мне; мы обе входим в азарт, башмачница хочет устроить несусветный скандал; но я ей все-таки говорю: «Подумай, милочка, к чему это приведет? Только лишнего врага наживешь; лучше постарайся выцарапать у нее хороший заклад! Кто кого перехитрит! Тогда и расстраиваться попусту не будешь...» А она стоит на своем — пойду к графине, да и все! И просит, чтобы я ее поддержала. Идем. «Графини нет дома». Старый фокус! Тетушка Маюше сразу заявляет: «Мы ее будем ждать хоть до полуночи». Располагаемся в прихожей, толкуем о том о сем. Ага! Двери открываются, закрываются, слышны легкие шаги, нежные голоса. Мне даже как-то не по себе стало. Это гости съезжались к обеду. Сами понимаете, как дело-то оборачивалось! Графиня посылает свою горничную умаслить тетушку Маюше. «Вам заплатят завтра — не беспокойтесь!» Словом, подъезжает и так и этак... Нас ничем не пронять! Наконец графиня, разряженная в пух и прах, выходит в столовую. Тетушке Маюше только это и нужно было, она распахивает дверь и влетает в комнату. Конечно, увидев стол, сверкающий серебром (блюда, канделябры, все так и блестит, так и переливается), она зашипела, словно сифон с сельтерской, и стала шпарить: «Уж если жить на чужие денежки, то надо хоть быть поскромнее, а не транжирить их на званые обеды! Графиня, а не отдает ста экю несчастной башмачнице, у которой семеро детей!..» Чего-чего только эта деревенщина не наплела — сами можете представить! Графиня попробовала было заикнуться, что у нее сейчас нет денег, но тетушка Маюше как закричит: «Да вот же, сударыня, серебро! Извольте-ка заложить приборы и рассчитаться со мной!» Графиня в ответ: «Возьмите их сами!» — и тут же хватает полдюжины приборов и сует их башмачнице. Мы кубарем с лестницы, радуемся, что наша взяла. А на улице тетушка Маюше прослезилась; она ведь добрая женщина! Отнесла приборы обратно и попросила извинения; она поняла, что графиня в большой нужде: приборы-то оказались накладного серебра.

— Башмачница осталась внакладе, — сострил Леон де Лора, в котором нередко пробуждался прежний Мистигри.

— Ах! Дорогой мой! — сказала г-жа Нуррисон, догадавшись по этому каламбуру, с кем имеет дело. — Вы художник, вы пишете пьесы, вы живете на Гельдерской улице, и вы все еще содержите Антонию... у вас кое-какие привычки, которые мне известны... Признайтесь, вам охота подцепить какую-нибудь штучку высокого полета — Карабину или Мушкетон, Малагу или Женни Кадин?

— Малагу! Карабину! Да ведь известность им создали мы! — воскликнул Леон де Лора.

— Клянусь вам, дорогая госпожа Нуррисон, мы хотели только одного: иметь удовольствие познакомиться с вами и получить сведения о вашем прошлом, узнать, по какой наклонной плоскости вы докатились до вашего ремесла, — сказал Бисиу.

— Я служила экономкой у маршала Франции, князя Изембургского, — начала старуха, приняв позу Дорины[4]. — Однажды утром приезжает некая графиня, одна из самых блестящих дам императорского двора. Ей, изволите видеть, до зарезу нужно переговорить с маршалом, притом наедине. Я тотчас пристраиваюсь так, чтобы все слышать. Моя дамочка сразу в слезы и давай расписывать простаку маршалу (это князь Изембургский, Конде Республики[5], — простак!), что ее муж, — он служил в Испании, — не оставил ей и тысячи франков и что если она сейчас же не достанет тысячу-другую, дети ее будут сидеть без хлеба, ей завтра есть нечего. Мой маршал, в ту пору довольно щедрый, вынимает из своего бюро два тысячефранковых билета. Я — скорее на лестницу, притаилась так, что красотка не могла меня видеть, и продолжаю наблюдать: спускаясь с лестницы, она радостно смеялась, но эта радость так мало походила на материнскую, что я мигом проскользнула вслед за ней к подъезду; слышу — она шепчет своему выездному лакею: «К Леруа». Я — бегом за ней. Любящая мамаша входит в эту знаменитую модную мастерскую на улице Ришелье — ну, да вы знаете... и заказывает платье за полторы тысячи франков. Деньги выкладывает чистоганом — в те времена расплачивались, делая заказ. Через день она появляется на балу у посланника, разодетая, как пристало женщине, которая хочет очаровать всех и пленить кого-нибудь одного... В этот день я сказала себе: «Я нашла подходящее занятие! Когда я войду в лета, я буду ссужать знатных дам деньгами под залог их финтифлюшек; ведь страсть не рассчитывает и платит не глядя...» Если вы нуждаетесь в сюжетах для водевилей, я могу вам их продать целую кучу...

Закончив этот рассказ — тусклое отражение превратностей ее прошлого, — старуха ушла, оставив Газоналя во власти испуга, внушенного ему и этими признаниями и пятью желтыми зубами, которые она оскалила, изобразив подобие улыбки.

— Чем мы займемся сейчас? — спросил Газональ.

— Векселями, — объявил Бисиу, дернув шнур звонка, чтобы вызвать своего привратника. — Мне нужны деньги, и я сейчас покажу вам, для чего существуют привратники. Не только для того, чтобы вручать жильцам ключи, как все вы воображаете, но и для того, чтобы выручать в затруднительных случаях повес вроде меня, художников, которых они берут под свое покровительство. Мой привратник, наверное, получит когда-нибудь премию Монтиона.

Газональ от удивления по-бычьи вытаращил глаза.

На звонок явился человек средних лет, смахивавший не то на отставного солдата, не то на канцелярского служителя, только еще более засаленный и замасленный, в синей суконной куртке, тускло-серых панталонах и лоскутных туфлях. У него были жирные волосы, изрядное брюшко, лицо глянцевито-бледное, как у настоятельницы монастыря.

• Предыдущая
• 6/16
• Следующая