Жизнь холостяка - де Бальзак Оноре - Страница 23
- Предыдущая
- 23/71
- Следующая
— Сударыня, — сказал он, — раздобудьте двенадцать тысяч франков, и ваш сын будет отпущен на свободу за отсутствием улик. Нужно подкупить двух свидетелей, чтобы они молчали.
— Я раздобуду, — сказала бедная мать, не зная сама, где и как достанет деньги.
Вдохновленная опасностью, она написала своей крестной — старухе Ошон, — прося ее достать денег у Жан-Жака Руже, чтобы спасти Филиппа. В случае если Руже отказал бы, она умоляла г-жу Ошон дать ей взаймы, обязуясь возвратить деньги в продолжение двух лет. С обратной почтой она получила следующее письмо:
«Моя дочурка! Хотя у брата Вашего есть-таки сорок тысяч франков дохода, не считая денег, накопленных в течение семнадцати лет, — а по мнению моего мужа, эта сумма превышает шестьсот тысяч франков, — но он не даст ни гроша племянникам, которых никогда не видал. Что касается меня, то, Вы же знаете, я не располагаю и десятью франками, пока жив мой муж. Ошон — самый ужасный скряга в Иссудене; я не знаю, что он делает со своими деньгами, он не дает и двадцати франков в год своим внукам; чтобы где-нибудь занять деньги, мне, так или иначе, потребуется его поручительство, а он откажет в нем. Я даже и не пыталась заставить его поговорить с Вашим братом, который завел себе сожительницу и рабски привязан к ней. Просто жалость смотреть, как обращаются дома с этим несчастным человеком, а ведь у него есть сестра и племянники. Я несколько раз пыталась дать Вам понять, что Вам следовало бы приехать в Иссуден; тогда Вы бы могли спасти брата и вырвать для Ваших детей из лап этой твари состояние, приносящее сорок, а может быть, и шестьдесят тысяч франков дохода; но Вы либо не отвечаете мне, либо прикидываетесь, что ничего не понимаете. Теперь я обязана Вам написать без всяких околичностей, принятых в переписке. Я весьма сочувствую Вам в постигшем Вас горе, но могу только Вас пожалеть, моя дорогая девочка. Вот почему я не в состоянии быть Вам полезной: Ошон, несмотря на то, что ему уже восемьдесят пять лет, садится за стол четыре раза в день, за ужином ест салат с крутыми яйцами, и ему все нипочем — бегает, словно кролик. А так как ему суждено составить надгробную надпись для моего праха, то мне предстоит до самой смерти ни разу не видеть в своем кошельке и двадцати франков. На случай, если Вы пожелаете приехать в Иссуден, чтобы освободить Вашего брата от влияния его сожительницы, — а остановиться у Руже, по ряду причин, Вам не придется, — я (и то с большим трудом) получу у мужа позволение принять Вас у себя. Как бы там ни было, приехать ко мне Вы можете, в этом вопросе он уступит мне. Я знаю, как добиться у него того, что мне нужно: стоит мне только заговорить с ним о моем завещании. Это мне кажется таким ужасным, что я до сих пор не прибегала к подобному средству, но для Вас я сделаю невозможное. Надеюсь, что Ваш Филипп выкарабкается, в особенности если Вы возьмете хорошего адвоката; но приезжайте как можно скорее в Иссуден. Имейте в виду, что в пятьдесят семь лет Ваш дурачок брат старше с виду и слабее Ошона. Так что медлить нельзя. Уже поговаривают о завещании, которое будто бы лишает Вас наследства, но, по словам Ошона, есть еще время добиться отмены. Прощайте, Агаточка, да поможет Вам бог! Всегда готовая Вам помочь, любящая Вас крестная
Засвидетельствовал ли Вам свое почтение мой племянник Этьен, который пишет в газетах и, как говорят, близко знаком с вашим сыном Филиппом? Но мы побеседуем о нем, когда Вы приедете».
Письмо крестной сильно озаботило Агату; ей пришлось показать его Жозефу, а в связи с этим поневоле надо было сообщить о предложении Жирудо. Художник, соблюдавший осторожность во всем, что касалось брата, заметил матери, что необходимо поставить в известность Дероша.
Пораженная справедливостью этого замечания, мать на следующий день утром, в седьмом часу, отправилась в сопровождении сына на улицу Бюси, к Дерошу. Этот ходатай по делам, сухой, как и его покойный отец, с пронзительным голосом, грубым цветом лица и неумолимыми глазами, похож был лицом на куницу, облизывающуюся после того, как она съела цыпленка; он подпрыгнул, как тигр, узнав о визите Жирудо и его предложении.
— Ах, так, матушка Бридо! — закричал он тонким, дребезжащим голоском. — До каких пор вы позволите себя дурачить вашему проклятому разбойнику сыну? Не давайте ему ни гроша! Я отвечаю за Филиппа! Именно чтобы спасти его будущее, я не возражаю против верховного суда над ним. Вы боитесь, что его осудят, — но дай бог, чтобы его адвокату удалось подвести дело к осуждению Филиппа. Отправляйтесь в Иссуден, спасайте состояние ваших детей. Если вы ничего не добьетесь, если ваш брат сделал завещание в пользу той женщины, а отмены вы не сумеете добиться, то, по крайней мере, соберите данные для процесса по обвинению в злостном воздействии на завещателя; я сам буду вести дело. Но вы слишком порядочная женщина и не станете подыскивать основания для тяжбы подобного рода! На каникулы я сам приеду в Иссуден... если смогу.
От этого «я сам приеду» художник содрогнулся. Дерош мигнул Жозефу, чтобы он пропустил свою мать немного вперед, и на одну минуту задержал его.
— Ваш брат — редкий негодяй, он был виновником раскрытия заговора, вольным или невольным — до сих пор не доищутся правды, так хитер этот плут. Он либо пустельга, либо предатель — выбирайте сами подходящую ему роль. Он будет, вероятно, отдан под надзор политической полиции, вот и все. Будьте спокойны, один только я знаю эту тайну. Спешите с матерью в Иссуден, вы умны, постарайтесь спасти наследство.
— Надо ехать, маменька, Дерош прав, — сказал Жозеф, догнав Агату на лестнице. — Я продал две моих картины, поедем в Берри, ведь в твоем распоряжении две недели.
Написав г-же Ошон о своем приезде, Агата и Жозеф на следующий день вечером отправились в Иссуден, предоставив Филиппа его собственной участи. Дилижанс направился по улице Анфер, чтобы выехать на Орлеанскую дорогу. Увидев Люксембургскую тюрьму, куда был переведен Филипп, Агата не могла удержаться и сказала:
— Если бы не союзники, он все-таки не был бы там.
Какой сын не махнул бы с досадой рукою, не улыбнулся бы презрительно? Но художник, сидевший один с матерью в купе дилижанса, порывисто обнял ее, прижал к груди и воскликнул:
— О мать, ты в такой же степени мать, как Рафаэль — художник! И всегда будешь безрассудной матерью!
Дорожные впечатления отвлекли г-жу Бридо от печальных мыслей; ей пришлось подумать о цели своего путешествия. Естественно, она перечла письмо г-жи Ошон, столь взволновавшее стряпчего Дероша. Пораженная словами «сожительница» и «тварь», вышедшими из-под пера семидесятилетней старухи, столь же благочестивой, как и достойной уважения, и обозначавшими женщину, готовую проглотить состояние Жан-Жака Руже, — в свою очередь, названного «дурачком», — Агата задалась вопросом, каким образом ее присутствием в Иссудене может быть спасено наследство.
Жозеф, бедный художник-бессребреник, плохо разбирался в «Гражданском кодексе», и вопрос матери встревожил его.
— Прежде чем посылать нас спасать наследство, нашему другу Дерошу следовало бы объяснить вам, каким способом могут завладеть им другие! — воскликнул он.
— У меня голова пошла крyгом при мысли, что Филипп в тюрьме, быть может, без табаку и готовится предстать перед верховным судом, — ответила Агата, — но все же я помню, что молодой Дерош советовал нам собрать данные для процесса по поводу злостного воздействия на завещателя, в случае если мой брат сделает завещание в пользу этой... этой... женщины.
— Хорошо ему там рассуждать! — воскликнул художник. — Ба, если мы ничего не поймем, я попрошу его самого приехать.
— Не стоит понапрасну ломать голову, — сказала Агата. — Когда мы будем в Иссудене, крестная поможет нам советом.
Этот разговор, происходивший в то время, когда г-жа Бридо и Жозеф, пересев в Орлеане в другой дилижанс, въезжали в Солонь, достаточно свидетельствует о неспособности художника и его матери играть роль, к которой их предназначал беспощадный Дерош.
- Предыдущая
- 23/71
- Следующая
