Пани царица - Арсеньева Елена - Страница 30

• Предыдущая
• 30/77
• Следующая

Поляков упрекали: дескать, воевода сендомирский со своей дочерью принимали непомерные подарки от самозванца, и пан Мнишек готов был принимать еще, а также сделаться владетелем многих русских земель.

На это послы могли только ответить, что никакому жениху не возбраняется делать подарки невесте, и никто не в силах осудить отца за то, что он заботится о благе своей дочери и мечтает выдать ее замуж повыгоднее.

Да, Гонсевский и Олесницкий могли гордиться собой при этом разговоре с московитами, ибо они опровергали многие нападки очень ловко и искусно. Так, например, когда бояре заявили, что инокиня Марфа, бывшая царица Марья Нагая, признала сыном Гришку Отрепьева потому, что он грозил ей смертью, паны заметили, что это невозможно: если б он убил ее за то, что она не хотела признать его сыном, то тем самым показал бы всем, что он не истинный Димитрий, а самозванец. «А теперь, – храбро присовокупил Гонсевский, обращаясь к Шуйскому, – вы держите ее в руках, в неволе, делаете с нею все, что хотите, вот она и говорит по вашему указанию то, что вам угодно слышать».

Относительно обвинения короля Сигизмунда и прочих польских панов в том, что они хотели искоренить в Московском государстве православную веру, послы уверяли, что во многих польских владениях греческая вера остается ненарушима, а сам папа в Италии дозволяет строить церкви, где совершается богослужение по греческому образцу. А также послы не преминули добавить (не без изрядной доли ехидства!), что в Польше духовенство греко-русской веры пользуется гораздо большими правами, чем в Московском государстве, ведь польский король не смеет лишить сана митрополита и епископа русской церкви, а в Московии цари по своему произволу сменяют и назначают своих архиереев.

Словом, послам Гонсевскому и Олесницкому было о чем рассказать и чем возгордиться. Беда в том, что они повествовали о своих словесных подвигах не единожды, а многажды. По первому разу Марина выслушала это с интересом, затем интерес ее начал вянуть, а скоро она просто не могла слышать раскатистую, вальяжную речь Гонсевского и чуть картавую скороговорку Олесницкого.

Однако напрасно молодая женщина надеялась, будто, оставшись наедине с собой, тотчас отдастся мыслям. Ничуть не бывало. Медленно, чтобы не слишком опережать карету, трусила она обочь дороги, покачивалась в седле, любовалась июльским разноцветьем, провожала взором окрестности, которые скорее всего больше никогда не увидит, а мысли витали Бог весть где, только не там, где им следовало быть. Не в Тушине!

Воевода сендомирский твердо пообещал дочери, что и он, и Димитрий найдут способ отделаться от московского охранения, дабы разлученные супруги могли воссоединиться.

Прошел не один час, прежде чем Марина поняла, что она просто боится думать о встрече с Димитрием.

За время, прошедшее после встречи с загадочной ярославской гадалкою, Марина не раз взлетала к вершинам надежд и падала в бездны безнадежности и неверия. Она знала, что Димитрий (вернее, человек, называвший себя этим именем) по-прежнему состоит в переписке с воеводою сендомирским, а также с ее матерью, оставшейся в Самборе: со своей тещей. Писал он и Марине – нежные, исполненные любви и возвышенных чувств письма. Эти послания не способны были ни развеять сомнений Марины, ни усилить их, ибо почерка своего супруга она не знала: все письма Димитрия и раньше, и теперь были писаны секретарями.

Благодаря отцу Марина была осведомлена о каждом шаге своего названого супруга к возвращению отнятого у него престола. Его признавало все больше народу. В числе этих признавших был, между прочим, князь Адам Вишневецкий, свойственник Марины по сестре Урсуле: та была замужем за братом Адама, Константином. Константин Вишневецкий сослан в Кострому; ну, надо надеяться, теперь его тоже отправят в Польшу, да и всех прочих самборских и краковских дворян, рассеянных Шуйским по русским городам. Да, нынче небось царь Василий жалеет, что задержал поляков в России. Ведь ради их освобождения присоединилось к воскресшему Димитрию польское войско Рожинского, Меховецкого, да и прочие силы, вновь и вновь прибывающие из Польского королевства! А не останется в России пленных шляхтичей – можно будет затевать переговоры с королем Сигизмундом и воздействовать на шалых воинов посредством королевской власти, требовать их немедленного удаления из России. А впрочем, у Димитрия и без поляков достаточные силы. Три тысячи запорожцев, пять тысяч донцов и население всех тех областей, где уже принимали его за истинного царя и отрекались от Шуйского.

Да, тучи над головой Василия Ивановича стремительно сгущались. Он, между прочим, только недавно женился на княжне Марье Петровне Буйносовой-Ростовской, однако и медовый месяц, и все последующие были изрядно омрачены неудержимым продвижением к Москве царя Димитрия. На его сторону охотно переходило простонародье: ведь он велел объявить, что в боярских имениях, чьи владельцы не признают его, подданные крестьяне могут овладеть имуществом господ; земли и дома боярские делались крестьянскими животами [30] , даже их жен и дочерей крестьяне могут взять себе в жены или в услужение!

Марина нахмурилась. Ее Димитрий, который называл себя царем всей земли Русской, теперь выступает как царь оголтелой черни... А впрочем, тут же одернула себя молодая женщина, с точки зрения полководца, это разумно, ибо население областей, лежащих на его пути, теперь ждет его с нетерпением и встречает с распростертыми объятиями. Ему присягнули все города и веси на протяжении от Северской земли и почти до Москвы!

Нет, конечно, несмотря на щедрые обещания и посулы нового царя, земли эти не сами падали к ногам Димитрия, словно спелые яблоки, – за них приходилось сражаться. Ах, с каким восторгом рассказывал отец о победах, о которых почти без промедления получал исчерпывающие известия от зятя! Особенно когда этими победами тот был обязан именно польскому войску. Так случилось, например, под Болховом, где Рожинский блистательно обвел вокруг пальца царево войско. Московиты были загнаны в засеку [31] с тесными воротами. В этих-то воротах, где застряли перепуганные воины царя Шуйского, на них наперли со всех сторон поляки и жестоко их побили. Победителям, кроме пушек, досталось много разного оружия. Болховцы после этого сдались и присягнули царю Димитрию.

Спустя некоторое время навстречу Димитрию вышло войско под началом Скопина-Шуйского...

При воспоминании о князе Михаиле Васильевиче Скопине-Шуйском у Марины всегда начинало болеть сердце. Она старалась не думать о предателе-мечнике, только надеялась, что когда-нибудь сбудутся над его головой и ее проклятия, и проклятия Димитрия. Между прочим, доходили слухи, что хотя царь Василий и провозглашает своего родственника князя Михаила надеждой всего русского воинства, а все ж втихомолку ненавидит его и не столько радуется его победам, сколько выжидает, когда тот споткнется. Но это, конечно, палка о двух концах. Споткнется Скопин-Шуйский – от его завистливого родича пух и перья полетят, поэтому царь продолжал отличать князя Михаила и всячески выхвалять его, посылая в самые опасные места.

Итак, Скопин-Шуйский выступил на защиту Москвы и стал на реке Незнани, ожидая подхода Димитрия. Однако тот не пошел на верную погибель и повел свои полки через Козельск и Калугу на Можайск. Нигде они не находили сопротивления. Везде люди выходили с хлебом и солью – встречали Димитрия, своего законного царя, с образами и колокольным звоном.

Только в Можайске не захотели признать его и заперлись в монастыре Святого Николая. Но этот монастырь с острогом стоял на небольшом холме, и с соседнего холма можно было видеть, что там делается; поляки с этого холма стали стрелять из пушек и вскоре принудили осужденных сдаться и присягнуть царю Димитрию. Тот въехал в монастырь и поклонился образу святого Николая.

• Предыдущая
• 30/77
• Следующая