Последний герой - Кабаков Александр Абрамович - Страница 34
- Предыдущая
- 34/58
- Следующая
Тут светофор переключился, и малый быстро отстал, только в широком паккардовском зеркале еще долго видна была его машущая вслед рука.
Перед въездом на старый мост была, конечно, пробка. Мы закрыли все окна, в машине сразу стало невыносимо душно, да еще Гриша немедленно раскурил свою сигару… Она по-настоящему задремала, положив голову на мое плечо. Гарик обернулся, долго смотрел на нас, вздыхая несколько по-бабьи. Очки он поднял на лоб, кривое его, изуродованное лицо жалобно сморщилось.
— Если начнется стрельба, — сказал он тихо, — нам придется туго. Их жандармы и околоточные нажимают спуск без сомнений… Оставили б девочку дома…
— Вы же знаете, Гарик, — так же тихо ответил я, — без нее операция невозможна, это условие. Неужели вы думаете, что я потащил бы ее с собой, если б мог не брать…
— Ай, спуски-шмуски, — раздраженно перебил Гриша, — что вы устраиваете разговор из-за этих маминых поцов?! Гарик, я вам хочу рассказать, как мне говорил этот гоише тохес, Тайваньчик, мы сидели с ним на брайтонском променаде на стульчиках, вот как с вами сидим, и он мне сказал: «Никакая оружия, Григорий Исаакович, не дает силу, силу дает злость, и если вы злой с ножиком, так вы и делайте их всех вместе со всеми их фэбээрами, компьютерами и „береттами“ в подмышках». Что он был сволочь и хазер, так был, но что он разбирался в том, об чем говорил, так это тоже правда. А у кого сейчас больше злость, у нас на их прокисшую кашу, или у всей это мешпухи на нас, с которых они смеются и получают удовольствие?
Очередь машин начала двигаться, мы уже въехали на мост, перевалили через его середину и увидели, наконец, из-за чего образовался затор.
Перед старым, с потемневшей некогда белой облицовкой правительственным зданием, занимая и часть моста, стояли демонстранты.
Их было человек полтораста. Это были в основном прекрасно, дорого и со вкусом одетые люди средних лет, с интеллигентными и умными лицами, женщин было заметно больше. В общем их расположении, в позах и атмосфере, окружавшей толпу, более всего чувствовались непримиримость, ожесточение, неприятие всего и всех, находящихся за пределами их сплоченного, закрытого от внешнего мира круга.
Над демонстрацией трепетали и выгибались под ветром узкие и длинные полотнища лозунгов.
«Будь проклято счастье на крови!» — было написано на одном из них.
«Не забудем, не простим» — на другом.
«Здесь были убиты десятки тысяч. Мы отомстим за кровавый октябрь!» — на третьем.
«Позор власти, кастрировавшей народ!»
«Справедливость для всех и немедленно!»
«Армии — официальное существование, России — славу!»
«Хватит убийств! Наши сыновья не должны умирать за нефть»!
«Россия — Европа! Вон азиатов из Кремля!»
«Убийцу-президента на виселицу!»
«Долой искусственную историю! Русские, боритесь за истинно народный календарь!»
— Странные люди, — сказал Гриша. Он, не отрываясь, глядел на протестантов, не глядя сунул сигару в пепельницу. — Странные люди… Вид приличный, а некоторые лозунги расистские и просто людоедские…
— А, что ты говоришь, а? — Гарик хлопнул обеими руками по баранке. — Слушай, поживите здесь, как они, да? Понюхайте сами, чем здесь пахнет, может, не будете так говорить… Или мы едем, чтобы оказать поддержку здешней власти, или, может, я чего-то не понял, слушай? Правильно все написано, я считаю…
Машина медленно двигалась в потоке, объезжающем демонстрацию, мы уже почти миновали узкое место, когда со стороны центра, в проезде между старинным небоскребом из стекла и новым конторским зданием этажей в восемьдесят, показались всадники. Они приближались на рысях, уже было видно, что это конные жандармы в боевом снаряжении — лошади в противогазах и пуленепробиваемых попонах, верховые в легких латах, шлемах с зеркальными забралами, с ручными гранатометами у седел и нагайками в занесенных руках. Толпа бросилась в разные стороны, топча транспаранты и флаги, часть побежала на набережную, по которой навстречу им уже скакал другой кавалерийский отряд, в папахах и с шашками — видимо, казаки, другие повалили на мост, пробираясь между встречными машинами, но жандармы пускали лошадей в те же промежутки, настигали бегущих, и нагайки, рассекая воздух, опускались на плечи в дорогих пиджаках и пальто, на женские прически и мужские лысины, по лицам полилась кровь, яркая и прозрачная под холодным осенним солнцем.
Двое поравнялись с нашей машиной. В то же мгновение она распахнула дверцу со своей стороны, сжалась на сиденьи, поджала ноги, чтобы освободить место, и молча стала втаскивать спасающихся. Перегнувшись, я помогал ей, Гриша сдвинулся на широком переднем диване к Гарику — о, великие, классические американские машины, слава вам! — и втянул человека на свое место. «Двери, закрывайте двери, все!» — крикнул Гарик, одновременно втискивая автомобиль в открывшееся на секунду пространство между перилами моста и замешкавшейся шестидверной белой «чайкой-континентал», объезжая по тротуару вставшую на дыбы в автомобильной тесноте полицейскую лошадь. С треском опустилась плеть на нашу крышу, но толстая кожа выдержала, а Гарик уже съезжал с моста, резко выворачивая руль вправо и, быстро набирая скорость, мчался по набережной навстречу — негустому, к счастью — движению, сворачивая налево, в поднимающиеся к Кольцу переулки…
— Кто вы, товарищи? — женщина, втиснувшаяся на наше сиденье, с изумлением оглядывалась в машине. Это была средних лет голубоглазая блондинка с грубоватыми чертами лица, плотная, одетая чересчур нарядно для демонстрации — куртка из тонкой шведской кожи, такая же юбка, бант в волосах. — Кто вы и откуда? Спасибо, вы спасли нас от этих убийц, но вы рискуете. Вам известно, что с сегодняшнего дня демонстрации и любое участие в протестах запрещены?
Мужчина, поместившийся на полу между передним и задним сиденьями, молча смотрел на нас снизу. Его толстый черный свитер на плече был разодран, одно стекло в старомодных очках пошло трещинами, из угла рта на подбородок вытекла струйкой кровь. Женщина, вдернутая Гришей через переднюю дверь, обернулась, и меня поразило ее лицо. Очень молодая, очень красивая, восточного типа брюнетка, она переводила черные, без видимых зрачков глаза с меня на Гришу, потом посмотрела на нее, на ее белый наряд — и во взгляде ее отразилась ненависть, а рот искривился отвращением.
— В маскарадных костюмах, — хрипло сказала она, — в музейной колымаге… Развлекаетесь, господа? Какие они нам «товарищи», — бросила она подруге, — настоящие буржуйские шуты, а-ар-р-тисты…
Я примерно представлял себе ситуацию и уже понял, какую компанию мы себе нашли. Кроме того, я понял, что и сегодняшний день для дела пропал, центр теперь оцепят, и операцию придется опять переносить.
— Будет действительно правильней, если вы станете обращаться к нам «господа», — заговорил Гриша, и я, как всегда, удивился непредсказуемости его переходов от местечкового говора к изысканным речам. — Кроме того, — он слегка поклонился в сторону своей соседки, — мы рассчитываем получить, хотя бы в ответ на наш рискованный жест, некоторую помощь с вашей стороны. В частности, если у кого-нибудь из вас есть такая возможность, окажите гостеприимство нам и нашей машине до тех пор, когда в городе все успокоится, и мы сможем его покинуть. Конечно, мы могли бы сейчас вас высадить и сами искать выход из положения, но это не лучшая перспектива для всех нас — вы выглядите явно участвовавшими в конфликте, наш же автомобиль весьма приметен и, возможно, его уже разыскивают дорожная полиция и жандармы…
Гарик проехал в высокую арку и остановился в большом и пустом дворе, часть которого занимала поднятая над землей плоская, огражденная низкой балюстрадой крыша старинного бомбоубежища. Со всех сторон во двор смотрели сотни окон огромного дома, состоящего из многих секций, соединенных арками. Это был один из величайших памятников «гранд эпок», безукоризненно реставрированный и ставший фешенебельным жильем для модных артистов, художников, популярных музыкантов, зарабатывающих бешеные деньги, телевизионных звезд и просто богатых людей, имеющих богемные вкусы. На заасфальтированной крыше бомбоубежища несколько человек прогуливались с собаками, посередине стояли деревья в кадках и белые металлические стулья, как во французском парке, на одном из них, далеко перед собой вытянув ноги, дремал с газетой пожилой джентльмен в мягкой шляпе с опущенными полями и длинном песочном пальто, на других расположились молодые дамы, рядом стояли коляски и копошились дети.
- Предыдущая
- 34/58
- Следующая
