Сарацинский клинок - Йерби Фрэнк - Страница 22
- Предыдущая
- 22/96
- Следующая
– Но, Ганс!
– Это дело может подождать. Зачем расстраивать старика? В любом случае он не объявит о помолвке раньше, чем на пиру вечером, так что спешки нет. Я знаю, о чем ты думаешь: что нам не принесет пользы, если мы окажемся связанными с открытыми сторонниками гвельфов, если молодой Фридрих на самом деле получит императорскую корону. И все-таки нет необходимости поднимать тревогу раньше времени, ты это понимаешь, Пьетро… А теперь подай мое копье…
Ганс был по-своему прав. Чем дольше можно оттягивать ссору между Синискола и Роглиано, тем лучше. Нужно найти время, чтобы намекнуть графу Алессандро как можно деликатнее, что хотя Сннискола и знатные люди, но все же они итальянцы – и при смятении и противоречиях, раздирающих империю, вряд ли будет полезно обижать добрых германских рыцарей, даже если они и менее родовиты. В конце концов Фридрих – Гогенштауфен, из знатного германского рода. Победит ли он или Оттон Брунсвик, результат будет один и тот же – укрепление тевтонского господства над Италией. Итальянская знать выигрывает только от продолжения раздоров – борьбы изнуряющей и бессмысленной, при которой господство германских принцев будет ослабевать, пока совсем не исчезнет…
Но Пьетро снедало нетерпение. Плохо знать, что твое будущее в чужих руках. В могучих, безразличных руках – которые могут распахнуться и освободить тебя, а могут сжаться и полностью разрушить твою жизнь.
Все гости толпились у кромки ристалища, являя собой под ясным синим небом довольно пеструю картину. Простонародье протискивалось к внешним оградам, а люди знатные расположились в высоких ложах, укрытых от солнца яркими шелковыми тентами, застланных коврами и прекрасными гобеленами, свешивающимися с перил. Над ними на деревянных пиках развевались знамена знатных фамилий. А в ложах…
О Боже! Какое смешение шелковых и вышитых платьев! Какие жемчужные ожерелья, какие замысловатые золотые нити вплетены в золотистые, темные и иссиня-черные волосы!
Пьетро мог слышать их серебристый смех, видеть, как солнечные лучи играют на их обнаженных руках, шеях, как сверкают их зубки, когда они улыбаются тому или иному рыцарю, гарцующему с привязанным к копью кружевным платочком или чулком, которые дамы дарили им в знак своего расположения. Если на то будет воля Божья и юный Фридрих преодолеет все опасности, подстерегающие его, Пьетро добьется всего. Но пока что он должен сидеть с непокрытой головой и без оружия на своей лошади, стараясь отыскать лицо Ио в этой толпе, не позволяя себе даже надеяться, отгоняя память о прошлой ночи, стараясь не вспоминать сладкое безумие, опасную близость, которую он ощущал…
Найти ее он не мог. Он переводил взгляд с одного лица на другое, песни менестрелей сливались в его ушах в нечто напоминающее жужжание пчел, он не слышал ни звуков труб, ни криков, ни вызовов на состязание, ни взволнованных голосов… И, когда он наконец обнаружил лицо, которое узнал, это было не ее лицо. Он постарался оторвать взгляд, не шептать ее имя, но ничего не помогало ему забыть Элайн. Элайн Синискола – существо из другого мира, настолько недоступного ему, что он мог с таким же успехом домогаться одного из Божьих ангелов.
После вчерашней ночи он забыл о ней. Но, увидев ее сейчас, одетую в белый шелк, в простое платье среди этой выставки мехов куницы, горностая, венецианской парчи, золотых нитей и жемчуга, он опять был встревожен двойственностью своей натуры: вчера ночью он готов был умереть, лишь бы владеть Иолантой хоть час, а сегодня утром смотрит с безнадежным страстным желанием на Элайн…
Наконец он почувствовал, что Элайн посмотрела на него, с любопытством вгляделась в смуглое лицо, в глазах у нее мелькнул испуг. Он громко рассмеялся.
– Интересно, – пробормотал он, – когда я смогу увидеть тебя такой, какова ты на самом деле…
Загремели трубы. Обернувшись, Пьетро увидел шесть гофмаршалов, во главе их, конечно, выступал граф Алессандро, за ним следовал барон Рудольф. Они прошли поле пешком, сверкая яркими красками одеяний. За ними шли герольды, раздирая небо ревом своих рогов, и их помощники, в обязанности которых входило ободрять и воодушевлять рыцарей криками, напоминающими им об их происхождении и о славе их отцов. Затем следовали оруженосцы, которым предстояло поддерживать порядок, расчищать арену от сломанных копий, приносить новые, поднимать упавших рыцарей.
В этих хлопотах Пьетро как оруженосец Ганса должен был принимать участие. С волнением он смотрел, как граф Алессандро поднял белый жезл.
– Приведите соперников! – загрохотал его голос.
Вновь загремели трубы. Вышли четверо герольдов в черном, золотом и алом, украшенные золотом так, что у Пьетро глаза заболели от их сверкания и великолепия. Следом за ними появился шут, подражавший рыцарю, он подбрасывал в воздух мечи и острые кинжалы и ловил их за рукоятки голыми руками, при этом он вращал их так проворно, что казалось – он посылает пучки света в омытый солнцем воздух.
И наконец – вот они, рыцари. Они выезжали по двое, на могучих боевых конях. Со шрамами от былых боев, мощные – все, за исключением только что посвященных, которые выглядели до жалости юными и беспомощными рядом с этими закованными в доспехи мужчинами. Вдруг все рыцари запели. Гром мужских голосов взвился до небес, а над толпой реяли яркие знамена, солнечные лучи сверкали на стали, в ложах на шелках, золоте и жемчугах, и на прекрасной женской плоти, и женщины тоже запели, их голоса, высокие и чистые, звенели, н лошади танцевали, становились на дыбы, повинуясь своим хозяевам, когда те проезжали мимо какой-нибудь красавицы. Девушки, забыв скромность, стояли, пронзительно крича от возбуждения, бросали вниз платки, кушаки, чулки, ленты из волос приглянувшимся им рыцарям под одобрительными взглядами родителей.
Святой Боже, подумал Пьетро, тут недолго сойти с ума!
Потом начался турнир. На арену вышли два помощника герольдов и объявили имена первых соперников, каждый из них прославлял до небес храбрость своего господина и его родословную, тут же переходя на оскорбления в адрес его противника. Потом эти низкорожденные ушли, и оруженосцы развели своих сидевших верхом хозяев на противоположные концы арены.
Пьетро почувствовал, как закипает кровь в его жилах. Он убеждал себя, что это дикое, глупое, варварское развлечение, но оно ему нравилось. Его рассудок, возможно, на две сотни лет опередил свое время, но в его жилах текла кровь норманнов и сицилийцев, кипящая от сумасшедшего возбуждения и сладостного безрассудства.
– Во имя Бога и Святого Михаила, сражайтесь! – прогремел голос гофмаршала.
Пьетро увидел, как брызнула земля из-под копыт боевых коней. Это были крупные кони французской и фламандской пород, с широкими, как бочки, грудными клетками, напоминающие слонов, тяжеловесные. Даже там, где сидел Пьетро на своем легком скакуне, он ощущал, как дрожит земля под их копытами, но топота не слышал. Из лож, от ограды, со всех концов арены несся оглушающий, долгий, перекатывающийся как гром крик.
Но когда они столкнулись, Пьетро их услышал. Копья раскололись с треском, который, казалось, проник под его дрожащую кожу. Могучие кони развернулись, взрывая землю копытами и отбрасывая в воздух камни величиной с кулак, но оба рыцаря удержались в седлах. Оруженосцы принесли им новые копья, и они вновь поскакали навстречу друг другу с помятыми щитами. На этот раз один из них попал только в краешек щита противника, зато соперник ударил в самый центр щита, выбил рыцаря из седла, и тот без чувств свалился на землю.
Поединки шли один за другим. Потом Пьетро услышал, как выкрикнули “Роглиано”, подъехал к Гансу, чтобы сопровождать его в конец арены, и сел там рядом с ним в ожидании, чувствуя всей своей излишне чувствительной плотью немыслимый удар стального наконечника копья по щиту, ощущая, как его тело опрокидывается на высокое седло и как трещат все кости…
Трубы вновь затрубили. Ганс приготовился. Пьетро не мог смотреть на него. Он отвернулся и увидел прямо перед собой в ложе лицо Иоланты, с которого схлынули все краски. Ее губы двигались, словно читали молитву.
- Предыдущая
- 22/96
- Следующая
