Иринкино счастье - Аверьянова Е. А. - Страница 29
- Предыдущая
- 29/32
- Следующая
— Качать, братцы, что ли?! — нерешительно спрашивает кто-то в толпе.
— Не надо качать, не приказано! — раздается снова тот же громкий голос дворника. — Фельдшера ждут!
Темные фигуры с носилками медленно приближались к девочке… Иринка знала теперь, кого несут эти черные люди.
— Лева, Лева, я тут, я спасу тебя! — закричала девочка в отчаянии, но буря заглушила ее голос, и Иринка в изнеможении опустилась на мокрую, холодную землю… Черные фигуры прошли мимо нее и исчезли во мраке ночи…
Между тем над оврагом появлялись все новые и новые фигуры: несмотря на поздний час, весть о несчастии на речке, по-видимому, уже успела облететь деревню, и крестьяне спешили на помощь.
— Братцы, куда? Что случилось? — торопливо остановил носилки какой-то приземистый старичок в широком непромокаемом плаще и с большим саквояжем в руках. — Что случилось!
— А вот и фельдшер, слава Богу!
Из толпы отделилась фигура Левы Субботина и направилась к нему.
— Василий Кондратьевич, как хорошо, что вы поспешили, спасибо, голубчик! Тут больной; должно быть, рыбак из соседней деревни. Беднягу чуть не захлестнуло на Чертовом озере, да, по счастью, мы подоспели на парусной лодке, и нам с Иваном удалось спасти его. У бедняги рана на голове, вероятно, сильный ушиб.
— Ну, счастлив же ваш Бог, Лев Павлович! — приветливо улыбнулся фельдшер. — Нечего сказать, выбрали тоже погодку для прогулок по Чертову озеру! А я, признаться, испугался: тут распустили слух, что с вами случилось несчастье! Не хотите ли рому глоточек? Чай, продрогли? А со мною бутылочка в кармане!
— Нет, нет, спасибо, мне ничего не надо, я рад, что могу сдать вам на руки больного! Бегу домой — воображаю, какой там переполох подняли из-за меня!
По приказанию фельдшера крестьяне осторожно опустили носилки на землю. Василий Кондратьевич раскрыл свой саквояж и при свете фонаря начал тщательно осматривать и перевязывать рану больного, которая, к счастью, оказалась не особенно серьезной.
— Ну, скорей, скорей, Иван, идем… — торопил между тем Лева дворника, помогая ему скатывать парус и привязывать лодку к берегу. — Скорее, Иван, воображаю, как беспокоятся дома!
— Темень-то какая, ни зги не видать! — ворчал Иван. — Да уж правду сказал Василий Кондратьевич, счастлив наш Бог с тобою, Лев Павлович, признаться, я не думал, что вернемся сегодня!
Дворник зажег фонарь и пошел вперед.
— Я светить буду, а ты ступай за мной, барин! — приказал он.
Лева с трудом начал взбираться по скользкой тропинке в гору.
Внезапно дворник остановился и, всматриваясь, нагнулся к земле…
— Ну что же ты, братец мой, застрял, двигайся! — сердился Субботин. Молодой человек был не в духе, он чувствовал себя виноватым и страшно спешил домой. — Двигайся, Иван, этак мы и до завтра не дойдем!
Но дворник продолжал что-то внимательно разглядывать у своих ног на земле.
— Барин, а барин! — испуганно проговорил он наконец. — С нами крестная сила, да никак кто-то лежит… помер, кажись… только махонький совсем, дитё словно!..
В мгновение ока Лева уже был около него, куда и усталость исчезла!
— Фонарь! — крикнул он не своим голосом, быстро опускаясь на землю там, где указывал дворник. — Фонарь!
Но Леве уже не нужно было света; он и в темноте почувствовал, кому принадлежали эти похолодевшие руки, это маленькая курчавая головка.
Увы, предчувствие не обмануло его.
Глухой стон, полный отчаяния, вырвался из его груди.
Перепуганный дворник склонился над барином, стараясь при свете фонаря рассмотреть мертвое тело, — и вдруг с ужасом отшатнулся назад, фонарь чуть не выпал из рук Ивана.
— С нами крестная сила! — прошептали побелевшие губы дворника.
На земле лежала ничком похолодевшая и бесчувственная Иринка, все еще судорожно сжимая в закоченевшей руке маленький флакон с одеколоном, который она захватила с собою.
Прошло семь дней, целая неделя со времени той ужасной ночи, над Муриловкой снова расстилалось ясное голубое небо, и осеннее солнышко золотило верхушки обнаженных березок и осыпающийся пожелтелый тмин в «Саду Снегурочки».
В маленьком домике над оврагом царила глубокая, почти мертвая тишина. Шторы на окнах были опущены, все ходили на цыпочках, говорили шепотом…
Каждый день, около двух часов, перед садиком останавливался тарантас местного врача, и каждый раз врач отъезжал в нем обратно все с тем же пасмурным и озабоченным лицом.
— Господи, хоть бы разочек попросил закусить! — сокрушалась Ульяна. — Только бы рюмочку, одну только рюмочку пропустил!
За местным врачом Муриловки водилась одна странная, маленькая примета: в тех домах, где он просил закусить и «пропускал рюмочку», близкие уже могли быть уверены, что опасность миновала и дело идет на поправку. Но в маленьком домике над оврагом доктор ничего не просил и, выходя из комнаты больной, каждый раз сухо и быстро откланивался.
Дарья Михайловна безнадежно протягивала ему руку и даже ничего не спрашивала. Зачем? Разве она не знала, что может услышать только один ответ: никогда больше не поправится ее маленькая Иринка, никогда больше не увидит она ее тихой улыбки, не услышит ее веселого смеха.
Разве мог хрупкий организм девочки перенести все, что ему пришлось выстрадать в ту ужасную ночь, когда Лева принес Иринку домой без чувств, закоченевшую от стужи?
Взаимными усилиями Дарьи Михайловны и Левы удалось отогреть и привести ее в чувство, но сознание к девочке так и не вернулось.
Иринка лежала с широко раскрытыми глазами, но никого не узнавала.
К утру у девочки сильно поднялась температура, она стонала, хваталась за голову и, видимо, очень страдала.
Лева в ту же ночь сам помчался верст за десять, в соседнее село, за местным врачом.
— Нервная горячка на почве сильного душевного потрясения! — объявил доктор, внимательно осмотрев девочку. — Надежды мало… пока только лед на голову и полный покой, а там увидим!..
Но вот прошла уже почти целая неделя с тех пор, а состояние ребенка не улучшилось.
Иринка стала только немного спокойнее, не так часто хваталась за голову, не так сильно металась, но по-прежнему никого из близких не узнавала и все бредила, бредила, бредила…
Ах, этот бред, этот ужасный бред, — он больше всего надрывал сердце несчастной Дарьи Михайловны!
Девочка почти все время что-то тихонько бормотала про себя и как-то странно при этом перебирала дрожащими пальчиками; иногда она даже улыбалась, но вдруг снова принималась стонать и звать к себе то маму, то бабушку, то Леву, чаще всего Леву.
— Иринка, милая, да я тут, тут, жив твой Лева, дитенок мой дорогой, успокойся, я тут с тобой! — с отчаяньем повторял юноша, низко наклоняясь к девочке, но она не слыхала его, а если и слыхала, то не понимала, и ее широко раскрытые глаза ничего не видели.
— Ах, Левочка, я не могу, не могу больше слышать этого бреда, я с ума сойду! — говорила Дарья Михайловна. — Ради Бога, не уходите, побудьте с нею! — И она убегала в свою комнату, запиралась на ключ и там на коленях перед образом принималась горько рыдать.
А Лева оставался с Иринкой и продолжал ухаживать за нею, как самая добросовестная сиделка.
Он то прикладывал ей лед на голову, то осторожно поил с ложечки лекарством, то мерил и записывал температуру — и все дни и ночи почти безотлучно проводил у постели больного ребенка.
Бабушка, заходившая каждый день навещать Иринку, теперь с невольным беспокойством смотрела на своего любимца — до того он осунулся и изменился за последние дни.
— Поди, Левушка, поспи хоть немножко, я посижу за тебя! — предлагала старушка, но Лева не соглашался.
Он никому не доверял уход за Иринкой, и, кроме того, из слов доктора он уже давно понял, что девочка, вероятно, не долго протянет, а потому последнее время ни на минуту не желал разлучаться с нею.
Разве не он был причиной страданий Иринки?
Как молила она его остаться тогда, не ехать, а он так грубо оттолкнул ее, и вот теперь этот милый, так отчаянно преданный ему ребенок умирал на его глазах, и это он, он убил его!!!
- Предыдущая
- 29/32
- Следующая
