Богема - Ивнев Рюрик - Страница 45

• Предыдущая
• 45/61
• Следующая

Тут произошел взрыв. Вместо аплодисментов, которых я ожидал, послышались свистки и негодующие возгласы..

– Вы ведете нас назад, в восемнадцатый век! – крикнул Виктор Ромов.

– Вместо научной критики рекомендуете травы и деревья, – громко произнесла Майская.

Шум в зале не стихал. Зазвенел колокольчик, на помощь которому грянул гром комендантского голоса.

– Слово предоставляется профессору Сакулину, – возвестила Каменева.

Электропроводка «Красного петуха» имела особые свойства, ибо лампочки никогда не светили ровно. У них были приливы и отливы, словно у моря. Когда Сакулин поднимался на эстраду, свет из тусклого превратился в яркий. Лопатообразная борода профессора стала еще заметней. Казалось, на эстраду поднимается борода, а профессор – ее дополнение. Раздались смешки. Виктор Ромов крикнул:

– Век шестнадцатый идет на помощь восемнадцатому.

Но Сакулина это будто не касалось. Высокий, полный, благодушный, он окинул аудиторию такими по-детски добрыми глазами, что лед мгновенно растаял.

И несмотря на то, что выдержал довольно продолжительную паузу, во время которой поглаживал бороду, зал был спокоен, ни смешков, ни возгласов не последовало. Речь свою он начал необычно:

– Мы живём в такое волнующе-интересное и великолепное время, что самые острые споры, доходящие до неистовства, порождающие резкие и порой оскорбительные возгласы, кажутся вполне законными.

Такое начало не могло не вызвать одобрительных аплодисментов. Но Сакулин не искал этого и поэтому не обратил внимания.

– Со своей точки зрения, вы правильно освистали доклад. Но вы неправильно его поняли. Нельзя воспринимать буквально, что говорят ораторы, а особенно поэты. То, что вам показалось старомодным и наивным, была лишь форма, а смысл совершенно другой. Рюрик Ивнев до революции ратовал за простоту и искренность, восставал против мраморных ступенек, обтянутых бархатом, то есть против узаконенной лжи империи, ибо она защищена мрамором и укутана бархатом. Он хочет, чтобы новое искусство было понятно народу, чтобы оно было простым, искренним… Что можно возразить против этого? Разве не о том говорят на всех митингах и собраниях и не с этим выступает наш высокочтимый Анатолий Васильевич?

– Луначарский нам не указ, – перебил его Ромов, однако сочувствия не встретил. Со всех сторон на него зашикали. Ромов огрызнулся:

– Когда говорит Маяковский, ему аплодируют, а когда я – шикают. Грош вам цена. – И он демонстративно покинул зал.

Сакулин будто и не заметил выпада. Закончив излагать соображения о докладе, он перешел к вопросу о роли интеллигенции в деле помощи Советской власти. Говорил спокойно, плавно, убедительно. Аудитория проводила его тепло, как и встретила. Диспут закончился, публика начала расходиться.

– Ну, что я говорил? – сказал Мариенгоф, пробираясь к выходу.

– Публику не разберешь.

– И разбирать нечего. Ее надо знать.

– Ты ее знаешь?

– Как самого себя.

– Значит, ты не знаешь и самого себя. – Я усмехнулся.

– Неужели ты думаешь, что она согласится с тем, что плел Сакулин? – Мариенгоф взглянул на меня с иронией.

– Что значит – плел?

– Не понимаешь? Кажется, это русское слово, а не испанское.

– Сакулин не заслуживает такой оценки.

– Потому что выручил тебя?

– При чем тут я?

– При всем. Наговорил всякой чепухи, а Сакулин прикрыл ее профессорской мантией.

– Ты остаешься самим собой!

– Не могу же я сделаться Сакулиным, – обрезал. Мариенгоф,

– Вчера Мгебров, сегодня Сакулин. Волны недовольства.

– Ты всегда был баловнем дамского общества, и возражения у тебя дамские. Ах, почему обидели Марию Ивановну? Она такая милая, гостеприимная! Ты никак не хочешь поставить свой паровоз на принципиальные рельсы и все норовишь затянуть в болото. Толпа остается толпой и в цирке, и в аудитории. Понимающие люди есть, но все понимают по-разному.

– Вот этих инакомыслящих ты и поносишь больше всего.

К нам подошел Шершеневич.

– Бродяги, я все слышал. Когда вы прекратите спорить? Мы должны объединиться, а не ругаться. Иначе нас съедят поодиночке. Идемте в «Табакерку». Я жрать хочу, как черт, если только он существует.

Восемнадцатый год. Москва. Реальность и фантастика. Здесь смешано и то и другое. Новое государство избрало своей столицей центр древней Руси. Советское правительство занято переустройством государственного аппарата и быта. Новое наслаивалось на старое. То, что теперь кажется невероятным, было обычным и простым. В жизнь творческой интеллигенции ворвался освежающий ветер, который для некоторых стал обжигающим. Бальмонт и Брюсов. Бывшие союзники по школе символизма стали чужими. Брюсов вступает в партию большевиков, Бальмонт укладывает чемоданы, чтобы эмигрировать. Почти все молодые поэты увлечены новыми идеями и примкнули к большевикам. Несмотря на многообразие литературных школ, большинство поэтов стояли на правильном пути, воодушевленные революционными идеями. Это отражалось в их творчестве.

Группа поэтов, в числе которых были Василий Каменский, Сергей Есенин, я и некоторые другие, решила создать новое творческое содружество – Союз поэтов, что требовало опыта, а его ни у кого не было. Да и как могли мы, занятые творчеством, знать, что необходимо сделать, чтобы осуществить свой план. Нашей идеей загорелся человек, который не имел к поэзии никакого отношения, он занимался устройством вечеров и литературных концертов. Это был Федор Ясеевич Долидзе. Он принял в деле горячее участие и за свои административные заслуги был выбран на общем собрании членом президиума. Председателем Союза поэтов избрали Василия Каменского, а я вошел в состав президиума. На собрании приняли устав, и, согласно тогдашним правилам, он был утвержден Наркомпросом. Надо сказать: еще в дореволюционное время был организован Союз писателей, он существует и теперь, только в другом виде. Союз поэтов и Союз писателей – две совершенно разные организации, официально не связаннее между собой, но общение членов этих творческих объединений было самое оживленное, поэты и прозаики одинаково стремились к укреплению и развитию молодого советского искусства. Писатели, с первых дней поддерживавшие Советскую власть, – А.С.Серафимович, С.Н.Сергеев-Ценский, В.В.Вересаев, Иван Новиков, Владимир Лидин, Юрий Слезкин и другие – составили его ядро.

Союз поэтов имел свой клуб, который помещался на Тверской улице, наискосок от нынешнего здания телеграфа. Назывался он «Домино». В нем происходили собрания, лекции и диспуты.

С первых шагов Союз поэтов был связан с газетой «Известия ВЦИК», редколлегия которой дала согласие печатать членов Союза и в первом выпуске литературного приложения к газете «Известия» поместила поэму Сергея Есенина «Иорданская голубица», стихи Петра Орешина, Сергея Заревого, мои и других.

В стране был бумажно-производственный кризис, и издательство «СОПО» в основу своей деятельности положило выпуск коллективных сборников, в которых появлялись все члены Союза.

А Федор Долидзе устраивал литературные вечера и концерты с участием поэтов различных течений и школ, доходы от которых поступали в издательство.

Уже первые строки «Пантократора»:

меня восхитили. Я жадно слушал, что будет дальше.

Я затаил дыхание (Есенин меня предупредил, что стихотворение будет большое), со страхом думая: неужели произойдет срыв? Я по опыту знал, что если стихотворение сразу, с первых строк очаровывает, ослепляет своим блеском, то любая следующая строка, чуть ниже мастерства, может испортить все впечатление от хорошего стихотворения.

• Предыдущая
• 45/61
• Следующая