Богема - Ивнев Рюрик - Страница 34

• Предыдущая
• 34/61
• Следующая

Разбойников, засевших в сугробах, окрестили «прыгунами» и «невидимками», ибо, совершив налет на выбранную жертву (чаще из категории «шубастых»), они словно проваливались сквозь землю, вернее, сквозь сугробы. И найти их было невозможно.

Кто-то из пострадавших написал письмо начальнику милиции города, в котором советовал чекистам тоже закутываться в простыни и прятаться, чтобы положить конец дерзким грабежам.

Я хорошо знал об этом, но шел спокойно: пальто мое – дешевое, карманы пусты, не считая Сониной записки. Чистые пруды утонули в снегах. Стало темно.

Ощупью добрался до знакомого подъезда, постучал. Электрический звонок давно сорван, на том месте при свете зажженной спички едва различается маленький кружок, напоминавший ранку с запекшейся кровью.

Соня встретила меня ласково и пожурила, что целый день просидела дома, поджидая.

– Наконец появилась. Ты жалуешься, что потратила день, а я потерял столько времени, не получая от тебя вестей. Разве можно покидать друзей и забывать их!

– Бывают обстоятельства, когда правила хорошего тона разбиваются подобно фарфоровой вазе, упавшей с пятого этажа.

Она усадила меня на маленький диванчик, и я приготовился, что она начнет просить совета, как избавиться от тоски. Но был приятно удивлен, когда почувствовал, что передо мной другая Соня – спокойная и уравновешенная.

– Что так пристально смотришь? – спросила она с прежней улыбкой, но с новым выражением посвежевшего лица.

– Смотрю и радуюсь, ты, видимо, что-то нашла, чего раньше не было.

– Ошибся, – рассмеялась девушка, – я считала тебя проницательным. Я ничего не искала и ничего не нашла, искать ничего не надо. Нужно быть честной со своей совестью. Я была больна, стояла на краю пропасти. Белый порошок – верный путь к гибели. Сейчас выздоровела окончательно. Эта болезнь коварна тем, что часто возвращается. Но ко мне она не вернется. Путь ей закрыт. И в Москве я могла поправиться, но это было бы труднее. Я избрала легкий путь – попросила товарища, и он помог мне поехать на фронт в качестве медсестры. Я прошла обучение и сейчас получила в Москву командировку на несколько дней. Со мной приехали два товарища за медикаментами. Прочла афишу о вечере и пришла на него, но в давке не могла найти тебя, увидела в конце вечера, ты был занят, пошла к тебе домой и бросила записку в ящик.

– Ты могла подойти ко мне.

– Не хотела разлучать тебя с Каменским.

– Какие пустяки.

– Не в этом дело, сейчас я передам тебе записку.

– Записку?

– Вернее, маленькое письмо.

Соня подошла к письменному столу и вынула из ящика вчетверо сложенный листок бумаги.

– Хотя оно без конверта, я его не читала.

Разворачиваю листок.

«Дорогой Рюрик! Соне не читай, иначе она рассердится, ее скромность обратно пропорциональна героизму. При встрече расскажу подробно. Соня нашла брата, он сражался у белых. О себе расскажет сама. Ее здесь любят и ценят. Крепко жму руку. Лукомский».

Я отошел к окну. Не хотелось, чтобы Соня заметила на моих глазах слезы радости. Потом подошел к девушке и крепко обнял.

– Соня, как ты попала на фронт?

– Это долгая история.

– Я думаю, у нас есть время.

– Понимаешь, Рюрик, иногда трудно объяснить простые вещи. Расскажу о фактах. В Твери я отдохнула от шума и суеты. Меня тянуло в Москву. В поезде встретила подругу по гимназии – врача. Мелькнула мысль, и я ее осуществила: поехала с ней в Серпухов и попала на фронт. Но эшелон, в котором мы ехали, окружили белые. Многие погибли, другие попали в плен. Мне повезло, я осталась в живых, пришлось быть сестрой милосердия у белых. Там встретила брата Петю.

– Остальное знаю из письма, – перебил я Соню. – Всегда чувствовал, ты создана для больших и хороших дел.

– Рюрик, милый, не надо пышных слов.

После небольшой паузы спросила:

– Что пишет Лукомский?

– Не знаю, как быть. Лукомский просит, чтобы я не читал тебе письма. Вот, цитирую: «ее скромность обратно пропорциональна героизму…»

Соня засмеялась:

– Узнаю Лукомского.

– Ну, читай сама.

Соня, улыбаясь, прочла письмо.

– Он любит гиперболы. Слово «героиня» не подходит ко мне.

– Ну хорошо, расскажи про Петю. Как он себя чувствует?

– Рюрик, я тебя не узнаю. Что значит – чувствует? Он не на курорте. Если ты не можешь обойтись без этого слова, отвечу так: как на войне.

– Соня, и я тебя не узнаю. Ты никогда не придиралась к словам, теперь научилась. Уж не на фронте ли?

– Я не придираюсь, но боюсь, мы скоро разучимся понимать друг друга. Мы в разных мирах. Что ты не пользуешься случаем, не упрекаешь меня за громкие фразы? Я привыкла к пышным словам и до сих пор не научилась по-иному передавать простые ощущения и чувства. Но я научилась понимать никчемность громких, пыльных слов. Такие слова не нужны, необходимо действие, честное, без оглядки, самолюбования, которое есть не что иное, как возвращение к старому, но нарядившемуся в другие одежды. Я никому об этом не говорила. Может быть, это путано, но я говорю тебе как старшему другу: нельзя забыть прошлого, оно существует внутри нас. От него можно отойти, и очень далеко, но забыть невозможно. Уверена, ты меня поймешь, если и не сейчас, то немного позже.

Я начинал понимать Соню, сказал ей об этом горячо и искренне. Она просияла.

– Значит, наша дружба не разрушится ни при каких обстоятельствах.

После небольшой паузы спросила:

– Ты хочешь кушать?

– Нет.

– А чай выпьешь?

– Да.

За чаем мы говорили, будто никогда и не расставались.

Гостиница «Люкс» на Тверской отведена для приезжих ответственных работников, но в виде исключения в нее временно поселили руководящих деятелей Москвы, которым жилуправление не подыскало подходящей квартиры.

Около восьми вечера мы подошли к одному из номеров четвертого этажа. Постучали. Ответа не последовало.

– Раз он хотел меня видеть, – сердито произнес Сергей, – надо было прийти днем.

– Но он приглашал вечером, – ответил я, – назначил когда: восемь часов.

– Мало ли что! Времени у него не хватает. Пришли бы днем, было бы лучше.

– Сережа, ты рассуждаешь, как ребенок!

– А ты – как чиновник! – огрызнулся Есенин.

– Довольно дурить. Постучим еще раз.

Со свойственной деликатностью стучу в дверь. Ответа нет.

– Разве так стучат! – воскликнул Сергей.

– Иначе не умею. – Я рассердился: – Не нравится, стучи сам.

– Если я начну стучать, дверь треснет, – улыбнулся Есенин. – Ты скажи, как было дело? Он действительно хотел меня видеть?

– Я уже десять раз говорил. Встретился он мне сегодня утром на Тверской и спрашивает: «Вы правда близко знаете Есенина?» Я отвечаю: «Это мой друг». Он обрадовался, улыбнулся и сказал: «В таком случае большая просьба: познакомьте нас. Я так люблю его стихи. Хочется посмотреть, каков он. Приходите сегодня вечером часов в восемь вместе. Мой номер люкс вы знаете». Вот и все, а ты хочешь, чтобы я привел тебя в три часа и сказал: «Здравствуйте, мы пришли к вам обедать». Так, что ли?

Есенин засмеялся.

– Ну ладно, тогда постучу я. – И забарабанил так, что через минуту дверь приоткрылась и показалась голова Федора Федоровича Раскольникова.

Увидев меня, он догадался, что рядом Есенин, и широко распахнул дверь.

– Простите, грешного. Задремал, а потом и заснул крепко.

– Сережа так громко стучал в дверь, что вы проснулись. Знакомьтесь: это и есть знаменитый поэт, которого вы любите и которого просили представить пред очи свои.

Раскольников обнял Есенина.

– Вот вы какой! Я вас и представлял именно таким. Разве чуть повыше.

– Какой уж есть, не обессудьте, – шутливо проокал Есенин.

– Располагайтесь в моих апартаментах. Других нет. С трудом нашел эту комнату. А вот дары природы, которыми я располагаю. – Он указал на яблоки. – Что касается напитков… могу предложить… абрикосовый сок.

• Предыдущая
• 34/61
• Следующая