Вечный зов. Том II - Иванов Анатолий Степанович - Страница 19
- Предыдущая
- 19/219
- Следующая
Сама Елизавета Никандровна вот не та. Она до предела усохла, сделалась маленькой, невесомой, волосы, ослепительно белые, поредели. Когда-то угольно-чёрные, длинные, как крылья, брови сейчас тоже поседели. И лишь глаза её, большие и зеленоватые, горели на худом лице двумя яркими пятнами, освещая и одухотворяя его. В глазах была жизнь не затухающая, а возрождающаяся, в них светилось какое-то детское изумление, как у ребёнка, для которого в первый раз открывается непонятный пока и удивительный мир.
Поликарп Матвеевич всё это отметил в одну секунду, внутренне обрадовался и теперь, наблюдая, как Елизавета Никандровна заваривает чай, с тихой грустью думал о судьбе, выпавшей на её долю. В голову ему пришла, может быть, ненужная в этот момент мысль: неужели это её, эту вот худую и немощную женщину, жестоко, безжалостно пытали когда-то во вражеском застенке? И как она всё выдержала, ничего не открыв, никого не выдав палачам, где брала силы? И только когда начали истязать на её глазах малолетнего сына, разум у неё помутился. Помутился, но ведь… и в таком состоянии она никого не выдала, не назвала ни одного человека. Значит, где-то в глубине мозга был такой замок, который никогда, никому и никакими пытками было не открыть.
— Вы извините, Поликарп Матвеевич, что я вас не в комнате угощаю, — проговорила вдруг она. — Там Юрий спит после смены.
— Ну что вы! Какие, право, пустяки.
Пытки унесли её здоровье, думал далее Кружилин, она была не в состоянии нигде работать, не могла больше рожать, но, как говорил Антон, она ни разу не пожаловалась на свою судьбу. И когда погиб Антон, она, сама находясь на краю могилы, тоже ведь ни разу никому не пожаловалась, ни у кого не попросила ни помощи, ни участия. И только сегодня позвонила в райком и сухим, сдавленным голосом попросила принять её.
— Мне очень нужно… Вы должны помочь мне. Мне надо безотлагательно.
— Хорошо, Елизавета Никандровна. Я сейчас сам зайду к вам.
— Ну, спасибо. Я тогда чай поставлю.
Он отложил все дела и вышел из райкома обеспокоенный. «Что же случилось? Какая ей нужна помощь?» И у него отлегло от сердца, когда он увидел живой блеск её глаз.
Разливая чай, Елизавета Никандровна задавала ровным и тихим голосом обычные вопросы о положении дел в районе, на заводе. Кружилин отвечал, она выслушивала внимательно, кивала головой. Спросила вдруг, нет ли каких известий о его сыне — Поликарп Матвеевич ответил, что нет и ждать теперь бессмысленно, Василий где-то погиб.
— Какой вы счастливый человек! — воскликнула она.
Кружилин невольно вскинул брови. Елизавета Никандровна уныло и бессмысленно глядела в сторону, в окно. Поликарп Матвеевич почувствовал, как щемит его сердце от мысли, что нет, Елизавета Никандровна не оправилась от свалившихся на неё потрясений и что возрождающийся свет в её глазах одна видимость, вот он и потух.
Она вздохнула, села, пододвинула чашку с чаем к Кружилину.
— Ну, пейте. А потом я вам изложу свои просьбы. Их всего две, очень небольшие.
Её вздох, её движение и эти слова опять были осмысленными, нормальными. И Поликарп Матвеевич не знал, что и думать.
Чай они пили молча. Елизавета Никандровна будто забывала о своей чашке, двигала седыми бровями, чуть приметно вздыхала. «Если всё-таки она оправилась, что в общем-то невероятно… значит, в ней идёт какая-то борьба, — думал Поликарп Матвеевич, наблюдая тихонько за ней. — И что-то её мучает. Что?»
— Так я слушаю, Елизавета Никандровна, — сказал он, отодвигая чашку. — Спасибо большое за угощение. Я готов, если в моих силах, оказать любую помощь.
— В ваших, — улыбнулась Елизавета Никандровна. — Я чуть… я чуть не отправилась вслед за Антоном в могилу. А зачем?
— Действительно, не к чему, — осторожно поддержал Кружилин.
— Вы можете верить, можете — нет, но когда я спросила себя: «А зачем?» — у меня вдруг начали прибывать силы. Что-то в мозгу проясняться начало… Ради него, Антона, ради сына надо жить. Антона не вернёшь… И ради своего отца. Вы знаете, мой отец погиб на царской каторге. Его застрелили во время побега из Александровского централа.
— Мне рассказывал Антон.
— Антон… — Она вдруг всхлипнула.
— Ну, ну, Елизавета Никандровна!..
— Простите, — проговорила она, вытирая глаза.
Немного помолчав, вдруг спросила:
— Где сейчас Полипов Пётр Петрович? Бывший председатель райисполкома?
Кружилин ответил не сразу. Он, глядя в посветлевшие, начавшие вдруг отдавать холодком глаза Елизаветы Никандровны, пытался сообразить, почему она вдруг задала такой вопрос, пытался уловить смысловую связь всего этого в общем-то беспорядочного разговора. Но не мог, хотя теперь уже чувствовал, что она, эта смысловая нить, существовала. А в том, что разум Елизаветы Никандровны в полном порядке, был теперь твёрдо уверен.
— Он, кажется, редактор какой-то военной газеты. И, кажется, где-то в глубоком тылу. Я как-то спрашивал у Полины Сергеевны, его жены. Такое что-то она мне сказала. Вы знаете Полину Сергеевну? Она работает заведующей библиотекой…
— Да, он где-то в армии, Полипов, — проговорила Елизавета Никандровна, не отвечая на его вопрос. — Ах, товарищ Кружилин, товарищ Кружилин…
Она умолкла, задумавшись, и Кружилин её не тревожил, ожидая дальнейших слов.
Дождь за окном, кажется, кончился, утих, весело затрещали воробьи, неугомонные маленькие птицы, может, и глупые, но без которых жизнь на земле была бы намного беднее. Воробьи в представлении Кружилина всегда были связаны с появлением солнца, их беспорядочный крик по утрам был особенно яростен на солнцевосходе. И вот сейчас Кружилин ждал появления солнца, и точно, через минуту, а может, и меньше тугие солнечные лучи проломили где-то облака, ударили по стёклам и жёлтыми пятнами обрызгали побелённую стенку за спиной жены Антона, растеклись по крашеному полу.
— Он где-то в армии, — повторила Елизавета Никандровна резко, глянула на Кружилина почти враждебно. — А вы знаете, он… — Голоса у неё не хватило, она задохнулась и, сильно вытянув шею, глотнула воздуха. И вдруг воскликнула резко: — Это он выдавал Антона царской охранке! Он, он!
Последние два слова она выкрикнула истерично, маленькое лицо её пошло пятнами, щёки и губы затряслись. Поликарп Матвеевич, вспомнив, как били её сердечные припадки, встревоженно поднялся. А она в эту же секунду осела, упала на стул, худенькие плечи её мелко тряслись.
— Успокойтесь, Елизавета Никандровна! — Он неловко, неуклюже подошёл к ней. — Очень прошу вас. Не надо…
Она, рыдая, взяла полотенце со стола, прижала к глазам.
— Хорошо. Вы не беспокойтесь… Не беспокойтесь.
Плечи её ещё вздрагивали, но Кружилин по каким-то неясным и необъяснимым для себя признакам понял, что это не сердечный припадок, что ничего худого не случится.
— Вы поняли, что я сказала? — негромко спросила она.
— О Полипове?
— Да, о нём. Он был хитрым провокатором!
— Но… Елизавета Никандровна… как это доказать? У вас есть что-нибудь?
Подбирать слова Кружилину было трудно.
— Доказательства! Ах, боже мой, какие теперь могут быть доказательства?! — проговорила она, вытирая полотенцем глаза, но относительно спокойно.
— Да, конечно, — вымолвил Кружилин, не то соглашаясь с ней, что доказательств за давностью лет быть не может, не то упрекая её за горячность и необдуманные слова. — Вот видите.
— Нет, я знаю… Впрочем, вам, конечно, странно такое вообще услышать. Вы же не знаете… ничего. Как мы жили и боролись…
— Почему же? Хотя, конечно, очень мало. Из рассказов Антона Силантьевича, Субботина…
Елизавета Никандровна вздохнула, положила полотенце себе на колени.
— Нет у меня никаких доказательств, Поликарп Матвеевич. Но я уверена… Тогда, до революции, едва Антон оказывался на воле, его местонахождение быстро становилось известным царской охранке. И его брали всегда неожиданно, быстро, его находили даже в таких местах, о которых, как говорится, ни одна собака не знала… Но как-то же его находили! Как? Это мне всю жизнь не давало покоя. Я всю жизнь раздумывала, сопоставляла, анализировала… Знала о его местонахождении, конечно, всегда я. Знал Субботин Иван Михайлович. Ещё кое-какие товарищи… Я снова и снова, раздумывая о том или другом аресте Антона, — а я-то помню все их наперечёт! — вспоминала тех, с кем он тогда общался, кто знал его местонахождение. И я всех подвергала своеобразному рентгену. Не мог ли тот, не мог ли этот быть провокатором? Нет, вы знаете, нет… К такому выводу приходила я. И вот, как говорится, по принципу исключения всегда оставался Полипов…
- Предыдущая
- 19/219
- Следующая
