Повитель - Иванов Анатолий Степанович - Страница 38

• Предыдущая
• 38/119
• Следующая

Чай пил молча, с остервенением дуя на блюдце. Однажды в блюдце с потолка упал таракан. Этих насекомых Петр уважал, считая, что они приносят в дом богатство. «Таракашки на потолке — значит, медяшки в кошельке», — сказал он Григорию, когда они переехали в новый дом, и вытряхнул из тряпки целое стадо тараканов. Они частенько падали с потолка то в суп, то в чай, и Петр каждый раз говорил: «Дурачок-мужичок… С курицы — навар, а с тебя какой товар?» — и легонько сдувал их на край тарелки или блюдца, невозмутимо продолжая есть. Но в этот раз, увидев в блюдце таракана, вдруг взорвался, трахнул блюдце об пол и забегал из угла в угол, топча разлетевшиеся осколки.

После завтрака Петр обычно опять сидел у окна и смотрел на озеро, потом шел в завозню, пересчитывал мешки с галантереей, будто до сих пор не знал, сколько их, и снова до вечера сидел у окна.

— Чего торчишь у окна какую неделю? — спросил, не вытерпев, Григорий. — Будто озеро караулишь… Никто не украдет его.

— Э-э… — безнадежно махнул рукой Петр и поплелся, как обычно, в завозню.

Григорий оделся и вышел следом. Отец стоял возле мешков.

Не поворачиваясь, отец ткнул костылем в мешки, промолвил жалобно:

— Кровь тут наша…

Но, сразу же поняв, что сказал не то, что следовало, заорал, не давая Григорию опомниться:

— Вот и сторожу озеро, жду, когда замерзнет. В город-то летом не доберешься. А там поди эх! Каждая пуговица по рублю!

Старик сел на мешок и заплакал:

— В кого ты, дурак пустоголовый, уродился… В матку, не иначе. Та, дура тонкобрюхая, тележного скрипу боялась. А Гордей да Лопатин, поди, не побоялись, поди, в городе направо-налево торгуют, деньги обеими руками гребут. Куда, думаешь, товары-то с лавки они увезли? Вот… А мы… Эх…

— Расквасился, — поморщился Григорий. — Подмерзнет озеро — съезжу с твоими пуговицами в город, посмотрю, что там… Не ной только.

— Да ить мои разве они, Гришенька? Твои ить, твои…

С этого дня Петр стал подниматься утрами еще раньше. Сидя у окна, чуть ли не проклинал бога:

— Прости ты меня, господи… Что это за зима ноне? Тьфу! Снегу навалило, да черви в нем от тепла.

Наконец озеро стало подмерзать. «Еще немного, еще с недельку, и…» — думал с нетерпением Петр Бородин.

Но в это время поползли слухи о колчаковщине.

Болтали всякое. Одни говорили, будто Сибирь отошла от России в отдельное государство и повсюду будут установлены царские порядки. Другие толковали, что Колчак идет как возмездие, сжигая все на своем пути, уничтожая правых и виноватых.

— Господи, за что всех убивать?

— Враки это. Чего им нас трогать! Кое-кого, ясное дело, кокнут… Андрюху вон, например, Веселова с друзьями.

— Их надо бы под корень… Без хлеба народ оставили.

— Ну, ты-то хлеб запрятал так, что не только Андрюха — сам теперь не найдешь…

— Под Советами пожили — попробуем под Колчаком…

Однако толком пока никто ничего не знал. Ночами на улицах Локтей было тихо. И в этой тишине было что-то зловещее.

Григорий, слушая такие разговоры, никак не мог понять, что к чему. «Если Андрюху… этот самый… то хорошо, — думал он. — А если всех, как болтают…» Что, к примеру, он, Григорий, сделал этому Колчаку?

— Гришенька… Может, того… — несмело заговорил однажды отец.

— Чего?

— Да подмерзло озеро…

— Иди ты… — отмахнулся Григорий, как от досадливой мухи. — Неизвестно, что теперь будет еще, а ты… с пуговицами. Вон правых и виноватых, говорят…

Петр упал на лавку, трясясь от душившей его бессильной злобы на сына.

— В матку и есть… Навязались на меня, чтоб вас… чтоб тебя бревном где-нибудь жулькнуло, как ее… С деньгами-то завсегда правый будешь…

— А-а, понес, — раздраженно бросил Григорий. — Да не трясись ты, как придурок.

Не в силах ничего сказать, Петр смотрел на сына так, что, казалось, сейчас произойдет чудо и Григорий вспыхнет огнем от этого взгляда.

Однажды поздним вечером Дуняшка, надев на босу ногу старенькие, растоптанные валенки, накинув на плечи полушубок, побежала к озеру за водой. Когда шла обратно, с полными ведрами, замаячили впереди на дороге какие-то фигуры, фыркнула лошадь, проговорил чей-то голос. Показалось — Гордея Зеркалова. Недоброе предчувствие охватило ее. «А Андрей там, в лопатинском доме…» — метнулась в голове мысль.

Темные, неясные фигуры медленно приближались. Не зная, что делать, Дуняшка свернула к ближайшему дому и тотчас услышала:

— Стой! — И человек верхом на лошади стал быстро приближаться к ней.

Дуняшка сбросила с плеч коромысло и кинулась прочь. Забежала за угол ближайшего дома, прилипла спиной к стене, прижала руки к бешено колотящемуся в груди сердцу.

Всадник, подскакав к тому месту, где раскатились по дороге ведра, остановился в нерешительности, поджидая остальных. Вскоре Дуняшка услышала голоса:

— Оказывается, баба какая-то с водой шла, с перепугу и ведра бросила.

— Анна Туманова, должно. Ее домишко, — ответил один из подъехавших, и Дуняшка теперь ясно разобрала, что говорит Гордей Зеркалов.

— Ну, черт с ней. Айда дальше. Где, говоришь, дом Веселовых? — спросил незнакомый голос.

— Там… И Ракитин рядом живет. Не спугнуть бы. — Теперь говорил сын Зеркалова, Терентий. Дуняшка стояла ни живая ни мертвая.

Сбоку, всего в полуметре от нее, осветилось окно, и Анна Туманова, растрепанная, в одной рубашке, прижалась лбом к стеклу. Она услышала, очевидно, шум на улице и старалась рассмотреть, что за люди бродят у ее дома. Потом отошла, и в окне мелькнула мужская тень. И тотчас свет в комнате погас.

Когда всадники осторожно, стараясь не шуметь, отъехали, Дуняшка выглянула из-за угла и ближайшим, плохо укатанным переулком кинулась к дому Лопатина.

Бежать Дуняшке было трудно. Валенки болтались на ногах. И ей казалось, что она не бежит вовсе, а, задыхаясь, топчется на одном месте. А люди верхами на лошадях уже подъехали к их дому и, увидев, что там никого нет, поскакали к лопатинскому…

Не соображая, что делает, Дуняшка скинула полушубок. Пробежала еще шагов пятьдесят, ухватилась за чью-то изгородку и сбросила валенки. Сухой снег тотчас обжег голые ноги. Однако острую, режущую боль Дуняшка испытывала только какие-то секунды. Потом все прошло. Она бежала, не чувствуя ног, словно не касалась земли…

Взбежав на крыльцо лопатинского дома, застучала в дверь обоими кулаками, раскачиваясь, била в нее плечом, выкрикивала:

— Скорее, скорее… Андрей!

Когда дверь распахнулась, Дуняшка упала на чьи-то руки, прошептав:

— Гордей Зеркалов… и еще с ним… конные… сюда…

Тихон Ракитин захлопнул дверь. Когда закрывал, увидел, что во двор действительно въезжают люди. И в тот же момент раздался выстрел.

Пуля пробила дверь и ударилась в стену бревенчатого коридора, никого не задев, Ракитин взглянул на Веселова.

— Пошли через задний ход! — сказал Андрей. — Может, успеем еще, пока не окружили. Помоги жену вынести.

Дуняшка с обмороженными ногами лежала на полу, закрыв глаза. Андрей с помощью Ракитина взвалил ее себе на плечи. Они быстро прошли через все комнаты, выскочили на улицу с противоположной стороны и увидели, что полнеба освещает зарево.

Горела ли только избушка Веселовых или банда, возглавляемая Зеркаловым, подожгла заодно и домишко Ракитина — отсюда было не разобрать.

Через несколько минут Веселов и Ракитин постучались в двери Федота Артюхина.

— Господи, а я и то смотрю — зарево. Думаю… — зашептал было Федот, но Веселов перебил его:

— Вот пусть у вас Дуня побудет. Больше некуда…

— Ну-к что? И пусть, и пусть… Значит, я и подумал…

— В деревне бандиты… Айда с нами… от греха… — торопливо бросил Ракитин. И сейчас же взвизгнула жена Федота Артюхина:

— Куда еще! Хватит! И так довоевался, кровью харкает. — И, закрыв мужа не по-женски широкой спиной, со злостью глядела в лицо Ракитину.

— Так я говорю — Зеркалов… — морщась, повторил Ракитин.

• Предыдущая
• 38/119
• Следующая