Ночь Седьмой тьмы - Истерман Дэниел - Страница 10

• Предыдущая
• 10/97
• Следующая

Она повернула к нему свое лицо и произнесла:

– Пожалуйста.

Свет фар встречного грузовика стер ее отражение со стекла. Абрамс повернул машину.

В парке не было ворот, которые закрывали бы доступ туда по ночам. Многие пьяницы и наркоманы проводили там темное время суток, накачиваясь каким-нибудь дешевым пойлом или торча на игле с героином. Сегодня, впрочем, парк будет пустовать. Сегодня дождь позаботится о том, чтобы все было чисто. Хоть и ненадолго.

К тому времени, когда он отыскал тропинку, они уже промокли до нитки. Он взял с собой фонарь, который всегда держал в багажнике автомобиля. Его браунинг тридцать восьмого калибра мягко прижимался к ребрам, уютно покоясь в своей маленькой кобуре под мышкой.

– Это случилось вон там, – сказал он. – Рядом с памятником.

Вдоль всей тропинки стояли фонари, светясь, как бумажные золотые нимбы из дешевой лавки. Их обманчивое обещание тепла в ночной темноте лишь еще больше обострило в Рубене чувство опустошенности и тревоги. Ему не хотелось быть здесь.

Они медленно двинулись по тропинке, Рубен впереди, часто смаргивая, чтобы дождь не заливал глаза, стараясь сложить свет, смерть и темноту в некую узнаваемую картину. Анжелина следовала за ним, чувства ее онемели, она не знала точно, почему ей захотелось прийти сюда. Смерть Рика была еще свежа, слишком свежа, как снег на увядшем поле. Она все еще не знала, как ей следует на нее реагировать. Будут похороны, его родители приедут из Бостона и его брат из Сэг-Харбор. Будут преподаватели с факультета и студентки; некоторые из них прольют больше слез, чем она. Она и была тем увядшим полем; на несколько дней его смерть сделает ее белой и тускло поблескивающей в лучах солнца. На некоторое время.

Рубен наконец отыскал то место: дерево, отстоявшее от тропинки шага на три. Дождь стер все следы утренней работы: отпечатки ботинок, ямки, оставленные совками, гипс, маленькие дырки там, где фотографы втыкали в землю промерные рейки.

– Мы нашли его здесь, – сказал он, крутя лучом фонаря по земле. Она была взрытой и влажной, пучки примятой травы в море жидкой грязи.

Анжелина почувствовала, как от живота к сердцу побежали мелкие, как круги на воде, волны отчаяния. Она пыталась побороть их, тяжело дыша. Она не любила его, не любила уже много лет; у их отношений не было бы никакого будущего, даже в измене друг другу. Так откуда же эта ранящая боль, эта потребность заплакать? Уж конечно не по нему. Значит, по себе. Она не хотела, чтобы все кончилось именно таким образом. Но это было лучше, чем ничего. Разве нет?

– Сейчас здесь ничего нет, – говорил Абрамс. – Видите?

Анжелина не ответила. Она достаточно хорошо видела, что он прав: одна лишь грязь и соскребенные в кучку воспоминания. К завтрашнему дню не останется вообще ничего. Ей показалось, что она плачет, но поднеся руку к щеке, она обнаружила, что ее лицо мокро от дождя, не от слез.

– Оставьте меня одну, – резко бросила она, удивляясь своему собственному нетерпению. – Мне нужно подумать.

Он ничего не сказал, просто повернулся и протянул ей фонарь, потом зашагал прочь без единого слова. Луч фонаря как тонкое лезвие разрезал толстую завесу дождя, скользя по напитавшейся земле. «Должно быть что-то еще, – думала она, – что-то более значительное, чем это. Рик не стал бы выбирать для своей смерти такое место. Оно было слишком обычным, слишком неприметным».

Она повернулась, чтобы уйти. С этим поворотом луч упал на что-то на самом краю ее поля зрения. Быстро подойдя туда, она нагнулась и протянула руку. Предмет был наполовину зарыт в грязь, но вынулся легко. Больше минуты она держала его на ладони, давая холодному дождю отмыть его дочиста. Она, разумеется, знала, что это было. Как она могла не знать? Но она не ожидала найти это здесь.

Анжелина огляделась. Абрамса нигде не было видно. Он ничего не узнает о ее открытии: она знала, что этот предмет был оставлен здесь после того, как полиция собралась и уехала, оставлен для того, чтобы она случайно наткнулась на него. Вздрогнув всем телом, она опустила предмет в карман своего плаща.

В машине ее начала бить дрожь, она никак не могла ее унять. Рубен включил обогреватель на полную мощность и повернул машину назад в направлении Декалб.

– Вам лучше отвезти меня обратно в отель, – сказала она, – Извините меня за все это. Мне очень жаль, что вы так вымокли. Вы были правы: там действительно ничего нет.

– Не думаю, что отель – это такая уж удачная мысль. Принимая во внимание ваше состояние. У вас бил тяжелый день. Следующие несколько дней могут оказаться еще тяжелее.

– Я еще не могу вернуться в свою квартиру?

Рубен проскользнул через Фултон на Флэтбуш Авеню. Он покачал головой:

– Исключено. Ребята из отдела судебной экспертизы все еще разбирают ее по частям. Мне очень жаль. Потом они соберут вместе все, как было. – Он замолчал. Ни одно место не становилось опять таким, каким было раньше. – Да и вообще, неужели вам хочется туда вернуться?

Она потянулась рукой вниз и сняла туфли. В них было полно воды, и ее чулки промокли. Она подумала, что ей уже никогда не обсохнуть.

– Нет, – пробормотала она. – Никогда.

– У вас есть какие-нибудь подруги или друзья? Родственники?

Друзья у нее были, но сейчас ей не хотелось оставаться ни у кого из них. Что же касается родственников... Она покачала головой.

Рубен посмотрел на нее. «Как крыса, захлебнувшаяся в канаве», – подумал он. Потом он опустил глаза на свой собственный костюм. От штанины брюк, ближайшей к печке, начал подниматься пар. Он расхохотался. Она проследила его взгляд, заметила пар, взглянула на себя. От нее тоже поднимались вверх сизоватые струйки. Она откинула голову и буквально завизжала от хохота. Еще никогда в жизни она так не смеялась.

Ее хохот становился все тоньше, задыхающийся, неуправляемый, балансирующий на грани истерики. И вдруг так же внезапно она разрыдалась, тело ее сотрясали конвульсии, грудь судорожно вздымалась от боли. Рубен прижался к обочине и остановился. Он беспомощно сидел и смотрел на нее, не зная, как утешить. Машина наполнилась паром, как банная комната, и уже больше не веселила. Он протянул руку и выключил печку.

Мало-помалу плач утих. Самообладание вернулось к ней. Она вытерла лицо от слез, но это был напрасный труд: платок, как и все остальное, был насквозь мокрым.

– Мы поедем ко мне, – сказал он. Он развернул машину на юг, в направлении Вест-Флэтбуш. – Это против инструкций, ну и черт с ними, с инструкциями. Мне в любом случае придется провести с вами следующие несколько дней, так что будет даже лучше, если я поселю вас там, где смогу за вами присмотреть. Вы умеете готовить?

Она пожала плечами:

– Так себе. Лучше всего у меня получается писать красками. Я люблю писать красками.

– Вы любите писать красками? Это мы прибережем на потом. Пока что довольствуемся вашим умением готовить. Даже если оно так себе. Считайте, что это будет ваша арендная плата. Вам что-нибудь понадобится?

– Для готовки?

– Нет, для себя. Ведь все ваши вещи пока остаются в квартире.

Она пожала плечами:

– Хорошо бы принять душ. И переодеться во что-нибудь.

– Я заеду к сестре, после того как сам переоденусь. Она растолстела, но когда-то была худенькой. Примерно вашего размера. Она никогда ничего не выбрасывает. Живет в надежде, я полагаю.

Он спросил себя, почему он это делает, почему уделяет ей такое особое внимание. Дело было не в том, что она потеряла мужа: она была далеко не первой привлекательной вдовой, с которой ему приходилось встречаться по делам службы. Но она казалась ему до странности одинокой, никогда и ни в ком он еще не встречал такого одиночества. И она тогда улыбнулась ему этой своей таинственной улыбкой. Вопреки доводам разума, он был в какой-то степени очарован. Завтра он все объяснит капитану.

Она чувствовала себя странно, стоя голой в его ванной, вся покрытая гусиной кожей. Ее отражение множилось в его зеркалах – тонкое тело, темное и блестящее. Повсюду ее окружали вещи Рубена: электрическая бритва, одна-единственная зубная щетка, совсем истершаяся по этой причине, флакончик лосьона «Клиник», вереница мужского белья, вывешенного сушиться над ванной. Ничего женского, никаких следов жены или постоянной подруги. Она спросила себя, что она делает, как получилось, что она оказалась здесь. Почему он так старается быть рядом с ней? У него что, нет других дел, других расследований, требующих его участия? Неужели он подозревал ее в соучастии? Или что-то знал?

• Предыдущая
• 10/97
• Следующая