Четвертая рука - Ирвинг Джон - Страница 37
- Предыдущая
- 37/79
- Следующая
Благодаря этим фотографиям он наконец выяснил, где источник тех повторяющихся снов, которые к его собственной жизни, казалось бы, отношения не имели. И всегда за ними маячил другой, самый чувственный сон, навеянный темно-синей капсулой с неведомым индийским снадобьем, способным погрузить человека в провидческий транс — и ныне запрещенным.
Рассматривая эти фотографии, Уоллингфорд начал наконец понимать, что Мэрилин оттолкнула от него вовсе не трусость, «недостойная мужчины», не увечье, нет, по сути дела, он сам оттолкнул ее — своим отказом завести ребенка! Только теперь Патрик догадался, что иск о признании его отцовства, пусть даже оказавшийся необоснованным, причинил Мэрилин адскую боль. Она так хотела иметь детей! А он, точно слепой, ничего не видел и не понимал.
И теперь, держа на руках Отто-младшего, Уоллингфорд спрашивал себя: почему ему самому никогда не хотелось иметь малыша? Ведь это так приятно — взять на руки собственного сына!
Он даже прослезился. Дорис и ее мать решили было поплакать с ним вместе, но поспешно вытерли слезы: рядом находилась целая группа телевизионщиков с круглосуточного новостного канала. И хотя отнюдь не Уоллингфорду было поручено освещать данное событие, он в точности знал, как будет построен сюжет о появлении на свет младенца Дорис Клаузен.
— Дай руку крупным планом! А лучше и ребенка вместе с рукой! — орал телевизионщик. — А теперь — мамочку! Мамочку вместе с рукой и ребенком! Да, да, всех вместе! — И прибавил, точно плюнул: — Если голова Пата в кадр не лезет, то и черт с ней! Главное — рука\
В самолете, возвращаясь в Бостон, Уоллингфорд припомнил, какой счастливой показалась ему Дорис, и — хотя молился он крайне редко — помолился о здравии Отто-младшего. Разве мог он представить когда-то, что трансплантация левой руки сделает его таким сентиментальным? Впрочем, и он отлично понимал это, дело тут было не только в руке.
Доктор Заяц заранее предупредил его, что любое замедление восстановительного процесса может послужить признаком отторжения трансплантированной конечности, и в первую очередь отторжение может начаться с кожного покрова. Патрик удивился: при чем тут кожный покров? Иммунная система способна отторгнуть чужую конечность, внутренние функции могут после пересадки вообще не восстановиться, но уж кожа-то… Однако Заяц заявил:
— Кожа — это самая гнусь!
Слово «гнусь» он, несомненно, заимствовал из лексикона Ирмы. Она приучила Заяца, которого теперь звала «Ники», брать напрокат видеофильмы и смотреть их поздно вечером, лежа в постели. Эта приятная привычка вскоре привела к некоторым последствиям: Ирма оказалась беременной. Кстати сказать, герои одного из фильмов так и называли друг друга — «гнусь».
Вскоре Патрику стало ясно, что кожа и в самом деле может вести себя как последняя «гнусь». В первый понедельник января, на следующий день после того, как «Пэкерз» продули матч в Сан-Франциско, Уоллингфорд прилетел в Грин-Бей. Город пребывал в глубоком унынии; вестибюль гостиницы, в которой он остановился, больше напоминал похоронное бюро. Патрик поднялся в номер, принял душ, побрился и позвонил Дорис. Трубку сняла ее мать. Дорис и ребенок спали, и она пообещала Патрику, что Дорис позвонит в гостиницу, когда проснется. Хорошо хоть, он догадался попросить ее передать соболезнования отцу Дорис.
— По поводу «фортинайнеров», — пояснил он.
Повесив трубку, Уоллингфорд решил тоже немного вздремнуть. Он еще спал — и ему снился домик на озере, — когда Дорис вдруг вошла в его номер. Она приехала без звонка, оставив ребенка на попечении матери, и специально взяла машину, чтобы потом отвезти Патрика домой и показать ему Отто-младшего.
Патрик не понял, что означает это «потом». Желание побыть с ним наедине? Или же она просто хочет близости с той рукой, не желая, чтобы это видела ее мать? Но когда Патрик коснулся ладонью ее щеки — он, конечно же, вполне сознательно коснулся ее левой ладонью, — миссис Клаузен вдруг резко от него отвернулась. И не успел он подумать, что ему очень хочется коснуться ее груди, как почувствовал, что она обо всем догадалась и ей это неприятно.
Дорис даже пальто снимать не стала. Словно заехала в гостиницу просто так — захотелось прокатиться.
На этот раз Отто-младший, кажется, его узнал. Это было маловероятно, но у Патрика перехватило дыхание. На обратном пути в Бостон он не мог отделаться от дурных предчувствий: Дорис не только не прикоснулась к руке покойного мужа; она едва на нее взглянула! Неужели Отто-младший до такой степени ее отвлек?
В Бостоне легче не стало. Неделю или две он промучился, пытаясь разгадать те знаки, которые, похоже, подавала ему миссис Клаузен. Она, кажется, говорила, что и маленькому Отто, когда он вырастет, будет, наверное, приятно иногда видеть руку своего отца и даже держаться за нее. Интересно, что Дорис имела в виду, говоря: «когда он вырастет»? Вырастет насколько? Неужели она хотела сказать, что впоследствии намерена реже видеться с Уоллингфордом? Ее недавняя холодность и откровенное нежелание общаться с рукой Отто довели Патрика до жуткой бессонницы — такой бессонницы у него не было с тех послеоперационных недель, когда он страдал от невыносимых болей. Нет, что-то тут было не так!..
Теперь, когда Уоллингфорду снилось озеро, ему сразу же становилось холодно — так холодно бывает, когда на тебе мокрые плавки, а солнце уже зашло. И хотя нечто подобное грезилось ему после приема темно-синих капсул, но в данном случае ощущение мокрых плавок отнюдь не служило прелюдией к сексу. Это вообще никуда не вело. Патрику просто становилось холодно — и все; холодно, как где-нибудь на севере.
Однажды, вскоре после той поездки в Грин-Бей, Патрик проснулся утром необычно рано, чувствуя сильный озноб — он даже решил, что у него грипп. В ванной он вперился в свою левую руку, осмотрел даже ее отражение в зеркале. (В те дни он усиленно разрабатывал кисть, заставляя себя чистить зубы левой рукой — специалист по физиотерапии сказал, что это прекрасное упражнение.) Рука была зеленая Зелень начиналась примерно на два дюйма выше запястья, постепенно становясь темнее к кончикам пальцев, особенно большого. Зеленая, как мох! Или как вода в затененном озере в облачный день. Или как хвоя, если смотреть на хвойное дерево издалека или в туман; такой темно-зеленый, переходящий в черный, оттенок бывает у отражения сосен в воде… Уоллингфорд измерил температуру: сорок!
Он хотел было сперва позвонить миссис Клаузен, а уже потом уведомить о своих «достижениях» доктора Заяца, но разница во времени между Бостоном и Грин-Беем составляла час; жаль было будить Дорис и малыша. И он сразу позвонил Заяцу. Тот сказал, что будет ждать его в больнице, и прибавил сокрушенно:
— Я же говорил вам, Патрик, что кожа — это самая гнусь!
— Но ведь уже целый год прошел! — заорал Уол-лингфорд. — Я даже шнурки могу завязывать! И почти научился поднимать с полу крупные монеты! А скоро и мелочь смогу собрать!
— Темна вода… — сумрачно промолвил доктор Заяц. Они с Ирмой накануне смотрели фильм с загадочным названием «Темные воды». — Мы пока что знаем только одно — шансов по-прежнему пятьдесят на пятьдесят.
— Шансов на что? — пожелал уточнить Патрик.
— На возможность отторжения, дружочек. Но, заметьте, столько же и на приживление! — пояснил доктор. «Дружочком» Ирма звала теперь Медею.
Руку пришлось отнять еще до того, как миссис Клаузен смогла приехать в Бостон — она приехала вместе с ребенком и матерью. Никакого прощания с рукой — вынужден был объявить им доктор Заяц — кисть выглядела просто ужасно.
Уоллингфорд отдыхал, устроившись поудобнее, когда Дорис зашла к нему в палату. Ему было немного больно, но вполне терпимо по сравнению с теми муками, какие он испытывал после трансплантации. Да и по утраченной руке он не особенно горевал. Больше всего на свете он боялся потерять миссис Клаузен.
— Но ты же сможешь, как и раньше, приезжать к нам, видеться со мной и маленьким Отто, — убеждала его Дорис, — и мы тоже будем рады тебя видеть… время от времени. Ты же старался! Ты хотел дать руке Отто новую жизнь! — Она заплакала. — Ты сделал все, что в твоих силах! Я горжусь тобой, Патрик.
- Предыдущая
- 37/79
- Следующая
