Ватага 'Семь ветров' - Соловейчик Симон Львович - Страница 18
- Предыдущая
- 18/52
- Следующая
В связи с этим меняется и общее представление о том, что такое образованный человек. Давайте пройдемся с вами по векам, - говорил Каштанов. - В позапрошлом, восемнадцатом веке, чтобы считаться образованным человеком, надо было знать языки, литературу, философию. К концу девятнадцатого века картина изменилась: теперь образованным, мыслящим человеком стали считать того, кто интересуется естественными науками. Кого же считают образованным в нашем, двадцатом веке? Заметим, что это век самых бурных политических потрясений, начатых Октябрьской революцией. Наш век называют атомным веком, ESKOM научно-технической революции или еще как-то, но, - сказал Каштанов, - на мой взгляд, следует назвать его веком политики, политических бурь. Поэтому в нашем, двадцатом столетии, по преимуществу политическом, трудно назвать образованным человека, не имеющего политического образования, политического чутья.
Каштанов говорил негромко, неторопливо, прохаживаясь перед доской и не глядя на учеников, - он не имел при вычки взглядом приковывать к себе внимание и говорил всегда только потому, что ему самому было интересно то, что он говорит. Он уже давно научился использовать время на уроках для развития собственных мыслей, для их проверки и уточнения, и потому, хотя и казался спокойным, на самом дало всегда немножко волновался на уроке, словно он не в классе и не учитель он, а, скажем, адвокат на судебном процессе и каждый раз говорит нозоз для себя и важное для подзащитного. И если читатель, настроенный особенно скептически, не поверит, будто ученики могли выслушать с вниманием такую долгую и такую отвлеченную речь учителя, то будет нелишним напомнить, что для ребят подобные речи учителя Каштанова были не в новинку, они уя;е не одну такую речь выслушали, привыкли слушать и научились следить за ходом развивающейся мысли.
Наконец Каштанов перешел к главному: где и как получаем мы политическое образование? Тут он, конечно, нс преминул подчеркнуть значение истории она помогает нам понимать государственную жизнь, государственную необходимость.
- Но достаточно ли знания истории и вообще чтения соответствующих книг? Нет, - говорил Каштанов, - политическое образование совершенно невозможно получить без политической деятельности. Только тот, кто сам попытается организовать какое-то объединяющее людей дело, сможет сам убедиться в том, насколько это трудно. Только тот, кто научится добиваться успеха и там, где успех не во всем зависит от нзго лично, сумеет развить в себе политическо-э чуть". Иначе его суждения всегда будут поверхностными, пристрастными. Он будет судить о жизни превратно, он будет думать, будто в политике все можно, стоит лишь кому-нибудь захотеть, и пройдет мимо самых существенных движений мира. И во многих ситуациях, даже если природа дала человеку ум и талант, а школа - знания, он, такой челозэк, будет выглядеть недалеким и неумным, - сказал Каштанов в заключение. Потом подумал немного в тишине и добавил: - Я знаю, ребята, вы по-разному относитесь к тому, что называют общественной работой. Но заметим, что общественная работа - это и есть по существу политическая деятельность, поскольку она объединяет людей и отвечает сути государства, в котором мы живем.
Так закончил свою речь Каштанов, но лишь поздно вечером, вспоминая события дня и обдумывая их, он понял, что этой своей странной речью он отвечал самому себе, на глубокие свои сомнения отвечал.
Сомнения же были такого рода: а не занимается ли он, Каштанов, никчемным, мелочным делом? Его друзья и соседи по дому разрабатывают новые марки стали, проектируют и делают электроизоляторы; натянув на себя всевозможные одежды, лезут в горячую печь, чтобы починить ее... А он? Чем он занимается? Чему радуется? Что считает великим открытием?
Да мужское ли все это дело? Не смешно ли он выглядит? Мог бы, например, он с увлечением рассказывать о своих открытиях друзьям?
И хотя он произнес целую речь, отвзчая себе, и хотя на каждое предполагаемое возражение была у него и своя мысль, все же сомнение не покидало Алексея Алексеевича, и оттого охватывала его тоска. Он не до конца еще верил в свою работу, с ним происходило то же самое, что происходит с каждым писателем, художником, режиссером: им ТРУДНО до конца поверить в свою работу, пока они не увидят результата.
Но все эти сомнения приходили к Каштанову по ночам.
Днем же он все время проводил с ребятами, и ему было с ними хорошо, до того хорошо, что он порой обвинял себя в эгоизме, жалея всех других людей, которые лишены счастья целый день проводить с детьми и отдаваться им до конца.
На большой перемене учителей ждал еще один сюрприз:
учительская была превращена в уютную чайную. Девочки колдовали у электрического самовара, мальчики внесли огромный торт, хор девятиклассников провозгласил:
- Девятый дежурный приветствует вас! Забудьте о детях хотя бы сейчас! И устроители чайной скромно удалились, оставив учителей спорить, удивляться и мечтать о том, что, может быть, так теперь в школе будет всегда?
- Нет, не будет, - говорил Каштанов, которого все поздравляли, словно он-то и был настоящим именинником в этот день.- Всегда так, к сожалению, не будет,- повторял Каштанов. - Но что-то из этого дня запомнится и нам и им, не так ли? И согласитесь, что мы сегодня видим какихто других ребят, так давайте не забудем этого, давайте и всегда видеть их такими или по крайней мере помнить, что они могут быть и такими!
А в это время к Игорю Сапрыкину, ответственному за сбор информации, сбегались гонцы с сообщениями из классов:
- Двоек нет!
Игорь хмуро принимал сводки, боясь радоваться заранее, и, оглянувшись, на всякий случай показывал каждому посланцу кулак: смотрите там!
Но если читает эту книжку кто-нибудь из учителей, то скажите, коллега: поднялась бы у вас рука поставить двойку в такой день? Не захотелось бы вам вызывать одних только отличников? А если кто и оказался бы не на высоте, то разве вы не отпустили бы душу грешника на покаяние, не сказали бы: "Ладно, сегодня я тебя прощаю, но в другой раз..."?
Вот так же и учителя 18-й школы Электрозаводска поступали в этот день. Всем ведь хочется передышки, нельзя воевать бесконечно.
Елена Васильевна Каштанова, заканчивая урок литературы, тоже произнесла речь перед девятиклассниками, хотя и не такую обстоятельную, как ее муж.
- Я хотела бы поделиться с вами одной мыслью, ребята, - сказала она. В мире нет больших и малых дел, это различение совершенно неверно. У всех добрых дел одна основа, и потому они принципиально неразделимы.
Движение человеческого сердца навстречу другому человеку - малое дело? Утешение в горе, помощь в затруднении, украшение хотя бы одного дня человеческой жизни - разве это малые дела? Всякое добро - великое дело. Добро, как и любовь, не бывает малым, добро, как и любовь, всегда велико!
- Вы обещали меня вызвать! - прервал учительницу Козликов.
- Я не забыла, Володя. Иди к доске.
Добился! Добился! Козликов пулей вылетел вперед - ко тут, увы, раздался звонок с урока.
- Как жаль, - сказала Каштанова. - Но завтра уж я тебя спрошу, завтра я тебя первым спрошу!
У Козликова оставался один шанс - химпя, и он решил ни за что не упускать его. Учительницу химии Инну Андреевну он встретил у доски и так и стоял, пока класс здоровался с учительницей.
- В чем дело, Коаликсз? - спросила Инна Андреевна, отметив отсутствующих.
- Хочу отвечать, - сурово сказал Козликов.
- Ну, девятый дежурный... Вот ато действительно чудо - Козликов хочет отвечать! Прекрасно! Сейчас я тебя спрошу...
Класс ахнул.
Костя Костромин смотрел на Козликова невозмутимо.
Маша Иванова шепнула: "Не бойся!"
- Нет, я ему покажу! - не вытерпел Саша Медведев.
Даже Фокин с Романом Багаевым смотрели с интересом - что теперь будет?
- Снайпера кадо, - сказал Фокин и прицелился в Козликова.
Инна Андреевна посмотрела на класс, потом на Козликова.
- Предыдущая
- 18/52
- Следующая
