Лисица на чердаке - Хьюз Ричард - Страница 10

• Предыдущая
• 10/78
• Следующая

А Полли уже не чувствовала себя одинокой, Полли была на седьмом небе от восторга. Она расстегнула жилет Огастина и, устроившись поудобней, прижалась мокрой головенкой к его рубашке, вдыхая его чудесный запах и слыша глухие удары его сердца.

Осторожно, нежно, стараясь не прикасаться своими нечистыми руками к священному тельцу ребенка, Огастин скомканным концом полотенца осушал теплую, влажную, бледно-розовую, как лепесток цветка, кожу. Но Полли, все еще прижимаясь щекой к его груди, деспотически завладела его рукой и приложила его твердую ладонь к другой своей щеке, захватив ею висок и краешек уха, чтобы блаженство было полным и голова ее, которой так повезло, была зажата между Ним и Ним. Но тут с лестницы донесся голос Мэри, звавшей Огастина: скорее, немедленно вниз!

Междугородная вызывала Огастина к телефону.

Мертвый ребенок утверждал свое преимущество перед живым: этот столь неожиданный вызов был из полиции в Пенрис-Кроссе. Впрочем, Огастину сообщили только, что дознание откладывается до пятницы, так как коронер занемог.

Банкет во Флемтоне закончился, как обычно, потасовкой. На сей раз поводом послужило заключительное факельное шествие: во время него сгорело кое-что из уличных украшений, и Дэнни Джордж заявил, что его лучшие праздничные брюки подожгли умышленно. Население Флемтона с радостью ухватилось за эту возможность разделиться на две враждующие партии, и во время свалки старый пони доктора Бринли испугался и понес. Доктор Бринли, промчавшись в своей расшатанной двуколке через пески и пенистую кромку прибоя в сиянии луны и сверкании брызг, прибыл домой напуганный и потрясенный. Он слег в постель с грелкой и, таким образом, не смог присутствовать ни на одном из назначенных на вторник и среду охотничьих сборов.

Многоопытная Блодуин была неумолима: раньше пятницы коронер никак не сможет приступить к делам.

На следующий день, в среду, Мэри собиралась с Полли назад в Досет. Отсрочка дознания давала возможность Огастину отправиться вместе с ними — он переночует в Мелтоне, а оттуда возвратится в Уэльс.

Погода прояснилась, и Огастин с Полли пожелали совершить это путешествие вместе, в машине Огастина, однако няня возражала. Она заявила, что при любой погоде это чистое безумие — везти простуженного ребенка в этакой колымаге, ибо двухместный «бентли» Огастина, без верха и с низким ветровым стеклом, был открыт всем ветрам и даже ручной тормоз помещался у него где-то снаружи. Но сама Мэри Уэйдеми была, скорее, склонна разрешить эту поездку. Хороший ветер, утверждала она, выдует из ребенка все микробы. И притом это будет быстро, в то время как в душном семейном «даймлере» со всеми их пожитками, с няней, с горничной и ею самой на поездку уйдет почти весь день.

Старик Триветт, шофер, был приучен к лошадям и не испытывал влечения к быстрой езде. Но и при скорости в двадцать миль в час он ухитрялся ездить слишком лихо даже для самого отчаянного из лихачей.

— Риск, конечно, благородное дело, но только не тогда, когда за баранкой Триветт, — мрачно изрек Огастин.

Что же касается самой Полли, то никакие слова на свете не в состоянии были выразить волновавшие ее чувства, и потому она выражала их жестами и приплясыванием на месте с высунутым ввиду полной его никчемности языком. Это заставило Мэри принять решение. «Когда ребенок доволен и счастлив — это лучшее лекарство от простуды, а все прочее не стоит ни гроша», — подумала она и дала согласие.

Итак, няня, исполненная самых мрачных предчувствий, недвусмысленно написанных на ее лице, хорошенько закутала Полли, превратив ее в клубок шерсти, из которого выглядывали одни глаза, и посадила на обитое кожей сиденье рядом с Огастином.

Огастин был первоклассным автомобилистом: он по-юношески упивался ездой, чувствуя себя и машину как единое целое. И в это утро, лишь только его руки легли на руль, Полли была забыта. Но для самой Полли это не имело значения. Она тоже умела сливаться воедино с дорогим ее сердцу «бентли» (еще одним объектом ее любви), и, как только мотор заурчал и перешел на басовые регистры органа, ее ротик раскрылся и она принялась вторить ему тоненьким дискантом, и два часа кряду ни она, ни «бентли» не умолкали ни на секунду, проносясь через Стейнс и Бейзинг-ток, через Стокбридж и Солсбери, пока не вылетели на пустынное плоскогорье.

Там, на вершинах меловых холмов, где кончалась полоса древних тисов, вцепившихся корнями в известковые склоны, на травянистых, сплошь заросших тимьяном и общипанных дикими кроликами лужайках было полно жаворонков. Полли высвободила руки и замахала жаворонкам, предлагая им влить свои звонкие голоса в ее дуэт с мотором и составить хор.

Мелтон лежал в глубокой речной долине в окружении этих меловых холмов. Спустившись в долину, они миновали зеленый выгон, рощу величественных буков и благородных каштанов и узкими улочками, в которые едва втискивался «бентли», проехали маленькие, затерявшиеся среди холмов и лесов деревушки с домиками, сложенными из кирпича или песчаника, под высокими тростниковыми кровлями. «Бентли» и Полли приветствовали все, мимо чего они проезжали, своей песенкой.

Когда «бентли» свернул в вечно раскрытые чугунные ворота и, тихо урча, покатил по извилистой подъездной аллее парка, Полли уже окончательно высвободилась из своего кокона и стояла, вытянувшись во весь рост и размахивая руками, словно дирижируя всем оркестром природы.

— Дома! Дома! Дома! — распевала она на разные лады, и ей явственно слышалось, что все вокруг вторит ее песенке: «Дома!»

Когда Огастин, остановив машину перед старым замком, выключил мотор, «бентли» и Полли умолкли одновременно.

Огастин вытер Полли нос и вынул ее из машины.

Мелтон был огромен, почти так же огромен, как отшельнический приют Огастина — Ньютон-Ллантони. Это было здание Елизаветинской эпохи, облицованное камнем и украшенное кое-где чуть наивным классическим орнаментом. Первоначально замок был построен в форме куба с открытым квадратным двором в центре — наподобие того, как строят колледжи, — и в середине фасада и сейчас был высокий сводчатый проход, напоминавший ворота колледжа: когда-то сюда въезжали прямо на конях, не спешиваясь, но теперь арка была заложена и в ней проделаны вполне современные ворота.

Знакомая музыка огастинского автомобиля всегда была слышна издалека, и, когда машина подъехала, дворецкий уже стоял перед дверью. Дворецкого звали Уонтидж.

Это был худощавый, преждевременно поседевший мужчина с глазами слегка навыкате по причине базедовой болезни.

Полли радостно, но чуточку церемонно поздоровалась с мистером Уонтиджем (по указанию матери он был для нее мистер Уонтидж). Едва войдя в дом, Полли тотчас уселась на краю большого бухарского ковра и принялась ждать, ибо, как всегда, по возвращении домой она желала, чтобы ее немедленно отвезли на санках, запряженных храпящей упряжкой в лице мистера Уонтиджа, прямо на Северный полюс, через все ледяные паркетные просторы большого зала.

Ибо теперь в замке Мелтон не существовало больше открытого квадратного двора, по которому даже в дождь сновала туда и сюда мелтонская челядь. Одному из Уэйдеми, жившему уже в Викторианскую эпоху, не понравился такой образ жизни — под открытым небом. Вдохновленный видом лондонских вокзалов и Пэкстоновского Хрустального дворца, он приказал покрыть весь огромный квадрат двора куполом из стекла и стали. Вот каким образом в центре дома образовалось огромное, почти в квадратный акр величиной, устланное паркетом пространство с разбросанными кое-где восточными коврами, заменившими прежние газоны и мощенные плитами дорожки. А в глубине, у подножия каменных ступеней, ведущих в парадные покои и верхние комнаты замка, возле старого каменного столба с кольцом — бывшей коновязи — стоял концертный рояль.

• Предыдущая
• 10/78
• Следующая