Длинная тень - Хэррод-Иглз Синтия - Страница 44
- Предыдущая
- 44/91
- Следующая
– Оттуда ты достаточно просто переберешься во Францию, – говорил Ральф сыну, провожая его. – Поезжай к моему брату Эдмунду. Он позаботится о тебе. Я сообщу, когда можно будет вернуться.
– Моя мама... – сказал Хьюго, пожимая руку Ральфа.
– Я сделаю все возможное. Позаботься о себе и молись о лучших временах.
Глава 11
Стражник открыл Кловису дверь, а когда тот вошел, запер ее снова. Кловис подумал, что это, слава Богу, не подземелье, но все же тюрьма. Аннунсиате полагались две комнаты: большая и поменьше. Хотя крошечное окошко выходило на лужайку и церковь Сент-Петер-ад-Винкула, все же запах реки был очень силен, комната сыра и неуютна, а влажный морской ветер изъел стены.
Однако он попытался изобразить на лице улыбку. Аннунсиата с шитьем на коленях сидела у окна, но руки ее бездействовали. Она погрузилась в свои мысли, и взгляд был обращен в никуда. Рядом примостилась Берч, пытаясь шить, но это ей удавалось плохо, потому что из-за холода и сырости пальцы не гнулись. С радостью отложив работу, она встала и поприветствовала Кловиса. Аннунсиата подняла взгляд, но даже не сделала попытки встать. Кловиса захлестнула волна жалости – она была очень бледной, худой и затравленной. Ее глаза по-прежнему блестели, а щеки были тронуты румянцем, но все это шло скорее от лихорадки, чем от здоровья.
– У вас какие-нибудь новости? – с надеждой спросила она. Слишком быстрый вдох вызвал приступ сильного кашля. Берч озабоченно посмотрела на хозяйку, а Кловис мягко ответил:
– Пока нет. Приказ о вашем освобождении все еще не издали. Но не теряйте надежды. Король не допустит, чтобы вы оставались здесь дольше.
– Он допустил, чтобы меня задержали тут на целых две недели, – резко ответила Аннунсиата, когда дыхание после сильного приступа кашля выровнялось. – Именем Бога, разве должен невиновный страдать от невежества дураков?
Кловис развел руками, не зная, что ответить.
– Есть ли известия от Хьюго? – спросила она через минуту.
Кловис сел на стул, который освободила для него Берч, придвинувшись поближе к Аннунсиате. Казалось, что в платье ей холодно, и она накинула на плечи одеяло, будто шаль, что совершенно не вязалось с ее привычками и манерами. И это нелепое одеяние сказало Кловису больше, чем все слова о том, насколько плохо она себя чувствует.
– Больше ничего. Он добрался до Ирландии, это мы знаем точно. Эдмунд позаботится о нем, но сообщить ничего не сможет, так как это скомпрометировало бы вас еще больше. Теперь скажите, как вы? Кашель не проходит?
Она беспокойно покачала головой.
– Все так же. У меня болит здесь, – она прижала руку к груди, – когда я дышу. Ради Бога, когда же король освободит меня?
– Как только сможет, – ответил Кловис, стараясь, чтобы его голос звучал как можно убедительней. – У него столько забот, он так одинок, пытаясь защитить семью, друзей и трон. Он не забудет вас. Вы знаете, что...
– Про меня забыли. Что его отвлекает? Что же его отвлекает? – проговорила Аннунсиата, чувствуя, как холод леденит кровь.
– Парламент все еще заседает. Они обсуждают обвинение. Шейфтсбери собрал вокруг себя самых голодных лордов, и они хотят сослать герцога Йоркского, другие же требуют его оправдания.
Аннунсиата устало опустила руки.
– О, это старые новости. Здесь были те, кто хотел протестантского обвинения и раньше, еще до датской свадьбы.
– Ах, ну сейчас Шейфтсбери и его сторонники ходят по улицам парадом с Монмаутом во главе, пьют за его здоровье, провозглашая тосты, а Монмауту... – начал Кловис.
– Все это, конечно, нравится юному балбесу! Они же уничтожат его. А когда все кончится, сложат свои головы, а заодно угробят и Монмаута, – закончила за него Аннунсиата.
– Но сейчас у них появилась другая идея. Они хотят убедить короля развестись с королевой и жениться на протестантской принцессе. Теперь они и королеву обвиняют в причастности к заговору с целью убийства короля...
– Боже мой! Но даже чернь не поверит этому. Ведь королева любит его до безумия.
– Толпа верит в Оутса, как в заступника и защитника. А говоря о защитниках, я думаю о том, что, как только король согласится на развод, Шейфтсбери тут же бросит Монмаута. Если бы у короля и родился сын, он, скорее всего, умер бы во младенчестве, чтобы понадобился лорд-протектор...
– А Шейфтсбери как раз тот, кто нужен для такой работы. Он так думает? – спросила Аннунсиата.
План Кловиса сработал: разозлясь, Аннунсиата хотя бы на мгновение забыла о болезнях и страхах.
– Он и вся его свора – дураки! И не знают короля. Больше всего на свете он заботится о своем троне. А его трон опирается на закон. Он никогда не разведется с королевой, не узаконит Монмаута, не сошлет герцога, даже под страхом смерти.
– Можете в это верить, – сказал Кловис.
– Я это знаю, – отрезала Аннунсиата.
– Но в Лондоне не найдется ни одного вига, который согласился бы с вами.
Наступило молчание, вскоре прерванное полувздохом-полустоном Аннунсиаты:
– Ох, Кловис, когда же я отсюда выйду? Что со мной будет? Я умру?
У Берч перехватило дыхание, а Кловис быстро сказал:
– Конечно, нет. Не падайте духом. Вас обязательно освободят, просто надо еще немножко потерпеть.
Аннунсиата не отреагировала на эти слова.
– Вы знаете, – сказала она, поднимая глаза к потолку, – как раз надо мной находится комната, где Анна Болейн провела последние часы. Святая Матерь! Это место так ужасно! Я выглядываю из окна, представляю себе ее казнь и думаю...
– Выбросьте это из головы! – строго прервал ее: Кловис, подумав, что произнесенные слова дают мыслям новый толчок.
Аннунсиата снова закашлялась и после приступа выглядела измотанной вконец. Она поудобней устроилась на стуле и спросила:
– Как там Хлорис? Приглядывает за моими собаками? Они скучают обо мне? Кловис, скажи ей...
Но в этот момент открылась дверь и стражник сказал:
– Ваше время кончилось. Вы должны сейчас же покинуть помещение.
Кловис с радостью встал, а Берч проводила его до двери, успев шепнуть:
– Госпожа очень плоха, сэр. Боюсь, она уже никогда не поправится, если еще задержится здесь.
– Я сделаю все, что в моих силах, – ответил Кловис. – Прошу тебя – береги ее!
Элизабет жила в страхе, боясь собственной тени. Тяжесть вины так давила на ее разум, что временами казалось, будто все окружающие видят на ее челе каинову печать. Снова и снова она мысленно возвращалась к тому моменту, когда бросила в огонь камина травы, которыми наделила ее старая кружевница, позволив затаенным желаниям превратиться в явь. Она проделала это трижды, как и учила старуха, с каждым разом умножая свою вину и замутняя душу. Теперь она стала изгоем, и нет ей прощения. Временами Элизабет истерически рыдала, временами находилась в полной прострации, глядя в никуда. Она желала Аннунсиате зла, и вот теперь ее арестовали за измену и провели через темный портал в Тауэр, где она томилась, ожидая суда. Ральф говорил, что до суда дело не дойдет и король спасет ее, но Элизабет знала лучше: Аннунсиате никогда оттуда не выйти, потому что она умирает от лихорадки в сырой и гнилой камере.
Элизабет все чаще оставалась в своей комнате, не выходя даже, к столу. Слуги не очень над этим задумывались, списывая ее затворничество на большой срок беременности, что спасало от излишних вопросов. Но между собой они до сих пор судачили о том, что она так и не ходит в часовню. Элизабет тянула с этим, поскольку надежды на то, что можно пойти на исповедь, раскаяться и получить прощение, не было, она знала: это невозможно – ее вина была слишком велика. Вот почему она не покидала свою комнату, меряя шагами пол, рыдая, стискивая руки, выглядывая из окна на серое облачное ноябрьское небо.
Ее ребенок появится в ближайшие недели, а тогда... Что тогда? Как ей жить дальше с осознанием своей вины? Мысли безнадежно крутились в поисках ответов на одни и те же вопросы, пока, наконец, ответ не нашелся сам. Ведьма сказала, – а то, что она была ведьмой, стало очевидным, – что смерть одной из них – жизнь для другой.
- Предыдущая
- 44/91
- Следующая
