Дерзкая кража - Брэдбери Рэй Дуглас - Страница 1

• 1/3
• Следующая

Около трех часов ночи, когда на небе не было луны и только звезды следили за происходящим, Эмили Уилкс проснулась от какого-то подозрительного звука.

— Роуз? — позвала она.

Ее сестра, чья кровать стояла на расстоянии вытянутой руки, уже успела проснуться и широко раскрыть глаза, а потому ничуть не удивилась.

— Ты слышишь? — спросила она, и весь эффект пошел насмарку.

— Я как раз собиралась сказать тебе, — отозвалась Эмили. — Но раз ты сама слышала, то незачем и…

Она осеклась и резко села в кровати, а вместе с ней Роуз, точно их обеих дернули за невидимые нитки. Престарелые сестры — одной восемьдесят, другой восемьдесят один, обе худые, как жерди, — не на шутку переполошились и уставились в потолок.

Эмили Уилкс показала глазами наверх:

— Ты об этом?

— Не завелись ли у нас мыши?

— Судя по топоту, это бестии покрупнее. Наверно, крысы.

— Ага, и судя по топоту — в сапогах и с поклажей.

Тут нервы не выдержали. Выскочив из кроватей, сестры набросили халаты и торопливо, насколько позволял артрит, сбежали по лестнице. Кому охота лежать в постели, если над головой топочут бестии в сапогах?

Оказавшись внизу, они ухватились за перила и стали смотреть вверх, перешептываясь.

— Что можно делать у нас на чердаке в такое время суток?

— Воровать старый хлам?

— А вдруг они спустятся и нападут на нас с тобой?

— Кому нужны две старые дуры с тощими задницами?

— Слава богу, чердачная дверца открывается только в одну сторону, а снизу она заперта.

Они стали маленькими шажками красться наверх, откуда исходили таинственные звуки.

— Я знаю! — внезапно воскликнула Роуз. — На прошлой неделе чикагские газеты писали: в городе участились хищения антикварной мебели!

— Скажешь тоже! Если в доме и есть какой-то антиквариат, так это мы с тобой!

— Неправда, на чердаке кое-что имеется. Моррисовское кресло[1] — старинная вещь. Несколько обеденных стульев, еще того древнее, и хрустальный канделябр.

— Из хозяйственной лавки, куплен в тысяча девятьсот четырнадцатом. Такой страшный, что совестно было даже на улицу выставить вместе с мусором. Слушай внимательно.

Наверху стало тише. Они стояли на верхней площадке и, обратившись в слух, не спускали глаз с чердачного люка в потолке.

— Кто-то открывает мой сундук. — Эмили зажала рот обеими руками. — Слышишь? Петли скрипят, надо почаще смазывать.

— На что им сдался твой сундук? В нем ничего ценного.

— Как сказать…

Наверху, в темноте, грохнула крышка.

— Идиот! — прошептала Эмили.

Непрошеный гость крадучись прошелся по чердаку, стараясь быть осторожным после такой промашки.

— Там наверху окно, они вылезают на крышу!

Сестры подбежали к окну спальни.

— Открой ставни, высунь голову! — крикнула Роуз.

— Чтобы они меня увидели? Нет уж, спасибо!

Подождав еще немного, они услышали царапанье, а потом стук — сверху что-то упало на подъездную дорожку.

Тяжело дыша, они распахнули створки, взглянули вниз и увидели, как две тени уносят по дорожке длинную приставную лестницу. Одна тень сжимала в свободной руке небольшой белый сверток.

— Все-таки что-то сперли! — зашипела Эмили. — Бежим!

Они спустились в холл, распахнули входную дверь и увидели на росистом газоне две дорожки следов. От обочины отъехал грузовик.

Выскочив на улицу, каждая приложила ладонь козырьком, чтобы рассмотреть ускользающий номер.

— Проклятье! — воскликнула Эмили. — Ты успела разглядеть?

— Только семерку и единицу, больше ничего. Вызовем полицию?

— Сначала посмотрим, что из вещей пропало. Шевелись!

Вооружившись фонариком, сестры поднялись по чердачной лестнице, открыли люк и вскарабкались на самый верх, в темноту.

По мере того как они прочесывали чердак, спотыкаясь о старые чемоданы, детский велосипед и пресловутый канделябр, Эмили обшаривала помещение лучом света.

— Все на месте, — сказала Роуз. — Даже странно.

— Не спеши. Проверим сундук. Берись.

Они потянули за кольца, и крышка подалась, выпустив наружу облако пыли и аромат прежних времен.

— Ой, Эмили, помнишь? Духи «Бен Гур»,[2] двадцать пятого года, появились одновременно с фильмом!

— Тихо, — оборвала ее Эмили. — Помолчи!

Луч фонаря осветил аккуратную вмятину на старом выходном платье: это был совсем небольшой отпечаток — дюйма два в высоту, четыре в ширину и восемь в длину.

— Боже милостивый! — воскликнула Эмили. — Они пропали!

— Кто?

— Мои любовные письма! Девятнадцатого, двадцатого и двадцать первого года. Тридцать штук, перевязанные розовой лентой. Их нет!

Эмили разглядывала похожее на гробик углубление в середине сложенного выходного платья.

— Кому могли понадобиться старые любовные послания, написанные безвестным отправителем, которого, наверно, уже нет в живых, безвестному адресату, то есть мне, которая тоже одной ногой в могиле?

— Эмили Бернис! — воскликнула Роуз. — Ты на какой планете живешь? Разве ты не смотрела утренние телепередачи, после которых хочется рот с мылом прополоскать? Разве не читала светскую хронику в городской газете? Разве не листала идиотские женские журналы в парикмахерской?

— Стараюсь этого избегать.

— Напрасно, в другой раз посмотри! Эти щелкоперы мать родную не пожалеют ради завлекательной истории. Не далее как завтра нам позвонят и потребуют выкуп, а нет — продадут эти письма какому-нибудь издателю для серии женских романов или для рубрики «Советы влюбленным». Форменный шантаж, и ничего больше. Угроза огласки! Медлить нельзя.

— Не надо звонить в полицию! Пойми, Роуз, мне невыносимо полоскать перед чужими свое нижнее белье! У нас вино в кладовке осталось? Доставай, Роуз! Помирать, так с музыкой!

Они чудом не скатились с лестницы.

На другой день, всякий раз, когда мимо дома проезжал почтовый фургон, Эмили раздвигала занавески в надежде, что он остановится. Фургон не остановился.

На следующий день у обочины притормозил пикап телемастера: водитель искал нужный адрес. Эмили выбежала на улицу, готовая отразить нападки любых журналистов — охотников копаться в чужом белье. Нападок не последовало.

На третий день, когда здравый смысл подсказывал, что у «Гринтаун газетт» было достаточно времени, чтобы накопить желчи и выплеснуть ее на свои страницы, разлития желчи не произошло.

На четвертый день в почтовом ящике очутилось какое-то письмо, причем без участия почтальона. Имя адресата на конверте было выведено каллиграфическим почерком и выглядело так, будто его написали лимонным соком, а потом подержали над огнем, чтобы буквы стали рельефными.

— Мамочки, — прошептала Эмили, — адресовано Эмили Бернис Уотрисс! Марка в два цента, дата гашения — четвертое июня двадцать первого года. — Она подняла письмо и посмотрела конверт на просвет, пытаясь проникнуть в его тайну. — Украдено четыре дня назад, — удивленно произнесла она, — а теперь еще раз отправлено мне же! Зачем?

— Распечатай, — посоветовала Роуз. — Конверт шестидесятидвухлетней давности, а что внутри?

Собравшись с духом, Эмили извлекла на свет хрупкий листок с коричневатыми строчками, выведенными изящным почерком со множеством завитушек.

— Четвертое июня двадцать первого года, — прочитала она. — Начинается так: «Моя дорогая, ненаглядная Эмили…»

У Эмили по щеке скатилась слеза.

— Ну, продолжай! — потребовала Роуз.

— Письмо адресовано мне!

— Не спорю, но сейчас мы с тобой — две старые боевые подруги. Ничто не может нас смутить. Дай-ка сюда!

Выхватив у сестры письмо, Роуз поднесла его к свету. По мере того как она разбирала каллиграфический почерк прежних времен, ее глаза сощуривались, а голос звучал все тише:

• 1/3
• Следующая