Том 35. Бичо-Джан Рассказы - Чарская Лидия Алексеевна - Страница 5
- Предыдущая
- 5/27
- Следующая
Глава вторая
Горный замок князя Павле Тавадзе приютился в одном из ущелий дагестанских гор. Плотно обступили его со всех сторон горные склоны, заросшие лесом. Мохнатые чинары, дикий орешник покрывают склоны гор. Дальше, в глубь Дагестанского края, природа постепенно меняется — одни только голые скалы, кое-где усеянные кустами архани (род ползучей колючей растительности). Но если там, в горах, кавказская природа бедна растительностью, здесь, у входа в долину, откуда вся Алазань видна, как на ладони, вокруг замка Тавадзе все пышно зеленеет. Красивые горные леса со всех сторон обступили замок; сочные пастбища, поросшие травою, приютились по склонам гор; прелестные цветы диких роз, азалий и ярко-красные, алые хлопья гранатника — все это пестрело нарядным ковром.
Замок окружен каменною стеною с крепкими воротами. Когда-то, еще недавно, он принадлежал одному дидойскому князю и выдержал нападение во время войны. В замке большой двор, поросший травою, и посреди него — главный дом, похожий на татарскую саклю, только гораздо больше, с плоской кровлей, под которой второй этаж выдается над первым, образуя небольшую галерейку, идущую вокруг всего дома. А рядом высится над стеною замка круглая сторожевая башня, откуда прежние обитатели выслеживали врага. В противоположной стороне двора — постройки для прислуги и для чепаров (стражников), которые служат князю Павле не только для охраны замка, но и для наблюдения за табунами овец и лошадей, которые пасутся в горных теснинах и только на ночь загоняются в стойла. Князь Павле — большой любитель горных лошадок. Великолепные горные овцы с шелковистою шерстью живут тут же по соседству с конями. В Алазанской долине ни тех, ни других держать нельзя: они вытопчут пшеницу, просо и кукурузу, которыми засеяны огромные поля князя.
Уже вторую неделю живет маленький Кико в горном замке.
Какое разочарование! Не такого ожидал он. Бабушка Илита не спускает глаз со своего любимца. Чуть выглянет за ворота Кико, она тут как тут.
— Куда! Куда, голубь мой! Назад ворочайся. Не приведи Господь, скатишься в бездну, либо душман (разбойник) тебя захватит. Ступай, ступай к дому! Испек тебе повар медовых лепешек с персиковым вареньем. Хороши лепешки! Попробуй, голубь мой!
Нечего сказать! Нашла чем утешить! Лепешками! Ну, уж и бабушка! Точно он, Кико, маленький мальчик, а не джигит. И разбойниками тоже пугать вздумала! Точно он девчонка. Да разбойники далеко в глуши хозяйничают, а сюда они и носа показать не смеют. У них в замке шесть человек чепаров-охранников, да столько же мужской прислуги; а все стены обвешаны ружьями да кинжалами, и кроме того, две маленькие горные пушки стоят на башне. Разве посмеют приблизиться к замку разбойники, у которых ничего нет, кроме рваной одежонки да притупленного кинжала? Как бы не так! И каких таких душманов бабушка выискала? Просто это рваные байгуши, нищие, которые и курицы-то украсть не посмеют.
И Кико презрительно поджимает губки. Скоро и конец его житью здесь, а он еще и не наскакался как следует на быстрых огневых горных лошадках.
Правда, ежедневно они с Шушей совершают поездки в горы, но с ними неотлучно скачут два чепара, один спереди, другой сзади, они удерживают его, когда Кико хочет умчаться вперед.
— Нельзя, батоно-князек. Нельзя. Князь Павле шибко бранить будет слуг своих, ежели что случится.
"А что может случиться? Ничего не случится! — думает Кико, поглядывая по сторонам. — Уж скорее бы отец приезжал. С ним вдвоем куда приятнее умчаться в горы", — и Кико понуро возвращается с прогулки домой.
Тихий летний вечер тает в горах. Курятся голубым дымком бездны. Алым заревом обливает горы заходящее солнце. Пастух только что пригнал коз из ущелья и тихо наигрывает у ворот на своей свирели. Шестеро чепаров отряжают вместе с конюхом табуны в ночное. Другие шестеро, вместе в поваром из бывших казаков и с дворецким Петро, джигитуют на дворе, стараясь развлечь маленького князя. Они скачут вокруг двора на неоседланных лошадях и тупыми концами пик и рукоятками кинжалов стараются вышибить друг друга из седла или на всем скаку, свесившись до земли, ловят ртом нарочно для этого уроненный на землю предмет.
Кико лежит на ковре, устилающем кровлю дома, среди мутаков (подушек) и меховых подстилок и нехотя пробует расставленные перед ним заботливыми руками Илиты сласти: здесь и засахаренные фрукты на подносе, и орехи, и смоква, и домашние леденцы из меда, и пряники.
Шуша, тут же сидя на корточках, из сил выбивается, угощая своего друга.
— Кушай, светик мой. Кушай. Большой будешь, толстый, вот какой!
Девочка хохочет при этом, показывая, какой толстый от всех этих снедей будет князек.
Но Кико не улыбается даже. Его тянет в горы. Теперь так славно скакать по вечерней прохладе. Да не пустят, нечего и думать об этом.
Шуша все смеется.
— Чего губы надул, князек? Будешь губы надувать — губы вырастут вот какие, — она прикладывает два свои кулачка к собственному рту.
— В арбе с музыкой тогда твои губы возить будем, — прибавляет Шуша.
Кико смешно. Вот так губы, если послушать Шушу! Он делает вид, что совсем не смешно. Шушино лицо становится вдруг серьезным.
— Скучно тебе, голубь мой? — спрашивает она участливо.
— Скучно, Шуша, — срывается искреннее признание с Кикиных губ.
— Не надо скучать, Кико, князек мой сердечный, радость сердца моего. Давай тебе Шуша плясать будет.
Не дожидаясь ответа, девочка быстро вскочила на ноги, взяла бубен и встала в позу для лезгинки, самого распространенного танца на Кавказе.
С первым ударом в бубен мужчины, джигитовавшие на дворе, соскочили с коней и бросились на кровлю. Мигом у кого-то из чепаров очутилась зурна, у его товарища — сопелка-дудка, отнятая тут же у пастуха, у третьего — чунгури маленького князя, и в один миг составился целый оркестр, наигрывавший любимую на Кавказе лезгинку.
Под эту музыку, равномерно ударяя рукою в бубен, Шуша плавно поплыла по коврам кровли, грациозно изгибаясь.
Все присутствовавшие, кроме добровольных музыкантов, мерно ударяли в ладоши, следя глазами за юной плясуньей.
Все быстрее и быстрее становился танец, все чаще и чаще ударяла смуглая рука девочки в бубен, все скорее и скорее переступали ножки Шуши, обутые в красные восточные туфельки. Глаза ее горели; черные косы извивались, как змеи. Разметались широкие рукава ее голубого кафтана и белый кисейный личок (покрывало), покрывавший головку, — все это закружилось в одном сплошном быстром и легком облаке вместе с неутомимой плясуньей.
Но вот оборвалась музыка, далеко отлетел бубен, и сама плясунья со смехом, едва переводя дыхание, бросилась подле Кико на ковер.
— Ха-ха-ха! — заливалась девочка. — Хорошо сплясала Шуша? Что скажете, джигиты? Пускай попробует теперь кто-нибудь отплясать лезгинку лучше меня!
И она вызывающе обвела глазами присутствовавших.
— Куда уж нам, — засмеялся Петро. — Ты известная мастерица, госпожа Шуша (Шушу вся прислуга называла «госпожою» из уважения к ее бабушке, которая управляла домом). Где уж нам угнаться за тобою!
— Правду Петро говорит, правду, — подхватили все.
— А я говорю — нет! — раздалось неожиданно за спинами присутствовавших на ломаном грузинском языке. — Якши хороша пляска, да красавец Али пляшет лучше во сто раз.
— Это еще кто такой? Откуда?
Толпа слуг раздалась на обе стороны под толчками протискивавшегося вперед странного существа, и перед изумленными Кико и Шушей предстал уродливый человек с маленьким горбом, с кривыми ногами и длинными болтающимися руками.
Лицо карлика-незнакомца было не лучше его фигуры: длинный крючковатый нос; огромный, как у лягушонка, рот; маленькие щелочки — глаза, ярко блестевшие из-под черных мохнатых бровей; странно выдающиеся скулы.
- Предыдущая
- 5/27
- Следующая
