Выбери любимый жанр

Том 35. Бичо-Джан Рассказы - Чарская Лидия Алексеевна - Страница 3


Изменить размер шрифта:

3

Темные слухи утверждали, что оба Мичашвили, отец и сын из дальнего горного замка, не раз уводили у соседей-горцев коней, а то промышляли и более крупным разбоем. Но не пойман — не вор, как говорит пословица, и одним темным слухам верить нельзя было. К тому же Вано Мичашвили приходился родственником прославленному богачу князю Павле, которого искренне почитали и уважала соседи за его готовность помочь им в тяжелую минуту жизни. И ради великодушия и щедрости князя Павле именитые князья и простые дворяне, помещики Алазанской долины, не хотели даже верить слухам.

С заходом солнца князь Павле должен был ехать в Тифлис по прохладе, почему пир был назначен пораньше. Слуги с ног сбились, приготовляя обеденный стол.

Несмотря на то, что предки семьи Тавадзе ели, по издревле заведенному обычаю, сидя на коврах поверх мягких подушек, поджав под себя ноги по-турецки, сам князь Павле в этом отношении отступил от обычаев предков и угощал своих гостей за столом.

Этот стол буквально ломился под тяжестью всякой снеди. Целый окорок жирной баранины; огромное блюдо, приправленное пряностями, с шашлыком (жаренным на вертеле мясом) из баранины же; вкусный, ароматыый плов с приправой из чеснока; жареная дичь с изюмом; пироги из персиков, винограда; душистые шербеты (сладости) — все это заедалось соленым квели (сыром) и тонкими лавашами-лепешками, заменяющими собой в Грузии и хлеб, и даже тарелки в бедных семьях. Вместо хлеба подавалась круто сваренная пшенная каша, нарезанная ломтями. Все это запивалось кисловатым кахетинским вином, целые кувшины которого то и дело наполнялись слугами из огромных глиняных чор (бочек), находившихся на дворе и врытых в землю.

На каждом таком пиру из среды гостей избирался тулунбаш, или распорядитель пира, заведующий тостами и распоряжающийся застольем. На этот раз гости князя Павле выбрали тулунбашем важного седого соседа-грузина князя Акинадзе и усадили его за стол на почетном месте в прохладной кунацкой. По правую руку его находился Вано с сыном, по левую — хозяин дома.

За обедом сидели и женщины, хотя по старому дедовскому обычаю грузинки должны сидеть отдельно от мужчин. Здесь же находилась и старая Илита, которую князь Павле считал скорее за родственницу, нежели за простую служанку, и ее внучка, проказница Шуша, то и дело прятавшая под чадрою (покрывало, которое носят на Кавказе девушки) свои плутовские глаза. Они занимали и угощали женское общество, приютившееся отдельно от мужского на дальнем конце стола.

В углу примостились несколько музыкантов с инструментами. Тут были и чунгури — род гитары, и зурна — грузинский бубен, и барабан. Музыканты покрывали музыкою каждый тост в честь гостей, провозглашенный тулунбашем. Чествовали поочередно всех гостей.

К концу пира лица у гостей раскраснелись, все болтали без умолку. Старики, еще помнившие походы, рассказывали о них, похваляясь своей отвагой. Молодежь внимательно слушала, завидуя старым воинам.

Один князь Павле не принимал участия в общем веселье, он то и дело нетерпеливо поглядывал на дверь. Но вот зашевелился ковер у входа, и князь Кико, одетый в дорогой из голубого сукна бешмет (кафтан), весь расшитый золотом, и опоясанный драгоценным поясом — родовым сокровищем семьи Тавадзе, со сверкающей камнями рукояткой кинжала, степенной и горделивой поступью, совсем как взрослый, вошел в кунацкую.

— А-а, Кико! Здравствуй, Кико, алазанский соловушка! Будь здоров, соколенок-князек! — посыпались веселые приветствия.

Кико с достоинством поклонился. Все взоры обратились на единственного наследника, сына князя Павле Тавадзе.

— Как он хорош! — говорили женщины на своем конце стола. — Посмотрите, сколько поистине княжеского величия в этом красивом мальчугане!

— Что и говорить, Кико — наша гордость! А как он поет! — восторгалась Шуша.

— Он, верно, унаследовал свой серебристый голосок от покойной матери, — заметила одна из присутствовавших дам. — Покойная княгиня Гемма славилась своим пением на всю Грузию. Ах, как она пела!

Кико был несколько смущен, но отнюдь не выказывал этого. Ему впервые приходилось выступать во время пира в качестве гогия, то есть певца. Вот почему сердечко мальчика билось тревожно. Однако он твердым шагом по чуть заметному знаку отца подошел к дяде Вано, глядевшему на него из-под нависших бровей вопросительно и далеко не ласково, и, взяв в руки болтавшуюся у него за спиной на шелковой ленте чунгури, ударил по струнам ее и звонким серебристым голосом запел ту песнь, которую не раз слышал от покойной матери, умершей три года тому назад, переставляя, однако, имена старой легенды:

В узких теснинах нагорной страны,
В замке высоком и мрачном,
Живет храбрый рыцарь со своими детьми,
Пятью молодцами-сыновьями.
Пятеро сыновей Вано — орлы молодые,
Пятеро сыновей — мощные лесные барсы,
Пятеро сыновей Вано — пять золотых созвездий
На голубом и прекрасном кавказском небе.
Первый сын Вано храбр, как его отец.
Могучий и сильный и смелый Вано Мичашвили,
Зовут его Давидка, и смелости его позавидует горный орел.
И второй его сын — Максим бесстрашный,
Он затмит горного джигита дагестанских высот.
И третий сын — Дато — соперничает с соколом в поднебесье.
И четвертый — Михако — славится отвагою на всю страну.
И пятый — Горго, хоть и молод, но сулит стать рыцарем, как его отец и братья…
Том 35. Бичо-Джан Рассказы - pic_7.png

Еще долго перечислял Кико своим красивым голоском, лившимся прямо в душу его слушателей, качества своего дяди и троюродных братьев. Струны чунгури мелодично звенели и переливались. Взгляды всех были прикованы к красавцу-мальчику, певшему, как соловей.

Один только Вано да его сын Давидка, казалось, не восторгались пением. Может быть, они чувствовали, что недостойны этих расточаемые им песнью похвал; может быть, просто завидовали этому мальчугану, которому улыбалась жизнь и у которого было все: и богатство, и талант певца, так почитаемый в Грузии, и очаровательная внешность. А тут еще, как нарочно, по окончании пения гости осыпали похвалами маленького певца. Тулунбаш поднял в его честь полную чашу и громко провозгласил:

— Пью за соловушку Алазанской долины, за сокровище князя Павле, за его наследника, маленького князя Кико, за гордость и радость дома сего!

И он одним духом осушил чашу.

Кико посадили рядом с отцом. Женщины повскакавшие со своих мест, угощали его лакомствами, осыпали ласками. От первого Кико не отказывался и с удовольствием уписывал за обе щеки засахаренные фрукты и конфеты, и душистое сухое варенье, и шербет; но от поцелуев уклонялся, по обыкновению. Ведь он же мужчина — не пристали ему эти нежности!

А вокруг него говорили о том, как была бы счастлива покойная княгиня Гемма, если бы послушала пение своего сынка… И еще говорилось о том, что когда вырастет он, князь Кико, и будет едва ли не самым богатым человеком во всей Грузии, будет ли и он так же, как и его отец, помогать бедным соседям.

Кико, услышав это, быстро вскочил со своего места и с пылающими глазами крикнул дрогнувшим от волнения голосом:

— Клянусь святой Ниной, просветительницей Грузии (святая, чтимая всеми грузинами), я пойду по следам моего отца!

И тут же умолк внезапно, смущенный собственной горячностью.

— Молодец, Кико! Славно сказано, орленок! — послышались кругом сочувственные голоса, и несколько чарок потянулось к маленькому князю.

И вдруг он увидел: на него смотрели с холодной завистью и злобой глаза Вано и его сына.

3
Перейти на страницу:
Мир литературы