Горнист - Дьяконов Юрий Александрович - Страница 3

• Предыдущая
• 3/9
• Следующая

— Черт возьми! — мастер сдвинул на затылок фуражку с моментально вспотевшего лба. В буксу второго от паровоза вагона какая-то злобная рука насыпала песку, прикрыв его смоченной в мазуте тряпкой… Во второй, в третьей буксе — то же самое! Загорятся же в пути!

Мастер подхватил на плечо сумку с инструментами и побежал разыскивать начальника станции.

Завхоз уже собирался ехать за больными, когда к вокзалу подъехал маленький автобус с детьми из соседнего лагеря.

— Леня! Кого привез? — спросил завхоз знакомого шофера.

— Да больных же… Я тут и ваших прихватил.

— Вот спасибо! А я уже хотел за ними ехать. Будь другом: сдай их нашему врачу. Ладно? А то у меня дел по горло.

— Ладно! Сдам. Не беспокойся.

В суете задерганный завхоз не спросил: какие больные? Откуда? А шофер Леня привез только двух пионеров из горбольницы после операции аппендицита. Завхоз же доложил на бегу:

— Товарищ начальник лагеря, больных привезли. Сдали врачу… — и помчался по своим делам.

Перрон кипел. По нему в разных направлениях неслись волны пионеров, сшибались, крутились водоворотом. Вместо одиннадцати вагонов на первый путь подали только восемь. Тщательно разработанный план посадки полетел вверх ногами. В вагонах смешались не только отряды, но и лагеря. Пока ругались с начальником станции, надеясь выколотить три недостающих вагона, ушло драгоценное время. Единственной заботой стало никого не оставить на перроне. Пионеры штурмовали двери вагонов. Погрузочные команды из старших ребят кидали в окна рюкзаки, свертки, чемоданчики.

Поезд уже тронулся, когда из-за вокзала на перрон выскочил завхоз. Он бежал, прижимая к животу забытый в суматохе ящик.

— Да бросай же! — крикнул начальник лагеря.

И он наконец бросил. По цементной дорожке, жалобно звеня, покатились пустые бутылки из-под томата. Завхоз схватился за поручни, и ребята дружно втянули его в вагон.

Всю ночь начальники лагерей и вожатые со списками в руках бегали по эшелону — искали своих пионеров. Всматривались в лица спящих, уставших после такого трудного пешего перехода ребят. И облегченно вздыхали, поставив еще одну галочку против чьей-то фамилии…

Солнце повисло над морем. Огромная темно-синяя чаша, как магнит, тянула его к себе все сильней и сильней. И солнце обессилело в этой борьбе, стало падать, коснулось воды.

Как от раскаленного в горне железа, брызнули во все стороны и запрыгали, заиграли тысячекратно отраженные зеркалами волн его разноцветные лучи. А оно, погружаясь, будто обволакивалось паром. Он заклубился белыми легкими облачками над горизонтом. Ослепительный солнечный диск стал ярко-оранжевым. Потом — багровым. Виден уже только краешек солнца. Вот и он, метнув в небо яркий сноп лучей, исчез в волнах. Теперь лучи солнца остались только там, высоко над землей, над морем. Они, прощаясь, играли с облаками. Одни — золотили, другие — окрашивали в розоватый, красный, малиновый и еще какие-то причудливые цвета, которым и название-то нелегко подыскать…

Сергей отвернулся от моря… Так. Все ясно. Поезд уехал. Машина уже не придет. Они остались одни… И Сергей неожиданно почувствовал облегчение. Теперь нужно рассчитывать только на себя… Он слышал доносившиеся из открытого окна разговоры о грушах, о хлебе. Вздохнул. Подумал. И отошел в глубину сада. Вынул из кармана голубой блокнот и сел под пахучей алычей на перевернутую, почерневшую от времени колоду, служившую раньше кормушкой для скота. «Я — старший. Витьку считать нечего. Хоть он и старше на полгода, да что с него толку?.. Значит, я командир. А что делать? Одними грушами не проживешь… и домой ехать надо… Что делать?» Он открыл блокнот. На первых страницах мелкими фиолетовыми буквами записаны слова любимых героев из прочитанных книг. Тут и Овод, и Суворов, и Сергей Лазо… Он пробегал глазами по строчкам: «Букли не пушки, коса не тесак…» Нет, не то! «В науке нет широкой столбовой дороги. И только тот достигнет ее сияющих вершин, кто, не страшась усталости, карабкается по ее каменистым тропам». Так то в науке! А здорово!.. «Сияющих вершин»!.. Вот человек!.. Перевернул страницу. В сгущающихся сумерках, еле разбирая, прочел: «Капитан, потерявший уверенность, теряет власть на корабле. Он не может быть капитаном…» Правильно! Уверенность — вот что главное! И Сергей решительно записал на чистой странице: «Список изолятора». Перечеркнул «изолятора» и написал «гарнизона». Еще подумал, зачеркнул все и вывел: «Список отряда на 27 августа 1933 года», — и ниже:

Перед окнами изолятора Сергей прочертил прямую линию и выложил ее белыми кремнями. Через окно взял горн, лежавший на сетке кровати…

Вечернюю тишину над притихшим селением раздробили звонкие, чистые звуки горна. Сигнал «сбор» ворвался в открытые окна изолятора. Пионеры, сидевшие и лежавшие на голых сетках кроватей, вскочили и бросились к дверям. Горн звал, торопил, приказывал! Сергей оторвал мундштук горна от губ и, став по стойке «смирно», уверенно скомандовал:

— Отряд! На вечернюю линейку становись!

Пионеры пошли к линейке — белой цепочке кремней. А он уже торопил:

— Равняйсь!.. Отставить!.. Сапыкин, Соня, а где ваши галстуки? Надеть — и бегом в строй!

Виктор и Сонечка повиновались. А Майя подошла к Сергею:

— Зачем ты это, Сережа? Все равно…

— Замолчи! Что ты панику разводишь?! Будем сидеть и плакать, да? Становись в строй!

Майя обиженно вскинула голову и отошла. Губы ее дрожали. Когда вернулись Виктор и Сонечка, Сергей перед затихшей по стойке «смирно» шестеркой товарищей произнес свою первую командирскую речь:

— Командиром отряда буду я. Завтра мы отсюда уедем… Я вам слово даю!

Сонечка всхлипнула. Сергей повысил голос:

— Приказываю все паникерские разговоры прекратить! Перестать реветь. Москва слезам не верит. Все продукты разделим поровну. А завтра… завтра будет нормальный завтрак! Кто не хочет подчиняться, пусть уходит из изолятора. Кто не согласен — шаг вперед!

Из строя никто не вышел. Только заворочался и засопел Виктор да чуть всхлипнула Нина Покутняя. А Саша Круглик поднял руку и предложил:

— А я буду твоим ординарцем! Ладно?

— Ладно, — невесело согласился командир. — Вольно. Разойдись!

Он извлек из кармана коробку спичек, обернутую для надежности в промасленную бумагу. Нащупал на стене керосиновую лампу-семилинейку. Зажег свет. По его приказу из разных комнат притащили в большую комнату изолятора, где раньше жили медсестры, три койки. Положили на сетки слой сена, застелили своими простынями и легкими байковыми одеялами. Во дворе разожгли костер и повесили кипятить два котелка воды.

На большом столе, пропахшем лекарствами и покрытом темными пятнами йода, при неярком свете лампы Сережа раскладывал оставшиеся в рюкзаках продукты. Тут было несколько сухарей, семь штук галет, пять кусочков сахару, кучка невысохшего еще лаврового листа (Майя везла маме в подарок), полторы блестящих от выступившей соли тараньки, полпачки малинового чая (суррогата в зеленой полосатой обертке, излюбленного, по случаю его дешевизны, лакомства Сережи, купленного еще в городе).

— Виктор, а у тебя что есть?

Виктор возился с мешком в самом углу, отвернувшись от других.

— Ничего… Вот только чеснока головка.

— И все?

— Все…

— Давай рюкзак к свету. Чего ты в потемках копаешься?

— Вот еще нашелся… мне и тут видно.

• Предыдущая
• 3/9
• Следующая