Хаус и философия. Все врут! - Джейкоби Генри - Страница 38

Милль убежден, что общество должно позволить оригинальным личностям свободно самовыражаться и на словах, и на деле. Но те, кто, как Хаус, далеко отклонились от нормы и идут своим путем, пересекают тонкую грань и кажутся окружающим не просто оригиналами, но законченными чудаками. Однако Милль уверен, что и чудаки, и сумасброды нужны обществу: «В такое время, как наше, более, чем когда-либо, надо не запугивать, а, напротив, поощрять индивидуумов, чтобы они действовали не так, как действует масса. <…> теперь неисполнение обычая, отказ преклоняться перед ним, есть уже само по себе заслуга. Потому именно, что тирания мнения в наше время такова, что всякая эксцентричность стала преступлением, потому именно и желательно, чтобы были эксцентричные люди, — это желательно для того, чтобы покончить с этой тиранией. Там всегда было много эксцентричных людей, где было много сильных характеров, и вообще в обществе эксцентричность бывает пропорциональна гениальности, умственной силе и нравственному мужеству. То обстоятельство, что теперь так мало эксцентричных людей, и свидетельствует о великой опасности, в какой мы находимся».[121] Хаус выполняет важную социальную функцию — спасает жизни, когда другие врачи уже отступились. Кроме того, он — настоящий учитель. Но если бы Форман, Кэмерон, Чейз и другие сами не были личностями с сильным характером, отмеченным «гениальностью, умственной силой и нравственным мужеством», Хаус и близко не был бы таким эффективным лидером. Чтобы гений диагностики мог работать в полную силу, ему нужна команда врачей «с характером». И только общество, готовое позволить таким характерам расцветать, будет способно обеспечить Хауса подходящими кадрами.

За эксцентричный образ жизни приходится платить — люди сочтут, что вы чудак, и станут на вас коситься. Но Милль убеждает, что чудаки оказывают нам неоценимую услугу. В попытке открыть что-то важное за границами существующего порядка они не боятся бросить вызов враждебному обществу. Консерваторы при каждом удобном случае спешат уверить нас, что большинство новых идей, мнений и экспериментов с жизнью оказываются хуже старых, и уже в силу этого чудаки наверняка потерпят крах. Но даже своими неудачами они служат обществу. Превращая собственную жизнь в лабораторию, эксцентричные люди способствуют созданию новых образцов для подражания, оригинальных идей и мнений. В конечном счете они помогают нам обретать жизнь, которую стоит прожить.

Здесь следует отметить, что Милль находит прямую связь между поиском такой жизни и поиском истины. Он пишет: «Утверждают, что некоторые верования столь полезны, чтобы не сказать необходимы для общего блага, что охранять их для правительства не менее обязательно, как и охранять какие-либо другие общественные интересы. <…> Полезность какого-либо мнения есть также предмет суждения и предмет столь же спорный, так же подлежащий критике и так же нуждающийся в ней, как и самое мнение. Утверждать, что такое-то мнение вредно, и на этом основании лишать свободы его высказывать, — предполагает такое же притязание на непогрешимость, как если бы дело шло не о вреде или пользе мнения, а об его истинности или ложности. Неправильно утверждать, что будто может быть дозволено доказывать пользу или безвредность мнения, и запрещено только доказывать или опровергать его истинность, потому, что истинность мнения составляет всегда существенную часть его полезности».[122]

Хаус почти идеально совмещает поиск жизни познанной и поиск истины. В эпизоде «Бритва Оккама» диагност приходит к изящной теории, объясняющей болезнь ошибкой аптекаря. Приняв эту гипотезу, он спасает пациента. Но аптекарь утверждает, что не мог ошибиться; и семья больного не может ни доказать, ни опровергнуть такую версию. Хаус методично пересматривает все лекарства в больничной аптеке, пока не находит то, что искал: таблетки колхицина, внешне почти неотличимые от таблеток от кашля. Можно было бы заметить, что хаусовская потребность быть всегда правым подпитывается его нарциссизмом, но этот же нарциссизм движет его жаждой познать истину. А, как уже было сказано, истинность мнения — необходимое условие его полезности.

Безусловно, Хаус — тот тип характера, что описан в классике кантри «Мамы, не позволяйте вашим мальчикам вырасти в ковбоев»:

Многим из нас мир, в котором не найдется места для Хауса, покажется неуютным местом. Нам есть чему учиться у таких людей, как он, и общество только выигрывает, относясь к их эксцентричности, как к добродетели и позволяя ей цвести пышным цветом.

В первом сезоне Кэмерон влюблена в своего шефа. Может, ее просто тянет к нему, а может, это и вправду любовь. Так сразу и не отличишь, и вообще при чем тут философия? Философия дает определения понятиям, в том числе и такому важному, как любовь. Итак, давайте попробуем с помощью сериала и философии ответить на вопрос: что есть любовь?[124]

Предположим, что Кэмерон действительно любит Хауса. Вначале неприветливый доктор раздражен и не поддается искушению, но Кэмерон прибегает к шантажу: либо он приглашает ее на свидание, либо на работу она больше не выйдет. Хаус капитулирует. Зрители видят, что его привлекает возможность отношений с Кэмерон. Но в конце эпизода Грегори говорит ей то, что в глубине души всегда знал: Эллисон влечет к нему потому, что она видит в нем одинокого, ожесточенного калеку, которого она могла бы «спасти» или «починить». Но разве это такая уж плохая причина для любви? Хаус считает, что плохая. Он не хочет, чтобы его любили из жалости. Он не хочет чувствовать, что его любят за слабости и недостатки.

Кэмерон, однако, могла бы ответить, что Хаус ошибается и для любви не нужны причины. Она просто любит его, и все! Любовь иррациональна, и значит, Хаус неправ, высмеивая и отвергая ее.

Широко распространено мнение, что любовь это эмоция и стрелы Купидона цель не выбирают. Но в разных случаях эмоции могут быть оправданными или неоправданными. Возьмем гнев — гнев Хауса часто оказывается непропорциональным ситуации или вообще неуместным, а порой и морально неоправданным (например, он часто сердится на доведенных до отчаяния родственников умирающих пациентов). Тем не менее его гнев бывает справедливым, как в эпизоде «Отцовство», когда он обнаруживает, что родители пациента утаили от Хауса одну маленькую деталь — ребенок им не родной, его усыновили, и значит, заболевание могло достаться ему от биологической матери.

Можно ли сравнивать любовь с гневом? Если Кэмерон любит Хауса потому, что он ожесточившийся калека, трудно усмотреть хоть какую-то аналогию. В случае с гневом объект эмоций либо подходящий, либо нет: он заслуживает гнева (именно такой интенсивности) или не заслуживает. Любовь, похоже, другое дело: нельзя описывать объект любви как подходящий или неподходящий. Может быть, Кэмерон права, отрицая, что любовь имеет причины? Любовь не может быть «слишком сильной» или неуместной просто потому, что ее объект не привлекателен.

А принимают любовь за эмоцию потому, что ее эмоциональная составляющая очень выражена: «переживание» любви характеризуется не только физическими реакциями (сексуальное возбуждение, например), но и мыслями, определенным поведением и, само собой, разнообразными эмоциями. Но сама любовь, может, и не эмоция вовсе.