Драконья погибель (ЛП) - Хэмбли Барбара - Страница 38
- Предыдущая
- 38/68
- Следующая
Но ничто не шевелилось в темноте. И тишина Бездны была страшнее любого грома и скрежета.
После залитой солнцем Долины голубоватый полумрак Рыночного Зала показался почти черным. Везде, куда достигал свет, клубились едкие испарения. Воздух, насыщенный гарью и тяжелым смрадом ядовитого шлака, вызывал дурноту. Даже с ее умением видеть во тьме Дженни пришлось остановиться, всматриваясь. И сразу же нахлынула такая слабость, словно вся эта кровь под ногами была ее собственной.
Он лежал, уронив лицо на выброшенную вперед руку; кольчужный капюшон
— сорван, волосы — если не выжжены, то пропитаны кровью. Кровь тянулась за ним чернильным следом по полу, показывая, как он полз мимо трупа Оспри — оттуда, из глубины, где чернела огромная туша дракона.
Дракон лежал мерцающей грудой обсидиановых ножей. Распластанный ничком, он был чуть выше пояса Дженни — блистающая черная змея сорока футов в длину, окутанная белой дымкой ядовитого пара и темной магией; гарпуны торчали из него, как стрелы. Передняя лапа еще тянулась в последнем усилии к Джону — сухая, словно рука скелета. Воздух вокруг был отягощен нежным, ясным пением, проникавшим, казалось, прямо в мозг. Песня на незнакомом Дженни языке, песня о холоде, о звездах, о восторге затяжного броска сквозь вечную тьму. Мелодия была полузнакомой, как будто Дженни уже слышала когда-то давным-давно отдельные ее такты, являвшиеся ей потом во сне.
Затем дракон Моркелеб приподнял голову, и глаза их встретились.
Две серебряные лампы, кристаллический белый калейдоскоп, холодный и нежный, тлеющий, как сердцевина угля. И Дженни отшатнулась, пораженная чувством, что она смотрит в глаза мага — такого же, как она сама. Было что-то ужасное и притягательное в этих глазах; пение в ее мозгу зазвучало громче, словно некий голос обращался к ней, и слова становились все понятнее и понятнее. И она ощутила с новой остротой тот вечный душевный голод, которого не утолить.
Отчаянным усилием Дженни вырвалась из мерцающей пропасти и отвела взгляд.
Теперь она знала, почему все легенды предостерегали, что ни в коем случае нельзя смотреть в глаза дракону. Дело вовсе не в том, что дракон может взглядом лишить тебя воли и ударить врасплох.
Просто, даже вырвавшись, ты оставляешь часть души в глубине ледяных кристаллических глаз.
Дженни повернулась, готовая бежать сломя голову от этого всепонимающего взгляда, от пения, проникающего в мозг, но споткнулась обо что-то, лежащее на полу. И, лишь уставившись на простертого у ее ног мужчину, она заметила наконец-то, что раны его еще кровоточат.
10
— Он не может умереть! — Гарет бросил охапку свеженаломанного хвороста и обратил к Дженни умоляющие глаза. Как будто с той властью, что оставалась в ее усталом израненном разуме, она могла еще что-то сделать!
Не отвечая, Дженни склонилась над закутанным в шкуры и пледы Джоном, коснулась ледяного лица. Чувства ее были притуплены отчаянием, как у заблудившегося путника, в который уже раз оказавшегося на той же самой поляне.
Ведь знала же, знала еще при первой их встрече, что именно так все и кончится! Вот и кончилось. Никогда уже не поглядеть ей в эти карие, мальчишески озорные глаза… Зачем она не прогнать его тогда, зачем послушалась слабого, идущего из сердца шепота: «Я больше не могу без друга…»
Дженни выпрямилась, отряхнула юбку, зябко закуталась в плед, накинутый поверх овечьей куртки. Гарет следил за ней собачьими глазами, больными и жалобными. Стоило ей двинуться к скарбу, как он тут же пошел следом.
…А любовников она бы себе нашла. Переспать с ведьмой — приключение, да и примета есть, что после этого станешь счастливым… Почему она не прогнала его утром и говорила с ним весь день, словно забыв, что он мужчина — враг, норовящий лишить свободы! Зачем она позволила ему коснуться своей души, как позволила коснуться тела!..
В оцепенелой тишине ночи висела белая ущербная луна. Ее призрачный свет вылеплял из мрака руины городка в Долине. Полено просело в умирающем костре; алый отблеск лег на погнутые звенья кольчуги Джона, клейко блеснул на вывернутой ладонью вверх обожженной руке, и Дженни показалось, что тело ее — сплошная открытая рана.
«Мы изменяем все, до чего ни дотронемся», — в отчаянии подумала она.
…Зачем она позволила ему изменить себя! Магия — единственный ключ к магии, и он знал это с самого начала. Но ведь и Дженни знала, кто он такой. Человек, отдающий жизнь за ближних, и если бы только за ближних!
А послушайся он Зиерн…
С яростным омерзением она отбросила эту мысль, прекрасно понимая, что Зиерн — та в самом деле могла бы своим колдовством спасти Джона. Весь день Дженни хотелось заплакать от бессилия что-либо поправить — и в прошлом, и в настоящем.
Жалобный ребяческий голос Гарета вывел ее из слепого круга ненависти к самой себе.
— Неужели ты больше ничего не можешь сделать?
— Я уже сделала все, что могла, — устало отозвалась она. — Промыла раны, зашила, наложила заклинания… Кровь дракона ядовита, а своей он потерял очень много…
— Но должно же быть хоть что-нибудь… — В беглом блике костра она увидела, что Гарет плачет.
— Ты просишь меня об этом уже десятый раз за вечер, — сказала Дженни.
— Но это не в моих силах… не в моей власти…
Теперь она пыталась убедить себя, что, не полюби она Джона, потрать все силы и время на магию — ничего бы в итоге не изменилось.
Посвяти она каждое утро медитации и изматывающим упражнениям вместо того, чтобы болтать с Джоном, лежа в постели, — смогла бы она уберечь его?
Нет, не смогла бы… Просто стала бы чуть сварливее, чуть скучнее… Как Каэрдин…
Но даже с ее жалкой школярской магией, прилежно выводящей руну за руной, — надо было что-то делать. Дженни попыталась сосредоточиться и с новым отчаянием осознала, что исцелить Джона ей не по силам. Что там говорила Мэб о врачевании?..
Дженни сгребла обеими руками тяжелые волосы, приподняла. Плечи сводило судорогой от усталости; она не спала уже вторую ночь.
— Самое большее, что мы можем сейчас сделать — это нагревать камни в костре и обкладывать ему бока, — сказала она наконец. — Иначе его добьет холод.
Гарет сглотнул и шмыгнул носом.
— И все?
— Пока все. Если к утру он будет выглядеть чуть покрепче, попробуем увезти его отсюда…
Но в глубине души Дженни прекрасно понимала, что до утра Джону не дожить. Снова припомнилось видение в чаше воды. Надеяться было не на что.
Поколебавшись, Гарет предложил:
— Врачи есть в Халнате. Там Поликарп, он сам врач…
— И армия у стен города? — Голос ее звучал глухо и безразлично. — Если он доживет до утра… Мне бы не хотелось посылать тебя в когти Зиерн, но утром тебе все-таки придется взять Молота Битвы и съездить в Бел.
Услышав имя Зиерн, Гарет даже осунулся — образ колдуньи наверняка возник перед ним вновь. Справившись с собой, юноша хмуро кивнул, и Дженни внезапно всмотрелась в его лицо. Надо же, не убежал… Не бросил…
— Явишься в тот дом и приведешь сюда Мэб, — продолжала она. — Где-то здесь, в Бездне, должны быть лекарства гномов… — Дженни осеклась. Потом повторила медленно: — Лекарства гномов…
Как иголка, вонзившаяся в онемелую руку, прошила болью новая надежда.
— Гарет, где карты Джона?
Гарет моргал непонимающе, слишком еще напуганный возможностью новой встречи с Зиерн. Потом вздрогнул, лицо его исказилось радостью, и он издал вопль, слышимый, должно быть, и в Беле.
— Пещеры Целителей! — Гарет кинулся к Дженни и обхватил длинными руками, чуть не свалив с ног. — Я же знал! — захлебывался он, став на секунду прежним восторженным Гаретом. — Я знал, что ты обязательно что-нибудь придумаешь! Ты можешь…
— О том, что я могу, ты ничего не знаешь. — Дженни высвободилась, злясь на него за всплеск тех самых чувств, что уже расходились и в ее крови подобно глотку крепкого бренди. Повернулась и быстро пошла к Джону, пока Гарет, сделавшись сразу похожим на радостного большого щенка, раскидывал скарб в поисках карты.
- Предыдущая
- 38/68
- Следующая
