Кровь брата твоего - Хэй Малколм - Страница 48
- Предыдущая
- 48/79
- Следующая
Лишь немногие французские католики, как тактично напомнил Ротшильд папскому нунцию, выказали готовность следовать наставлениям папы. В провинции бесчисленные маркизы, графы, виконты и бароны, гниющие в своих приходящих в упадок замках, продолжали молиться о восстановлении монархии. Дрюмон, конечно, был возмущен предложением сотрудничества католиков с евреями и призывал какого-нибудь французского рыцаря воспользоваться железной рукавицей Ногаре, которой тот дал пощечину Бонифацию VIII28 в Ананьи. Папа, «прославленный простофиля», как характеризовал его Жорж Бернанос, вызвал недовольство клерикальной и роялистской партий: им было известно, что взгляды папы на дело Дрейфуса сильно отличались от взглядов кардинала Рамполлы и римского нунция. В сложившейся ситуации он не сделал, да и не мог сделать публичного заявления по этому вопросу. Но в частном письме, которое он позволил опубликовать своему корреспонденту, он в поразительной фразе выразил свою симпатию к страданиям невинного еврея: «Счастлива жертва, которую Бог избрал достойной уподобиться Своему собственному распятому Сыну» (147, 5, 37). Большинство французов считали публикацию этого письма "недопустимым вмешательством во французскую политику, и лишь немногие были способны оценить папское упоминание о мистической доктрине искупительного страдания. В этой публикации подозревали какой-то «еврейский подвох» и ожидали официального опровержения Ватикана; однако ждали напрасно. Добрые католики, утешившие себя тем, что папа высказал свое мнение не официально, а в частном письме, искали утешения в молитве, и было отслужено множество месс за возвращение папы на путь истинный.
Возможно, Лев XIII заметил исторические признаки того, что сейчас, по прошествии 50 лет, уже более различимо. Страдания Дрейфуса, из-за которого с новой силой вспыхнула ненависть ко всему еврейскому народу, оказали влияние на ход событий, которые в эти годы никто не был способен предсказать. Никто не заметил, что посетивший Францию иностранец, человек, которому было суждено стать одним из великих вождей еврейского народа, наблюдал растущую волну ненависти с пророческим пониманием. Он приехал из Австрии, этот высокий человек примечательной наружности, свободно чувствовавший себя в нееврейском мире, в котором он был принят и жил счастливо; совершенно ассимилированный еврей и тем не менее — пророк Израиля. Его звали Теодор Герцль. Дрюмон вернул Герцля народу Израиля. Герцль был наиболее деятельным из множества евреев, увидевших в трагедии Дрейфуса еще одно повторение их истории с того времени, как они отправились в изгнание. Он стал проповедником возвращения; он убедил многих евреев, что в этом мире их единственный путь к спасению — дорога, ведущая в их собственный дом.
Юдофобия, возродившаяся в Германии, Австрии, России и Польше за несколько лет до публикации «Еврейской Франции», не поколебала уверенности западного еврейства в том, что прогресс, просвещение и либеральные политические концепции 19 века являются гарантией безопасности. В 1881 году Люсьен Вольф *29 был уверен, что «приступы антисемитизма будут ослабевать, пока совершенно не исчезнут». Рабби Герман Адлер заверял свой народ, что, «возможно, недалек тот час, когда Германия будет рассматривать травлю евреев, как отвратительный кошмар… как грязное пятно на истории 19 века». И никто в 1882 году не слушал Лео Пинскера *30, чья уверенность в будущем была разрушена увиденным в России. Он призывал евреев не полагаться более на чувство справедливости или дружеские заверения других наций, а действовать ради собственного спасения. Пинскер был первым евреем нового времени, вернувшимся к древнему решению «еврейской проблемы», — решению, которое было известно еврейской элите на протяжении веков. Он сказал евреям, что они не обретут мира до тех пор, пока не восстановят свой государственный и национальный статус. Только тогда они смогут жить без позорного клейма и пользоваться привилегией свободы, равенства и братства в любом месте земного шара. «Ибо самого факта существования еврейского государства, где евреи — хозяева и их национальная жизнь развивается в соответствии с их собственными духовными потребностями, будет достаточно, чтобы снять с них клеймо неполноценности». «Самоэмансипация» Пинскера — книга, известная сегодня почти каждому еврею в мире, вышла в 1882 году, но осталась незамеченной во Франции. Редактор журнала «Этюд Жуив» (1882, V, 298) посвятил ей три строчки: «Преследования евреев в России вдохновили автора на фантастическую идею осуществить эмансипацию евреев, создав еврейское государство».
Грубая реальность древней и непреходящей ненависти, вспыхнувшей с новой силой вследствие процесса Дрейфуса, постепенно рассеяла иллюзии западного еврейства. «Мы все верили, — писал Ахад-ха-Ам, — что элементарная справедливость стала неотъемлемой частью европейской жизни, одной из неколебимых основ общественного устройства; теперь же мы видим, что мы ошибались». Перед приговором в Ренне действительно могло показаться, что стране свободы, равенства и братства было суждено сыграть главную роль в окончательном уничтожении еврейского народа; от этой позорной участи Францию спасло меньшинство, «пятьдесят праведников», которых не нашлось в Содоме *31.
С точки зрения Пеги, дело Дрейфуса «было серьезным кризисом в трех историях: в истории еврейского народа, в истории Франции и в истории христианства» (142, 54). Франция почти уступила вирусу ненависти, потому что она была «инстинктивно антисемитской вследствие ее христианской истории». Следы этого «инстинкта» видны в сочинениях даже тех немногих французов, которые имели мужество заступиться за евреев. Золя защищал их «не как евреев, а как человеческие существа». Леон Блуа испытывал отвращение к самодовольному антисемитизму католических буржуа. Однако его «Благополучие евреев» содержит немало фраз, которые не позволят ни одному еврейскому читателю видеть в авторе этой книги друга.
Пеги защищал евреев, потому что любил их. «Без любви, — сказал он, — справедливость и истина — просто гипсовые святые». То, что больше всего восхищало его в еврейском народе, была «их духовная сила, которую ни мир, ни плоть, ни дьявол никогда не могли уничтожить». «Всякий, — сказал он, — имеет таких евреев, каких он заслуживает».
«Буржуазные антисемиты знают и ненавидят только буржуазных евреев; антисемиты, которые в моде, знают и ненавидят только тех евреев, которые в моде; антисемиты-коммерсанты знают и ненавидят только евреев-коммерсантов. А мы, кому случилось быть бедняками, знаем великое множество евреев-бедняков и даже живущих в нищете. И я всегда нахожу этих евреев несгибаемыми, как сталь, и верными в дружбе».
Пеги знал, против чего он боролся. «Мы были героями, — писал он. — Это следует сказать со всей простотой, потому что, я уверен, никто не скажет этого за нас». И действительно, трудно сказать то, что сказал он, увидеть то, что увидел он: смысл борьбы, ее мистическое значение, которое он, почти единственный из своих современников, заметил и объяснил, — борьбу меньшинства «не только за честь нашего собственного народа в это время, но и за честь нашего народа в истории, за историческую честь всей нашей расы, за честь наших предков и наших детей».
Весь мир наблюдал за драмой еврейского народа, которая была в то же время и драмой Франции, за боем горстки праведников, выступивших против обезумевшей от ненависти толпы.
Эта горстка доблестных людей оказалась, в конце концов, способной пробудить национальную совесть и спасти свою страну от судьбы, которая через 40 лет постигла гордых немцев, когда в них тоже вселились бесы, но их не изгнали, и все стадо бросилось вниз с обрыва и погибло.
Для антисемита все зло мира заключено в еврее.
Жан— Поль Сартр
Одного из наиболее видных английских проповедников расовой ненависти, историка Эдварда Фримэна *1 помнят или, по крайней мере, должны помнить в США по тому замечанию, которое он сделал во время своего визита в Америку в 1881 году: «Это была бы великая страна, если бы каждый ирландец в ней убил негра и был бы за это повешен». Это была не просто неудачная шутка; Фримэн был одним из ранних провозвестников нацистской доктрины. Кое-кто в Америке встретил его идеи с сочувствием: он записал, в каком духе его приятель из Массачусетса воспитывал ребенка. «У мистера Гэрни была маленькая племянница… которая сказала отцу: 'Спокойной ночи, папа; я надеюсь, что ты будешь хорошо спать, и все будут хорошо спать, кроме евреев'». Фримэна возмущали англичане, публично протестовавшие против еврейских погромов в России. «Я в бешенстве от всего этого еврейского притворства, — писал он. — Я утверждаю, что если один народ решает выдрать собственных евреев, то это не касается других народов… Болгария запугана и Финляндия под угрозой; кому какое дело до их евреев, кроме самих этих стран?» Хотя Фримэн прямо не призывал уничтожить евреев, в 1878 году он высказал свое сочувствие политике уничтожения в выражениях, которые сделали бы честь самому Гитлеру: «Количество воды, достаточное для того, чтобы затопить проклятое логово еврейства, было бы благословением для всего цивилизованного мира».
- Предыдущая
- 48/79
- Следующая
