Король пиратов - Сальваторе Роберт Энтони - Страница 3

Он прекрасно знает, как знает это Кэтти-бри и я сам, что покой порождает скуку, а скука есть преддверие самой смерти.

Ведь мы измеряем свою жизнь переменами и необычными моментами. Они могут проявиться во взгляде на незнакомый город, или в первом глотке свежего ветра на вершине высокой горы, в заплыве через реку у еще не освободившуюся ото льда, или в ожесточенной схватке у подножия Пирамиды Келвина. Необычные переживания оставляют после себя воспоминания, а достойные воспоминаний десять дней стоят целого года рутинного существования. К примеру, я помню свое первое плавание на борту «Морской феи» так же отчетливо, как первый поцелуй Кэтти-бри. И хотя это путешествие длилось всего несколько недель из моей жизни, длящейся уже более трех четвертей столетия, память о них гораздо ярче, чем несколько лет, проведенных в Доме До'Урден и занятых бесконечной рутиной учебы, обязательной для каждого мальчика из рода дроу.

И мне достоверно известно, что многие зажиточные люди, даже лорды Глубоководья, готовы широко открыть свои кошельки ради дальних странствий. И пусть эта поездка пройдет не так, как они ожидали, пусть погода или компания окажутся неблагоприятными, пусть им не понравится еда или их постигнет какая-нибудь несерьезная болезнь, лорды всем будут рассказывать о том, что путешествие стоило затраченных усилий и денег. Причем ценить они будут не само путешествие или полученную выгоду, а воспоминания о приключениях, которые станут хранить до самой своей смерти. Конечно, жизнь заключается в приобретении опыта, но не менее важную роль в ней играют воспоминания и рассказы о приключениях!

И напротив, в Мифрил Халле я знаю много дворфов, в основном из старшего поколения, которые наслаждаются рутиной, и каждый их день в точности повторяет день предыдущий. Каждый обед, каждый час работы, каждый удар кирки или молота в точности соответствует приобретенным с годами навыкам. В их работе присутствует оттенок иллюзии, хотя я никогда не стал бы говорить этого вслух. Эта внутренняя, почти невыразимая логика заставляет их всегда возвращаться к определенному месту. Об этом даже поется в старинной дворфской песне:

Я этим был занят весь день вчера,

И я не вознесся в Чертог Морадина.

Сегодня займусь тем же самым с утра,

И опять не помру.

Логика проста и незатейлива, и эта ловушка срабатывает почти безотказно. Если я накануне занимался каким-то делом и сегодня стану заниматься тем же самым, можно предположить, что и результат будет прежним.

В итоге я завтра тоже буду жив, чтобы продолжать привычное занятие.

Вот так существование создает — фальшивую — уверенность в долгой жизни, но даже если эта предпосылка была бы верной и похожие друг на друга дни гарантировали бессмертие, разве такое существование не хуже тревожной близости смерти?

С моей точки зрения, эта злополучная логика приводит к совершенно противоположным результатам! Десятилетие подобной жизни гарантирует скорейшее приближение к смерти, поскольку эти десять лет, не содержащие никаких событий, проносятся как один миг, не оставляя после себя почти никаких воспоминаний. В этих ничем не примечательных мгновениях, часах и днях нет места изменениям, нет места первому поцелую.

Непрерывные странствия и жажда перемен в это опасное время в Фаэруне тоже могут значительно укоротить жизнь. Но в эти часы, дни или годы, независимо от их продолжительности, я проживу более долгую жизнь, чем кузнец, который изо дня в день бьет своим молотом по куску знакомого до мельчайших подробностей металла.

Жизнь — это впечатления, и длительность ее измеряется воспоминаниями, а те, кто может рассказать тысячи историй, живут гораздо дольше людей, придерживающихся привычной рутины.

— Дзирт До’Урден

Под свист ветра в снастях, под скрип высоких мачт, в высоком вихре брызг, высоко взлетавших из-под резного носа, «Тройная удача» перескакивала с волны на волну с ловкостью профессионального танцора. Все звуки гармонично сплетались в одну вдохновляющую энергичную мелодию, и капитан Мэймун решил, что даже нанятый для воодушевления команды музыкальный оркестр не смог бы ее улучшить.

Погоня продолжалась, и каждый человек на борту корабля знал это и чувствовал.

Мэймун, крепко держась за направляющий канат, стоял впереди у правого борта, ветер развевал его каштановые волосы и хлопал полами наполовину расстегнутой черной рубашки, приоткрывая угольно-черный шрам на левой стороне груди.

— Они уже близко, — раздался за его спиной женский голос, и Мэймун повернулся, чтобы приветствовать сверхмага Арабет Раурим, хозяйку Южной Башни.

— Это подсказывает твоя магия?

— А разве ты сам не чувствуешь? — спросила женщина.

Она слегка тряхнула головой, и ветер, подхватив ее рыжие, спускавшиеся до талии волосы, отбросил их далеко назад. Ее блуза была так же не застегнута, как и рубашка Мэймуна, и молодой человек не смог удержаться, чтобы не полюбоваться великолепным видом.

Он тотчас вспомнил о прошедшей ночи, и о предыдущей, и о многих других ночах этого восхитительного путешествия. В оплату своего проезда Арабет кроме значительной суммы денег пообещала удивительные и волнующие приключения, и Мэймун не мог не признать, что она сдержала свое слово. Ара-бет была примерно того же возраста, что и он сам, чуть моложе тридцати. Эта умная и привлекательная женщина, порой дерзкая, порой застенчивая, постоянно держала в напряжении Мэймуна и всех остальных окружающих ее мужчин, поддерживая неослабевающий интерес к своей особе. Арабет прекрасно сознавала свою власть над ними, и Мэймун это понимал, но был не в силах стряхнуть ее чары.

Арабет подошла ближе и игриво потрепала пальцами его волосы. Мэймун быстро оглянулся, надеясь, что их не видит никто из членов экипажа, поскольку такое поведение только подчеркивало, что он слишком молод, чтобы управлять кораблем, а выглядит еще моложе, чем на самом деле. Он был высоким и стройным, но мускулистым мужчиной с мальчишескими чертами лица и светло-голубыми глазами. Как и у всякого настоящего моряка, его ладони загрубели от мозолей, но кожа еще не обветрилась и не задубела от постоянного пребывания под палящим солнцем.

Арабет пошла дальше и спустила руку на грудь, поглаживая гладкую кожу и твердый рубец шрама, где смола намертво въелась в тело. Мэймун и сам сознавал, что расстегивает рубашку в основном для того, чтобы показать шрам и напомнить окружающим, что большую часть жизни он провел с мечом в руке.

— Ты настоящий парадокс, — заметила она, вызвав улыбку на лице Мэймуна. — Ты тонкий и сильный, нежный и твердый, добрый и безжалостный, ты одновременно артист и воин. С лютней в руках ты поешь голосом сирены, а если берешься за меч, сражаешься с ловкостью мастера-дроу.

— Тебя это сбивает с толку?

Арабет рассмеялась.

— Я бы прямо сейчас затащила тебя в твою каюту, — сказала она, — но они уже близко.

Словно в подтверждение ее слов — Мэймун был уверен, что Арабет, прежде чем произнести свое замечание, прибегла к магии, — раздался крик впередсмотрящего:

— Паруса! На горизонте появились паруса!

— Два корабля, — сказала Арабет Мэймуну.

— Два корабля! — раздалось с марсовой площадки.

— Это «Морская фея» и «Причуда Квелча», — сказала Арабет. — Как я и говорила, когда мы отплывали из Лускана.

Мэймун ответил чародейке лишь беспомощной улыбкой. Он напомнил себе о приятностях путешествия и полновесном кошельке золота, ожидавшем в конце маршрута.

А потом возникло горько-сладостное воспоминание о его старом корабле «Морская фея» и о старом капитане Дюдермонте.

***

— Эй, капитан, если это не Аргус Ретх, можешь считать меня сыном короля варваров и королевы орков! — воскликнул Вайлан Миканти и, еще не закончив фразу, невольно поморщился, вспомнив, какому образованному человеку он служит.