Правда сталинских репрессий - Кожинов Вадим Валерьянович - Страница 43
- Предыдущая
- 43/103
- Следующая
"Я, — вспоминал М.С. Альтман, — в Энзели стал издавать газету… Выходила «моя» газета с вещательными, мной же сочиняемыми аншлагами вроде: "Шах и мат дадим мы шаху. С каждым днем он ближе к краху…" Персияне… отличались крайней (но только на словах) вежливостью. Так, когда мы впервые прибыли в Энзели, все стоявшие на улицах персы постукивали себя руками по груди и бормотали: "Болшевик, болшевик", т. е. указывали, что они все приверженцы большевиков и рады их приходу… когда мы месяца через три покинули Энзели, эти же самые «приверженцы» стреляли в нас из всех окон" (с. 224–225).
После этого М.С. Альтман, в отличие от многих своих соплеменников, участвовавших в революционной деятельности, полностью прекратил её и, в сущности, начал жизнь заново, поступив (будучи уже, как говорится, человеком не первой молодости) на первый курс историко-филологического факультета Бакинского университета, где преподавал тогда Вячеслав Иванов.
В предисловии к альтмановской «Автобиографии» её публикаторы совершенно справедливо подчеркнули, что она "восполняет важный пробел в отечественной мемуаристике — она позволяет по-новому взглянуть на духовную жизнь и религиозный уклад еврейских местечек, выходцы из которых, получив в большинстве случаев столь же ортодоксальное воспитание, как и М.С. Альтман, сыграли впоследствии значительную (вернее, громадную. — В.К.) роль в истории Советского государства и его культуры" (с, 206).
Уникальная честность рассказа недвусмысленно подтверждает, что М.С. Альтман действительно смог причаститься русской культуре (об этом же ярко свидетельствует его произошедший уже в преклонные годы разрыв с презиравшим русский язык высокопоставленным братом).
Но путь М.С. Альтмана, увы, не был «типичным». Те, кто получал подобное же воспитание, а затем связывал свою судьбу с большевизмом, чаще всего оставались чуждыми русскому бытию и культуре. Стоит привести весьма выразительный пример. В том же 1896 году, когда появился на свет М.С. Альтман, и в той же Белоруссии родился ставший впоследствии одним из виднейших большевиков Я.А. Эпштейн, известный под псевдонимом Яковлев (кстати, родились они почти одновременно: первый 4 июня, второй — 6-го). Жизнь Эпштейна началась в Гродно, который был такой же, — хотя и намного более крупной, — еврейской обителью, как и альтмановская Улла (в 1897 году в Гродно из 49,9 тыс. жителей 29,7 тыс. были евреи, а в Улле из 2,5 тыс. — 1,6 тыс. — то есть и там, и здесь более 60 процентов). Эпштейн окончил реальное училище и поступил в Петроградский политехнический институт, который затем оставил ради революционной деятельности. Как и М.С. Альтман, он после 1917 года боролся за установление власти большевиков на Украине, сталкивался с сопротивлением, вынужден был в 1919 году даже бежать в Центральную Россию, но это его ни в коей мере не поколебало. Как сказано в его биографии, опубликованной в 1927 году, "начиная с 1921 г. работает преимущественно над деревенскими вопросами". В частности, по этой причине он в 1929 году, с началом коллективизации, стал наркомом земледелия СССР и председателем Всесоюзного совета сельскохозяйственных коллективов СССР ("Колхозцентр") и — с 1930-го — членом ЦК ВКП(б), а с 1934 года руководил сельскохозяйственным отделом ЦК.
И вот, казалось бы, мелкий, но по своей сути очень многозначительный факт. В своих известных мемуарах Н.С. Хрущев рассказал, как в 1937 году на Московской партийной конференции "выступил Яков Аркадьевич Яковлев, который заведовал сельхозотделом ЦК партии, и раскритиковал меня. Впрочем, его критика была довольно оригинальной: он ругал меня за то, что меня в Московской парторганизации все называют Никитой Сергеевичем. Я тоже выступил и в ответ разъяснил, что это мои имя и отчество, так что называют правильно. Тем самым как бы намекнул, что сам-то он ведь не Яковлев, а Эпштейн". Явно ради того, чтобы избежать обвинений в антисемитизме, Хрущев тут же добавил: "А после заседания ко мне подошел Мехлис… и с возмущением заговорил о выступлении Яковлева. Мехлис был еврей, знал старинные традиции своего народа (очевидно, имеется в виду еврейская «традиция», не предусматривающая употребления имени собеседника совместно с отчеством, как это принято в русском быту. — В.К.) и сообщил мне: "Яковлев — еврей, потому и не понимает, что у русских людей принято… называть друг друга по имени и отчеству".
Может удивить, что Хрущев через три десятка лет ясно помнил и счел необходимым подробно описать этот вроде бы не имеющий существенного значения случай. Однако случай-то в самом деле впечатляющий! В любой русской деревне любого уважаемого крестьянина называли по имени-отчеству, а между тем Яковлев, уже полтора десятка лет «руководивший» русской деревней, не знал этого и обвинил Хрущева в насаждении некоего низкопоклонства или даже «буржуазно-феодальных» нравов! Поистине поразительная отчужденность от жизни, которой Яков Аркадьевич заправлял!.. Словом, «курьез» этот обнаруживает очень существенную «особенность» тогдашних властителей.
Итак, для евреев-большевиков была характерна изначальная отчужденность от русской жизни, и это, вполне понятно, не могло не сказаться на их отношении — в том числе собственно «практическом» отношении — к русскому бытию и сознанию. И естественно вспоминаются лермонтовские строки:
Смеясь, он дерзко презирал Земли чужой язык и нравы; Не мог щадить он нашей славы: Не мог понять в сей миг кровавый, На что он руку поднимал!..
Вместе с тем нельзя не напомнить соображения, высказанные в заключительной части предшествующей главы этого сочинения. Как убеждает изучение истории, в периоды «смуты» закономерно или даже неизбежно появление на политической авансцене любой страны «чужаков»; острейшее, неразрешимое столкновение различных сил внутри нации как бы настоятельно требует «чужого» вмешательства. И проклятья по адресу ничего не щадивших чужаков вполне естественны, но такие проклятья ни в коей мере не приближают нас к пониманию хода истории. Впрочем, эта нелегкая тема будет подробно освещена в дальнейшем; сейчас следует остановиться на другом вопросе.
При уяснении роли евреев в большевизме часто утверждают, что их было все же весьма немного и, следовательно, они, мол, не могли в большой мере определять жизнь страны. Скажем, американский «русовед» Уолтер Лакер, даже признав, что "евреи составляли высокий процент большевистского руководства", тут же пытается посеять сомнение относительно этого факта: "Однако из пятнадцати членов первого Советского правительства тринадцать были русские, один грузин и один еврей". Это действительно так (хотя для точности отмечу, что нарком продовольствия в первом правительстве И.А. Теодорович — не русский, а поляк, к тому же выросший, согласно его собственному рассказу, в националистически и антирусски настроенной семье). Однако правительство имело тогда в иерархии власти в прямом смысле слова третьестепенное значение (так, даже в справочных сведениях о власти сначала указывался ЦК с его Политбюро, затем ВЦИК Советов и лишь на третьем месте — Совнарком).
Немаловажен и тот факт, что в предшествовавшем Советскому Временном правительстве из 29 человек, побывавших на постах министров, 28 были русские, 1 — грузин (меньшевик И.Г. Церетели) и ни одного еврея, — хотя во главе тех партий, чьи представители становились тогда министрами, евреев было немало. Но, например, один из главных эсеровских лидеров, А. Р. Гоц, которому предлагали войти во Временное правительство, "и слышать не хотел вообще ни о каком министерском посте; свой отказ он мотивировал еврейским происхождением".
Точно так же — возможно, не без «подражания» А.Р. Гоцу — способный к предвидению Троцкий настаивал, что "в первом революционном правительстве не должно быть ни одного еврея, поскольку в противном случае реакционная пропаганда станет изображать Октябрьскую революцию "еврейской революцией"…" Комментируя эту «позицию» Троцкого, его нынешний горячий поклонник В.З. Роговин стремится, в частности, убедить читателей в том, что Лев Давидович был-де лишен властолюбия, имел твердое намерение "после переворота остаться вне правительства и… согласился занять правительственные посты лишь по настойчивому требованию ЦК" (там же, с. 92, 93).
- Предыдущая
- 43/103
- Следующая
