Под парусом в Антарктиду - Карпенко Георгий - Страница 22
- Предыдущая
- 22/51
- Следующая
Идя с пассатом через Атлантику, привыкаешь чувствовать ветер правой щекой. Совершенно непонятно — в порядке экспедиция или нет? Если смотреть на все поломки и нерешенные вопросы спокойно и не относиться к этой лавине не нравящихся тебе событий, как к катастрофе, то можно сказать, что дела экспедиции не так плохи. «Ты все преувеличиваешь!» — говорит мне Дима. «Мужчина не должен идти по пути своего воображения», — говорил мне кардиолог в Москве. Вот и сейчас, когда яхта попала в полнейший штиль и застыла в лучезарном, пронизанном солнцем море, я ходил по палубе, заламывал руки и все время смотрел на «колдунчики», безнадежно обвисшие на вантах. А где, вы думаете, был в этот момент Дима? Он плавал вокруг яхты в маске и ластах и отпускал восклицания, которые задевали меня за живое!
А сегодня, 17 ноября, за две минуты до восхода солнца, в 7:46 по Гринвичу, делая по 7 узлов по взлохмаченному ветром морю, «Урания-2» пересекла экватор. Этой ночью было насыщенное звездами небо и шел мощный метеоритный дождь. Летящие метеориты можно было видеть каждую минуту, иногда по три одновременно. Они оставляли за собой яркую черту света, которая сохранялась еще несколько мгновений после исчезновения самого метеорита. Бонишевский не мог пробиться к нам в эфире по причине самого мощного за последние 70 лет метеоритного дождя. Заканчивая свою ночную вахту за 22 мили до экватора, уходя спать, я сказал Диме, что если ЭТО случится на его вахте, чтобы он разбудил меня, если нет — передал бы по вахте. Разбудила меня Женя, когда до экватора осталось 0,2 мили. На востоке солнце готовилось появиться на свет божий. Мы стояли в кокпите и ждали, когда «Урания-2» пересечет эту невидимую линию, и слышали, как Иван в рубке громко считывает с GPS количество последних оставшихся до экватора метров. Все были страшно довольны и громко кричали, когда верхняя строчка показателя широты обозначилась шестью нолями, а буква N превратилась в S. Теперь мы оказались в южном полушарии, семеро из нас — впервые. Ближе к обеду, как положено для этих мест, пришла экзотическая троица: Нептун, Русалка и Черт. Русалка была до того хороша, что я все время сбивался с ритма, прочитывая повеление Нептуна, написанное на узком, двухметровом папирусе. В Диму действительно вселился Черт, он перемазал всю команду машинным маслом, заставил всех пить соленую воду и, ныряя в ведро с морской водой, ловить ртом на его дне ракушки. После этого выпили два кирпича и опять объелись.
Третий день дует в лоб. Давно убрана генуя, стоят два стакселя, грот и бизань. Острый бейдевинд левого галса. И это в самом центре пассата, который должен нас толкать в корму до самой Бразилии. Видимо, мы влетели во встречный отрог южного пассатного течения, которое в этом районе идет с запада на восток. Этот отрог усиливался южным устойчивым ветром и съедал у нас по 2,5 узла. За бортом вода мелькает, как при 7-узло-вом ходе, но GPS хладнокровно выдает 4 узла. С курсом тоже не все нормально — ветер и течение отжимают нас к северу от Ресифи. Если так пойдет дальше, то через пару дней мы попадем в зону Бразильского течения, которое потянет нас в сторону Карибского моря. Скажу вам, что для истинных полярников это катастрофа.
Ночью тепло, и через открытый люк каюты видна бизань-мачта, крестом устремленная вверх, топ бизани делает резкие броски и чертит по звездам и черному небу. Волнение не отпускает, и ты встаешь и выходишь на палубу и сам убеждаешься, что ветер не так силен, как тебе показалось из темноты каюты, что волны не агрессивные, ночь не так темна и спокойный голос у штурвала совсем не соответствует твоему возбужденному состоянию. И ты еще постоишь в ночи, вдохнешь свежего ветра и успокоишься. Ныряешь вниз в свою каюту, ложишься и быстро засыпаешь.
Утром в каюту ворвалась Женя с криками: «Пожар!»
Я схватил одеяло и выскочил в кают-компанию. На камбузе дым, пламя. Иван огнетушителем заливает плиту. Я не стал лезть туда со своим одеялом. Спросонья, а сообразил. А произошло следующее: конфорка погасла, и Лена, чтобы ее вторично разжечь, подлила туда спирт — так мы делали, но всегда на холодную конфорку. Спирт превратился в белое облако, которое «рвануло» от горящей второй конфорки. Тут же загорелось старое масло, скопившееся на поддоне, да так, что пламя поднялось до потолка.
Аркадий все свободное от вахт время сидит в своей носовой каюте и тюкает на пишущей машинке. Иногда он выскальзывает из-за нее и, приплясывая, восклицает: «Аи да Аркашка, аи да сукин сын!» — и тут же, одним движением, возвращается назад и уже с серьезным лицом продолжает трещать дальше. Иногда он выходил в народ, распираемый лукавством, с улыбкой из-под чапаевских усов, и зачитывал какие-то сценки из нашей морской жизни. Это была лирическая, одухотворенная, всегда пронизанная юмором проза. Я тоже начал «новую жизнь» и, в спешном порядке осваивая компьютер, пишу заметки для журналов «Вокруг света», «Катера и яхты», «ГЕО», их нужно будет отправить из Ресифи.
Приятно думать, что эти строки добавят Николаю Литау адреналина в кровь, и я думаю, что за зиму он найдет деньги и подготовится, чтобы летом двинуть АПОСТОЛА АНДРЕЯ за мыс Челюскин и закончить за третий год свою кругосветку. Вообще здесь, в экспедиции, как и в Москве, не хватает дня, чтобы делать дела, которые я намечаю. Нужно вести лодку, следить за матчастью, упреждая поломки, думать над тем, что происходит сейчас, где и куда мы можем вляпаться. Нужно писать и печатать, общаться с командой, да и поспать в конце концов.
Кажется, что «проткнули» встречное течение — меньше шести узлов GPS не показывает. На своей вахте мы с Аркадием прошли 22 мили, Валера с Боцманом— 24. Но усилился южак, яхта легла на курс 220 и резко пошла. Взяли по рифу на гроте и бизани, закрыли люки. Это был последний шквал, пущенный судьбой в лоб «Урании-2». К вечеру ветер стал отходить и докрутил почти до галфвинда. По морю гулял хаос разнонаправленных волн. «Урания-2», почувствовав, что вырывается из бейдевинда, и оставляя за собой широкий след из разбитых в пену волн, летела как из пушки. Рулевые подобрались, ушли в торжественное ощущение происходящего. До Ресифи оставалось 280 миль.
Я не знаю, как у других, но наша экспедиция — это постоянное, мучительное состояние ожидания того, что вот-вот произойдет что-то плохое. Думаю, что Скот и Амундсен пребывали в мандраже не меньше, а вот что им помогало бороться с этим? Наверное, великая цель да характер?
И, как подтверждение этих опасений, вечером у нас произошло большое ЧП. Кто-то вбежал ко мне в каюту: «Гера, быстро!»
Выскакиваю в рубку. Из кают-компании бледный, в крови, весь покрытый каким-то бело-серым налетом, в одних плавках поднимается Боцман. Глаза и без того на выкате, а тут еще больше.
«Ожог! Ожог» — орут. Вывели полуслепого в кокпит, успели подсунуть простынь, положили и быстро, в два баллончика, обдали пеной все тело. Оказывается, он открывал ножом консервную банку и порезал сильно руку, подошел к камбузной мойке, чтобы смыть кровь, но потерял сознание при виде крови и рухнул на камбузную плиту, на которой в десятилитровой кастрюле кипела вермишель, опрокинул на себя кастрюлю. Ожог, начиная с шеи и кончая пятками, по всей спине. Пока читали вслух умную медицинскую книгу, стемнело. Боцману постелили на моей койке, а я перебрался на его, верхнюю.
Выздоровление Боцмана началось с первой минуты после получения им ожогов, и можно было надеяться, что он скоро встанет на ноги.
А утро началось с обрыва шкота и разрыва задней шкаторины стакселя.
Аврал по замене стакселей плавно перешел в аврал по подготовке лодки к приходу в Бразилию. У Боцмана на заднице сплошной пузырь, еще штук пятнадцать пузырей величиной с кулак разбросаны по спине, шее, ногам. Ничего не ест. Заставляем пить. Пьет. Я пытаюсь «добить» статью для «Вокруг света», сижу в углу каюты и набираю на компьютере текст. В метре от меня, с широко расставленными ногами, держась за верхнюю койку, покрытый безобразными волдырями, с кусками сползающей мертвой кожи, обнажающей живую плоть, стоит голый Сашка и тихо постанывает, кряхтит. Он уже успел отлежать на койке живот — свое единственное не задетое кипятком место, но лежать на животе из-за обожженных коленок так же мучительно, стоять ему легче. Я посматриваю на него, а перед глазами встают картины подводного мира на островах Зеленого Мыса, две яхты цыган под палящим солнцем, покачивающихся на зеленых волнах, и пытаютсь из этого что-то «слепить».
- Предыдущая
- 22/51
- Следующая
