Морские тайны - Голубев Глеб Николаевич - Страница 14
- Предыдущая
- 14/47
- Следующая
А письмо в бутылке? Ведь оно существует, хотя и непонятно, откуда взялось.
Ну что же, Лазарев мог ошибиться, оговорить капитана из-за каких-то обид. Долг адвоката его опровергнуть.
Но зачем всё-таки это сделал Лазарев? Как понять, что было у него на душе? Печальная беседа с его матерью, к сожалению, ничего не прояснила, зря он к ней ходил.
Арсеньеву вспомнилась одинокая старая женщина в холодной комнате, письма и потускневшие пуговицы с якорями в коробке из-под печенья, которые она перебирала дрожащими пальцами, фотография на стене...
Ещё всплывало в памяти лицо Лазарева на любительском снимке — с озорной «разбойничьей» гримасой, с ножом в зубах и черной пиратской повязкой, закрывающей один глаз.
«Он был такой парень... с фантазиями», — говори, о своем помощнике Голубничий.
«Он любил дурачиться, — вспомнились адвокату и слова матери Николая. — Уже самостоятельным стал а всё игрался, как маленький...»
— Игрался?! — громко произнес адвокат, чувствуя холодок на спине от ощущения, что, кажется, наткнулся на разгадку.
Может быть, играл и в кораблекрушение?!
Надо немедленно проверить!
Николай Павлович кинулся было к двери, но остановился: ведь ночь на дворе, придется ждать утра. Да и согласится ли ещё Алексеев?..
— Опять! Вы хотите, чтобы я снова пошел к ней вместе с вами? — похоже, следователь с трудом подбирал слова от удивления и возмущения. — Да вы просто смеетесь надо мной, Николай Павлович, честное слово! Следствие уже закончено.
Арсеньев был очень смущен, но не отступался.
— Дело ведь ещё у вас? — спросил он. — Не передали в суд?
— Пока нет, Арсений Николаевич дал несколько поправок к обвинительному заключению. Но сегодня я все кончаю и дам ему на утверждение.
— Значит, время ещё есть.
— Какое там время! Уже все сроки прошли. Да зачем вам нужно снова её беспокоить и расстраивать? Не понимаю, ведь, кажется, убедились в прошлый раз...
— Возникла у меня одна идея...
— Какая?
— Рассказывать пока не хотелось бы, ещё рано. Надо её сначала проверить, посмотреть старые письма Лазарева.
— Нет уж, я беспокоить больную женщину больше не стану, увольте, — решительно ответил Алексеев. — Не вижу никакой необходимости.
— Но мне разрешите с ней повидаться...
Покачав головой, следователь мрачно задумался, потом пожал плечами и недовольно сказал:
— Только ради того, чтобы вы потом не жаловались на суде, будто не шли вам навстречу...
— Ну что вы, Яков Иванович!
— Так и быть, последнее ходатайство! Хотя и не понимаю, что это вам даст. Ведь без моего участия вы этот разговор даже официальным допросом представить суду не можете.
— Да мне важно только идею проверить, посмотреть кое-какие бумаги, — поспешно, боясь, чтобы он не передумал, ответил Арсеньев, вынимая ручку и бумаги из портфеля. — Спасибо, Яков Иванович! Сейчас я перепишу ходатайство...
— Только, пожалуйста, никаких бумаг у нее самостийно не вздумайте изымать! — строго предупредил Алексеев. — Только через суд! Я уже этим заниматься не стану, не могу ждать окончания ваших странных изысканий. Дело будет сегодня же представлено на подпись прокурору и отправлено в суд.
— Помилуйте, Яков Иванович, я же знаю законы!
Вскоре под моросящим холодным дождем Арсеньев уже торопливо шагал по скользким деревянным мостам к знакомому дому номер шестнадцать на Второй Приморской улице. Быстро поднялся на невысокое крылечко, вытер ноги, постучал в дверь...
По просьбе адвоката Полина Тихоновна достала из комода знакомую коробку из-под печенья, поставила её на стол, и Николай Павлович стал просматривать письма ее сына.
«Дорогая мамочка, прости, что долго не писал. Мы уходили в море на учебном судне «Экватор». Живу я хорошо...»
Да, это письмо Николая домой...
Не то. А вот другое письмо...
Ага, кажется, оно!
«Всем идущим на запад судам. Сообщаю о льде от 42° до 41° 25' северной широты и от 49° до 50° 30' вестовой долготы, видел массу набивного льда и большое количество айсбергов, также ледяные поля. Погода хорошая, ясная...»
Любопытная записка... Похоже, но не то. Она уже ему, кажется, попадалась, когда приходили сюда первый раз с Алексеевым. Тогда он подумал, будто это простое письмо Лазарева к матери. Но теперь, когда он прочитал его целиком, Николаю Павловичу стало ясно, что адресовано оно было вовсе не матери.
Арсеньев продолжал перебирать бумаги в коробке...
Вот наконец то, что он ищет!
«Мы погибаем! Капитан приказал всем подняться наверх и рубить такелаж. Ничего сделать уже нельзя. Как спустить шлюпки, укрепленные за вантами? Какой олух это придумал? Ошибочная конструкция! И к тому же тали закрашены, все засохло. Кончаю, через десять минут пойдем на дно...»
И это написано торопливым, неровным почерком тоже на листке бумаги в косую линейку, поспешно вырванном из школьной тетради, — точно на таком же, как и письмо в злополучной бутылке!
Конечно, они развлекались, дурачились в мореходном училище, играли в кораблекрушения и, видимо, состязались, кто лучше сочинит «последнее послание с гибнущего судна»! И кто-то сохранил такую записку Лазарева, подбросил её в бутылке на берег острова Долгого, чтобы оклеветать капитана Голубничего!
Николай Павлович сам бы не мог толком объяснить, как он сделал это открытие. Но догадка его — теперь уже не было сомнений — оказалась правильной! Он ликовал: отныне всё непонятное получало объяснение, и дело становилось наконец ясным.
Очень хотелось Арсеньеву тут же забрать с собой это письмо, чтобы, не дай бог, не затерялась куда важнейшая улика. Но это было бы грубейшим нарушением закона. Письмо следовало официально затребовать через суд. Николай Павлович ограничился тем, что переписал его к себе в блокнот, а потом бережно положил письмо обратно в коробку.
7
— Прошу встать! Суд идет!
Сколько раз уже слышал Арсеньев эти слова. Зал наполнился легким шумом, все начали подниматься. Привычно встал и Арсеньев из-за своего неудобного столика с откидной крышкой, словно у школьной парты.
Со скамьи подсудимых, отделенной от всего зала деревянной оградой, тяжело поднялся Голубничий.
Судьи заняли свои места в креслах с высокими спинками.
Постепенно шум стих, и началось привычное для Арсеньева заседание, порядок которого был раз и навсегда определен законом. Молоденькая секретарша доложила, что все участники процесса на заседание явились. Свидетелей тут же попросили покинуть пока зал суда. Потом установили личность Голубничего и проверили, получил ли он вовремя копию обвинительного заключения. Председатель суда Ожогина разъяснила всем участникам судебного разбирательства их права и обязанности и спросила, не имеет ли кто из них каких-либо ходатайств.
Своими манерами и всем обликом судья Ожогина — полная в строгом темном костюме, с толстым венцом косы на голове — напоминала учительницу старших классов. Даже голос у нее был учительский. И это как-то успокаивало подсудимых и свидетелей.
Пока Ожогина громко и размеренно зачитывала обвинительное заключение, Арсеньев осматривал зал. Он был полон, у дверей даже поставили милиционера, чтобы сдерживать толпившихся в коридоре. В зале густо чернели форменные морские кители. Арсеньев узнавал друзей Голубничего, с которыми познакомился и беседовал, разбираясь в деле.
Ещё несколько дней назад во время распорядительного судебного заседания Арсеньев, представляя список свидетелей, которых Голубничий просил вызвать в суд, заявил несколько ходатайств. Он просил истребовать в качестве дополнительного доказательства письма, написанные Лазаревым ещё в те годы, когда он учился в мореходном училище, и хранившиеся у его матери, и передать их для заключения эксперту-почерковеду.
Эту просьбу удовлетворили, так же как ходатайство Арсеньева о вызове дополнительно двух экспертов: Казакова как специалиста-океанографа, хорошо знакомого с морскими течениями в районе гибели траулера, и капитана-наставника Сороку, строгой объективности и глубоким познаниям которого в трудном искусстве судовождения особенно доверял Голубничий.
- Предыдущая
- 14/47
- Следующая
