Том 12 Большой Джон - Чарская Лидия Алексеевна - Страница 13

• Предыдущая
• 13/35
• Следующая

Маленькие карабкались на скамейки и, что бы лучше видеть, подсаживали друг друга.

Одна «шестушка», вскарабкавшаяся было на спинку скамьи, чтобы лучше разглядеть диковинного гостя, оступилась и растянулась на гладком и скользком паркете залы.

— Ах! Да он совсем, совсем как мы, этот вождь индейский! Совсем обыкновенный человек, только с маленькою головою! — протянула она разочарованно, потирая ушибленную коленку.

"Шпионка", а за нею другие дамы, вне себя носились по зале, хватая за руки младших воспитанниц и оттирая их к дверям ближайшего класса и в то же время приказывали старшим разойтись.

— Бунт!.. Настоящий бунт!.. Я сейчас же иду к баронессе… Я предупрежу ее, что весь институт взбунтовался!.. — визжала «шпионка», летая вокруг злополучной толпы.

В это время неожиданно в дверях залы показалась фигура старой инспектрисы.

На лице г-жи Ефросьевой был написан ужас. Она по привычке вертела цепочку от часов и выкрикивала тонким голосом:

— Медам, по классам! Сию же минуту разойтись!..

И почти одновременно задребезжал звонок, возвещающий конец приема.

Большой Джон, прервавший свое повествование на самом интересном месте — на борьбе некоего испанского тореадора с быком, поспешно поднялся. За ним повскакали и все его слушательницы.

— О, monsieur Большой Джон, вы должны докончить ваш рассказ в другой раз… Это так интересно, так интересно!.. — зазвенели со всех сторон тоненькие голоса.

— Вы будете на нашем выпускном балу, monsieur Джон? — вторили им другие.

— Monsieur Большой Джон, я вас приглашаю, — выкрикнула Черкешенка, вся заливаясь алым румянцем, — я вас приглашаю от моего имени на наш выпускной бал.

— И я!..

— И я!..

— И я!.. — звенели голоса институток.

Большому Джону оставалось только кланяться направо и налево и благодарить, что он и делал, медленно направляясь к дверям залы.

Толпа институток, заключив его в центр своего зелено-белого круга, двигалась вместе с ним.

В дверях залы «шпионке» удалось наконец изловчиться и схватить за плечо Лиду Воронскую, оттиснутую от Большого Джона толпой.

— Если вы не скажете, кто это был, я сейчас же отведу вас к начальнице. — Крепкие пальцы немки впились в худенькое плечо девочки.

Лида тряхнула плечом, но костлявые пальцы не разжимались. Тогда Лида изо всей силы рванула руку, сжимавшую ее плечо, и выкрикнула на всю залу:

— Это… это Навуходоносор, царь ассирийский, а вы, пожалуйста, оставьте меня!..

— Нет, тысячу раз нет! Большой Джон не прав! Нам не следует просить прощения у "шпионки"…

С этими словами сероглазая девочка стремительно влетела на кафедру. — Так нельзя!.. Мы не дети больше!.. Через два месяца мы выйдем на волю… Нас нельзя третировать, как девчонок… За Елочку мы пойдем просить maman сейчас же, сию минуту… А «шпионка» пусть уходит… Правду ли я говорю, медамочки?… Правду ли я говорю?

— Правду… Правду… Лида права… Вороненок прав… Молодец, Вороненок!.. — послышались взволнованные голоса.

— Нет, неправду!.. Не прав ваш Вороненок, совсем не прав! — прозвенел единственный протестующий голос, и, наскоро растолкав толпившихся вокруг кафедры подруг, Сима Эльская очутилась подле Лиды.

— А вы разве забыли, что Фюрстша сказала: или Елецкая, или я?… Нельзя допускать до выключки Лотоса… Это убьет ее мать… А потому у Фюрстши надо попросить прощения… На этом настаиваю и я, и Большой Джон, и все, у кого есть совесть и честь… Надо урезонить «шпионку», ублажить ее… А то она, на самом деле, уйдет из института, потеряет свое место и заработок, потеряет кусок хлеба — и все это из-за нашей горячности… Так нельзя… Так нельзя…

— Правда, медамочки… Волька права. Нельзя этого… «Шпионка» тоже ведь человек… — произнесла Бухарина, кокетливо поправляя свои негритянские кудряшки на лбу.

— Правда! — эхом отозвалась Черкешенка.

— Правда, Сима. Нельзя же гнать «шпионку», как бы виновна она ни была, — послышались более смелые голоса, — это жестоко, гадко, бессердечно…

Лида от охватившего ее волнения не могла произнести ни слова. Ее худенькие плечики ходили ходуном под съехавшей на сторону пелеринкой.

— О, глупые, несмышленые девчонки! — закричала она, барабаня кулаками по кафедре, — никто же не гонит вашу «шпионку». Целуйтесь с нею. Она может подслушивать и подсматривать за нами, сколько ее душе угодно. Но просить у нее прощения, упрашивать ее остаться у нас, иными словами, поощрять ее шпионство, ее безобразное отношение к нам — нельзя… О, нет, мне ее не жаль нисколько… Такую, как она, не жаль — пусть уходит… Пусть…

Глаза Лиды сделались злыми, почти жестокими, от разбушевавшегося пламени ненависти. С минуту она молчала, потом тряхнула головой и подхватила еще с большим азартом:

— Припомните, как она подвела бедную Козьмину из прошлого выпуска за то, что та назвала ее мокрой курицей… Назвала за глаза, а не в лицо, конечно. Кузю оставили без медали. А малютка Райская из-за ее шпионства была подвергнута строгому наказанию, заболела и чуть не умерла два года назад… А наша Додошка?… Не настаивала ли «шпионка», чтобы ее оставить на второй год в первом классе — случай небывалый в стенах института…

— Настаивала, душки, сама слышала, настаивала… — пробурчала под нос Додошка, успевшая набить рот пастилой.

— А теперь эта история с Елецкой… О, она зла, как демон, эта «шпионка», и только и ищет, как бы причинить и нам зло… И ее нечего щадить. Нечего щадить, говорю я вам, — пылко заключила свою речь Воронская, и так же быстро соскочила с кафедры, как и вбежала на нее.

— Нечего щадить! Нечего щадить! — подхватили подруги.

— Долой «шпионку»! Пусть уходит! Нам не надо ее! — выкрикивали девочки.

— А я вам говорю, что так нельзя!.. Так нельзя!.. — старалась перекричать подруг Волька.

— Эльская, ты «отступница», если говоришь это… Как ты смеешь идти против правила товарищества, против класса! — раздались вокруг Симы возмущенные голоса.

— И буду!.. И буду!.. Я знаю, что говорю… Я знаю… — неистовствовала Волька, — и за Фюрстшу горой встану… И заступаться за нее буду и… и… и…

— Так уж попросту начни обожать ее. Съешь, во имя своей любви к ней, кусок мела, дари ей розы, пиши на розовых бумажках письма, как это делают «седьмушки» и «шестые», обожающие нас, — предложила Дебицкая.

— Да!.. Да!.. И обожать буду!.. И мелу наемся до отвалу, все во имя m-lle Фюрст!.. Я, Сима, никого до сих пор не обожавшая, наемся в честь ее мелу! — неистово колотя себя в грудь, вопила Сима.

— Нет уж, Симочка, ты вместо мела касторового масла прими. Куда полезнее будет, — съехидничала по своему обыкновению Малявка.

Сима вскинула на нее прищуренными глаза и заговорила убежденно:

— Какие вы все жалкие! Какие смешные! У вас все напоказ — и ненависть, и любовь, и дружба. Все кукольное какое-то, нарочное… Ну к чему это спасать одну и топить другую?… А впрочем…

Она не докончила, махнула рукой и соскочила с кафедры.

— Мне вас не переделать…

— К maman! к maman! За Елецкую просить, за Елочку! — влетая в класс прокричала Рант. — Maman сейчас уезжает куда-то. Надо торопиться. Карета уже подана. Я видела в окно.

И задыхаясь от волнения, Рант упала на первую попавшуюся скамейку.

— Mesdames, не все, только не все к начальнице, ради Бога, не все! Пусть идут одни парфетки: Старжевская, Бутузина, Дебицкая, будущие медалистки и Надя Верг. Пусть Верг речь держит. Она говорит по-французски как богиня. А Бухарина с ними в качестве ассистентки. У нее вид как у безумной. Олицетворение отчаяния. Если maman не простит Лотоса, ты, креолочка, на колени бух и… и… ну, уж я не знаю что… Это по вдохновению… Ну, Господь с вами!..

• Предыдущая
• 13/35
• Следующая