Люди огня - Волховский Олег - Страница 65

• Предыдущая
• 65/157
• Следующая

Трудно бегать со связанными руками. К тому же я не самурай. Сугимори был значительно проворнее меня.

— Стой! — услышал я за спиной.

Плевать! Так я и послушался!

— Стой, идиот! У меня твой пистолет!

Ага! Так ты и будешь стрелять вблизи оживленной трассы!

Впрочем, до дороги было уже метров сто.

Раздался выстрел, и я остановился. Сугимори подошёл ко мне и взял за локоть железной хваткой. В другой руке он держал мой пистолет.

— Что ж, ты бежал в совершенно правильном направлении. Нам действительно в эту сторону.

И он потянул меня дальше.

— Что вам от меня нужно? — прохрипел я.

— Исполнения договора.

— Духовными упражнениями будем заниматься, по методу Лойолы? Две недели? Месяц?

— Не совсем. У меня есть друг, который умеет делать это за три дня. Правда, по европейским меркам его методы могут показаться несколько жестокими. Просветление иногда наступает непосредственно перед смертью. Зато рай обеспечен.

Я замолчал.

— Кстати, не надейся, что тебя скоро найдут, — заметил Луис. — Твой жучок теперь путешествует на грузовике того доброго самаритянина, который остановился нам помочь.

Мы шли по сосновому лесу, несколько мрачноватому из-за непривычно темных стволов. Только вершины были освещены ярким предзакатным солнцем. Как свечи на темном алтаре.

Тропинка пошла под уклон, и я услышал шум реки.

Мы вышли на берег. Неподалеку была привязана лодка. Я посмотрел на нее с недоверием — слишком бурное течение.

— Залезай, — скомандовал Сугимори и выразительно покачал пистолетом перед моим носом.

Я нехотя послушался.

— Ложись на дно.

Японец достал веревку и связал мне ноги. Не менее жестоко, чем руки. Прокомментировал:

— Мне так спокойнее.

Столкнул лодку на воду и залез в нее сам. И мы понеслись вниз по течению. Надо мной летели оранжевые от заката листья деревьев, склонившихся над водой, и рассыпались радугами брызги волн. Нас кидало из стороны в сторону, и вода заливалась через борта, но Луис ловко обращался с веслом, и, к моему удивлению, мы не перевернулись.

Через полчаса течение реки стало спокойнее, и я смог собраться с мыслями.

Мысли состояли в основном из моих проклятий самому себе. Ну почему я ни разу не взял ни одного урока борьбы ни у Марка, ни у Варфоломея! Ну почему через год службы у Господа я с трудом представляю, как обращаться с пистолетом, а из автомата хотя и стрелял, но мимо!

Впрочем, такие приступы самобичевания случались со мной и раньше. Еще в школе мне ставили четверки по физкультуре исключительно из жалости, чтобы не портить аттестат. Единственное, на что я способен, так это взвалить на себя бумажную работу. И то с помощью Тэндзина. И зачем только Эммануил меня держит! Хотя он как-то сказал, что я человек мистически одаренный. Следовательно, методика друга Сугимори должна сработать очень эффективно. Я горько усмехнулся.

Тем временем лодка причалила к берегу. Самурай развязал мне ноги и заставил выйти.

Мы снова карабкались по горам. Наконец впереди показалась небольшая поляна и вход в пещеру под гладкой отвесной скалой. Перед входом у костра сидел монах в потрепанной рясе и что-то стряпал.

Он обернулся к нам. Посмотрел на меня, потом на Сугимори.

— А-а, привел! — весело сказал он.

— Да, сэнсэй, — ответил Луис и почтительно поклонился.

Я внимательно изучал «сэнсэя». Маленький японец, очень живой. И удивительно живые глаза. Я даже не сразу понял, что это глаза бессмертного.

— Садись, Эйдзи, поешь. Потом займемся твоим пленником.

Сугимори привязал меня к дереву рядом со скалой и сел на бревнышко у костра. Бессмертный разложил по тарелкам что-то отдаленно напоминающее кашу.

Я осмотрелся. Неподалеку от меня находился алтарь со статуей Святой Девы в виде богини милосердия Каннон [59]. Я поразился сочетанию. Тысячерукая Царица Небесная меня несколько шокировала. А впрочем… Ей бы не помешала и тысяча рук.

Японцы сидели у костра и мирно беседовали. Несмотря на обстоятельства встречи, веселый бессмертный произвел на меня очень благоприятное впечатление, и я даже немного успокоился. Он чем-то напомнил мне Франциска Ассизского. Или все бессмертные похожи? Нет Тэндзин — совсем другой, Хатиман — тем более, уже не говоря о китайских сянях.

К сожалению, Сугимори все время называл его «сэнсэй», и я не знал, как к нему обращаться.

— Извините, вы христианин? — поинтересовался я.

Бессмертный обернулся.

— Нет, я буддист.

— Тогда что у вас общего с иезуитом?

— Религии различны, но в своих самых сокровенных проявлениях все они сводятся к единому пониманию.

— Кто вы?

— Меня зовут Такуан Сохо. [60]

Имя мне ничего не говорило. Варфоломея бы сюда!

— Что вы собираетесь со мной делать?

— Как-то Будда рассказал притчу. Человек пересекал поле, на котором жил тигр. Он бежал со всех ног, тигр — за ним. Подбежав к обрыву, он стал карабкаться по склону, уцепившись за корень дикой лозы, и повис на нем. Тигр фыркал на него сверху. Человек взглянул вниз. Там другой тигр поджидал его, чтобы съесть. Две мышки, одна белая, другая черная, понемногу стали подгрызать лозу. Человек увидел возле себя ягоду земляники. Уцепившись одной рукой за лозу, другой он дотянулся до ягоды. Никогда земляника не казалась ему такой вкусной.

Я взглянул на палевые вечерние облака. Они были прекрасны. Но притча мне не понравилась. Зачем делать что-то еще? Мне, как мистически одаренному человеку, довольно и притчи.

— Пора за дело, Эйдзи, а то не успеем до темноты, — сказал Такуан и направился ко мне.

Он отвязал меня от дерева, но рук развязывать не стал. Я встретился с ним взглядом. Очень властные глаза. И я понял, что послушаюсь его даже безоружного. А он и был безоружен.

Меня толкнули на узенькую каменистую тропинку и заставали подняться на скалу. Там обвязали веревку вокруг пояса, потом накинули петлю на шею. У меня упало сердце. Добрый бессмертный вовсе не собирался шутить.

Луис подвел меня к краю обрыва, заставил опуститься на землю, и меня столкнули вниз и начали опускать на веревке. Петля болталась на шее пока свободно. Метра через три я заметил у скалы узкую досочку, чудом удерживающуюся на двух скальных выступах справа и слева. Меня аккуратно поставили на досочку, и она угрожающе прогнулась. До земли еще оставалось метров десять. Веревку на поясе обрезали и сбросили вниз. Зато петля на шее несколько натянулась. Вероятно, сверху веревку закрепили. Сердце у меня ныло.

Послышался спокойный разговор моих палачей. Они спускались. Вскоре я увидел их уже внизу.

— Рано или поздно доска прогнется и соскользнет с опор, — громко сказал Такуан. — Тогда петля затянется. До этого ты должен понять, за что следует умирать, и умереть правильно.

Опустились сумерки. На небе высыпали звезды. Огромные близкие звезды гор. В зарослях кустарника запел соловей.

— Бывает, что люди обретают просветление, любуясь веткой цветущей сливы или иголкой сосны. Потому что в каждом лепестке и в каждой иголке, как в капле росы, отражена вся Вселенная, — раздался снизу голос Такуана. — Слушай соловья, в его песне — голоса всех существ и все священные сутры.

Я рванулся и закричал:

— Будь ты проклят!

Дощечка угрожающе накренилась и затрещала. Петля туже затянулась на моей шее.

— Не злись! — крикнул монах. — В этом нет пользы.

Лучше раскрой уши и открой глаза. Посмотри на небо: быть может, это последние звезды в твоей жизни.

— Да что вы от меня хотите?! — заорал я.

— Если я расскажу тебе о вкусе ягоды — ты не почувствуешь вкуса. Ее надо попробовать самому.

Я до боли сжал зубы. Мне часто приходилось слушать проповеди, но не в таком положении.

Я попытался мысленно отгородиться от этого голоса, отвлечься, забыть, не слышать. Но он проникал сквозь все мои психологические преграды, как острый нож.

• Предыдущая
• 65/157
• Следующая