Саша и Шура - Алексин Анатолий Георгиевич - Страница 4

• Предыдущая
• 4/39
• Следующая

Ловко перепрыгнув через цветочные горшки, мальчишка подбежал к рукомойнику. Рукомойник висел на ржавом железном обруче, которым была подпоясана молодая берёзка, то и дело подметавшая своей листвой край черепичной крыши.

Сперва мне показалось, что мальчишка вообще не заметил меня. Он преспокойно разложил на полочке мыло, щётку, зубной порошок. И вдруг, не глядя на меня, спросил:

– Приехал?

– Приехал… – растерянно ответил я. Мальчишка старательно намылился, повернул ко мне своё лицо, всё в белой пене, и так, не раскрывая зажмуренных глаз, задал второй вопрос:

– Тебя как зовут?

– Сашей.

Мальчишка постукал ладонью по металлическому стержню умывальника; пригнувшись, попрыгал под несобранной, веерообразной струёй, пофыркал и потом сказал, точно приказ отдал:

– Придётся тебе два месяца побыть Шурой!

– Как это – придётся?.. Почему? Мальчишка стал тереть зубы с такой силой, что я просто удивлялся, как они целы остались и как щётка не сломалась. Не очень-то внятно, потому что рот его был полон белого порошка, мальчишка сказал:

– Меня тоже Сашей зовут. Так уж придётся тебе побыть Шурой. Чтобы не путали. Понял?

Понять-то я понял, но мне это не очень понравилось. ..

– Я всё-таки тоже хотел бы остаться Сашей, – тихо проговорил я.

Мальчишка от неожиданности даже проглотил воду, которой полоскал рот.

– Мало что хотел бы! У себя в Москве будешь распоряжаться! Понял?

Заметив, что я растерялся, он взглянул на меня чуть-чуть поласковей:

– Ладно. Иди, Шурка, за мной. Ключи дам.

– Иду, – ответил я и таким образом принял своё новое имя.

– Только горшки не разбей, – предупредил меня Саша. – А то бабушка за них нащёлкает! – Он звучно щёлкнул себя по загорелому лбу и добавил: – А мне за тебя от бабушки всё равно попадёт.

– Как это – за меня?

– Очень просто. Она мне встречать тебя приказала. А я не пошёл. Что ты, иностранная делегация, что ли? Если бы ещё от станции далеко было или дорога запутанная! А то так, ради церемонии… Здравствуй, мол, Шурочка! Ждали тебя с нетерпением, спасибо, что пожаловал! Не люблю я этого!

Саша взглянул исподлобья так сердито, словно я был виноват, что он не выполнил приказа бабушки и что ему за это попадёт.

– Давай скажем, что ты встречал! – предложил я, желая выручить Сашу. – Ведь бабушка не узнает.

Но он посмотрел на меня ещё злее:

– Не люблю я этого!

«То не любишь, это не любишь! – с досадой подумал я. – А что, интересно, ты любишь?»

Квартирка состояла из двух маленьких комнат и кухоньки. Одна комната была такая солнечная, что в ней, не зажмурившись, стоять было невозможно. А другая – совсем тёмная: в ней не было ни одного окна.

– Отец с матерью давно окно прорубить хотели, а я не разрешаю, – сказал Саша.

– Почему не разрешаешь? – удивился я.

– А там плёнки проявлять здорово. Понял? Полная темнота!

– Понял. И они тебя послушались? Папа с мамой?..

– А как же! Только бабушка сперва не соглашалась. Но я ей такую карточку сделал, что она потом каждый день стала фотографироваться.

Саша кивнул на фотографию, висевшую над кроватью. С карточки придирчивыми Сашиными глазами глядела на меня исподлобья Сашина бабушка. Не только глаза, но и всё лицо её было строгое и очень властное. А лоб был высокий и весь в морщинках, которые соединялись и пересекались одна с другой. Саша, видно, очень хорошо фотографировал, если морщинки так ясно получились.

Я, между прочим, совсем не такой представлял себе тётю Кланю, которая, по словам мамы, вынянчила её. Я ожидал увидеть добрую и очень разговорчивую старушку. А у тёти Клани губы были так плотно сжаты, словно наглухо прибиты одна к другой.

– Слушай, Шурка, зачем сейчас к дедушке перетаскиваться? – Саша через окно кивнул на пустое, заброшенное крылечко. – У него ещё и дверь туго открывается. Пока будем возиться, бабушка с рынка вернётся и захватит нас. Давай прямо на реку махнём. А чемоданчик твой пока под кровать задвинем.

В это время послышался топот босых пяток по деревянным ступеням.

– Вот и Липучка явилась, – сказал Саша.

– Кто, кто?

– Липучка. Моя двоюродная сестра. Через три дома отсюда живёт. Её вообще-то Липой зовут. Полное имя Олимпиада, значит. Не слыхал, что ли? Это её в честь матери назвали. А я в Липучку перекрестил, потому что она как прилипнет, так уж ни за что не отвяжется.

«Везёт же! – подумал я про себя. – То Веник, то Олимпиада…»

Липучка между тем беседовала с цветами. «Ой, какие же вы красавцы! Ой, какие же вы пахучие!» – доносилось с крыльца. Но вот Липучка появилась на пороге. Это была рыжая девочка, с веснушками на щеках, с уже облупившимся, удивлённо вздёрнутым носиком. Да и выражение лица у неё было такое, будто она всё время чему-то удивлялась или чем-то восторгалась.

– Ой! Внук дедушки Антона приехал! – вскрикнула Липучка, точно она с нетерпением ждала меня и наконец-то дождалась.

Тогда я ещё не знал, что Липучка вообще каждую свою фразу начинает со слова «ой!» Я очень удивился, что Липучка назвала моего дедушку Антоном.

– Почему Антон? – спросил я.

– Ой, как же «почему»? Как же «почему»?

– Потому что он не Антон…

Я не заметил, что случайно сказал в рифму. Но Липучка заметила, и ей это очень понравилось. Она стала хохотать и сквозь смех приговаривала:

– Он – Антон! Он – Антон!..

Смех у неё был какой-то особенный: послушаешь – и самому смеяться захочется.

Я прошептал про себя мамино имя-отчество: ее звали всё-таки не Мариной Антоновной, а Мариной Петровной. Значит, если говорить по-Липучкиному, дедушка мой был «дедушкой Петром», а вовсе не «дедушкой Антоном». Я всё это высказал Липучке, а она вытаращила свои зелёные, как у нашего Паразита, глазищи и стала тыкать в меня пальцем:.

– Ой, Сашка, посмотри на него! Не знает, как собственного дедушку зовут! А своё-то имя ты помнишь?

Саша, ухмыляясь, засовывал под кровать мой командировочный чемоданчик.

– Ну, накричалась? – насмешливо спросил он. – Теперь умного человека послушайте. Дедушку-то, ясное дело, Петром Алексеевичем зовут. Ты, Липучка, про это не знаешь, потому что только в прошлом году сюда приехала. А мы дедушку уже три года Антоном зовём: он у нас в школе однажды Антона Павловича Чехова изображал… Ну, в постановке одной. Мы «Каштанку» показывали. И ещё «Хамелеона». А дедушка, значит, от имени Антона Павловича вёл программу и на вопросы отвечал. С тех пор мы его и прозвали Антоном. Понятно?

– Понятно… – прошептала Липучка и так виновато взглянула на меня своими зелёными глазами, как наш Паразит после знаменитой истории с куриными котлетами.

– Айда на реку! – скомандовал Саша. Запирая дверь, он шепнул мне:

– Вообще-то женщин во флот брать не полагается. Но уж приходится. А то ведь такой визг поднимет! Да и команды у нас не хватает.

– В какой флот? – не понял я.

– Там увидишь!..

Когда мы сбежали с холма на золотистый песчаный берег, Саша строго предупредил меня:

– Ты ей не верь. С виду она вон какая весёлая, сверкает на солнышке, а на самом деле – хитрая и коварная…

Я с удивлением посмотрел на Липучку: она и вправду очень весело глядела на всё вокруг, и рыжие волосы её в самом деле сверкали на солнышке. «Неужели она хитрая и коварная? – подумал я. – Скажи пожалуйста! А на вид такая приветливая. Хотя мама всегда говорит, что я плохо. разбираюсь в людях».

Я глазел на Липучку с таким удивлением, что она спросила:

– Веснушки разглядываешь, да? Много, да? Очень?..

И стала тереть свои щёки, словно хотела уничтожить маленькие и очень симпатичные коричневые точечки.

– Да нет, он просто не понял, – усмехнулся Саша. – Думает, что я про тебя сказал – коварная и хитрая. Ты, ясное дело, тоже хитрая. Но только я про Белогорку говорил. В ней ямы на каждом шагу и воронки студёные… Ты, Шурка, плаваешь хорошо?

• Предыдущая
• 4/39
• Следующая