Принц-странник - Холт Виктория - Страница 36

• Предыдущая
• 36/77
• Следующая

– Очень хорошо! Тогда все кончено. Он увидит, что это значит – насмехаться над Богом и над матерью. Идите к нему и скажите, что он никогда больше не увидит моего лица. Идите немедленно и передайте мои слова. Я не в силах больше переносить такие страдания. Я устала. Я направляюсь в Шайо, где буду молиться. Только там я и нахожу в этой жизни покой.

– Мама, – вскрикнула Генриетта. – Мама, что ты говоришь? Ты не сделаешь этого.

– Я знаю, что делаю. Никогда более не желаю его видеть! Я хочу забыть, что родила его.

– Но он поклялся отцу, мама. Он поклялся. Ты же должна это понимать.

– Мне понятно только, что он хочет посмеяться надо мной. Я его заставлю раскаяться! Он пожалеет об этом! Аббат! Передайте ему мои слова. Неблагодарный мальчишка! Он мне больше не сын!

Генриетта-Мария стремглав выбежала из комнаты. Дочь медленно подняла с пола алтарное покрывало, села на табуретку и закрыла лицо руками. Будет ли конец несчастьям, которые преследуют ее семью?

Через некоторое время она поднялась. Нужно пойти к Генри. Бедный Генри! Он так мечтал вернуться к своим родным!

Она прошла в покои брата: с ним разговаривал Монтагю, и лицо Генри было белым; казалось, он подавлен, но оставался недоверчивым. Очевидно, он не понимал, что ему говорит этот человек, потому что не мог поверить, что мать может отказаться от него.

– Подумайте только, что все это будет означать, – говорил Монтагю. – Если ваша мать отвернется от вас, как вы будете жить? Как вы будете питаться? Чем будете платить слугам?

– Не знаю, – жалобно сказал Генри. – Я не понимаю.

– Тогда ступайте к королеве и скажите ей, что будете хорошим сыном, и она найдет способ успокоить ваше сердце.

– Боюсь, сэр, – сказал Генри, – и, хотя голос его дрожал, губы были твердо сжаты, – боюсь, этот способ окажется бездейственным, потому что мое сердце не сможет успокоиться, если окажутся нарушены заветы моей религии и слово, данное отцу.

Пришел Джеймс и, услышав последнюю новость, изумился.

– Но мама не способна сделать это! – воскликнул он. – Пойду навещу ее. Это, должно быть, какая-то ошибка.

И он торопливо вышел из комнаты. Генриетта положила руку на плечо Генри.

– Не унывай, братец, – попросила она. – Это наверняка недоразумение. Ты ведь слышал, что сказал Джеймс?

Но вскоре Джеймс вернулся.

– Мать в ярости, – сказал он. – Она заявила, что отныне не желает общаться с сыновьями иначе как через Монтагю.

– А потом она нас обоих бросит, Джеймс, – сказал Генри. – О, Джеймс, я почти жалею о том, что мне разрешили приехать во Францию. В Кэрисбруке я чувствовал себя счастливее, чем здесь.

– Я бы хотела хоть что-то сделать, – сказала Генриетта. – Я не верю, что мама имела в виду именно это. Она была не в духе, но это пройдет. Пойди к ней, Генри, поговори. Она должна вот-вот отправиться в Шайо на мессу. Поговори с ней, прежде чем она уедет.

Джеймс подумал, что будь их мать менее набожной, с ней было бы намного проще.

Итак, Генри подстерег мать, упал перед ней на колени, умоляя не отворачиваться от него, но она лишь сердито оттолкнула его и ушла, не сказав ни слова.

Мальчик был в растерянности, не зная, что делать. Джеймс взял его за руку, и они вместе пошли на службу в часовню сэра Ричарда Брауна, предназначавшуюся для английских принцев.

– Ее гнев пройдет, – сказал ему Джеймс. – Не переживай, брат.

Но когда после службы Генри вернулся в свои покои, он обнаружил, что все его слуги исчезли. Не нашлось ему места и за столом.

В совершенном отчаянии он бросился на постель и дал волю слезам. Мать, к которой он стремился все годы изгнания, отказалась от него и заявила, что не желает его больше видеть.

Он бродил по дворцовым паркам, не представляя, что ему делать.

Так прошел день, в течение которого он решил продумать план действий на завтра. Но едва он вошел во дворец, к нему подбежала его маленькая сестра.

– Генри, что ты собираешься делать? – спросила она.

– Не знаю. Думаю, мне надо уехать. Но куда, не представляю.

– И ты будешь сопротивляться воле матери?

– Придется, Генриетта.

– О, Генри, брат мой! О, моя мама! Что мне сделать, как поступить? Никогда мне теперь не быть счастливой.

– Так ты тоже боишься ее? Она так добра к тебе потому, что ты католичка. Будь иначе, она и к тебе проявляла бы жестокость.

Генриетта заплакала. Брат поцеловал ее.

– Я хочу пойти к себе, – сказал он. – Постараюсь отдохнуть. Возможно, утром я что-нибудь придумаю.

Девочка кивнула и нежно поцеловала его. Вернувшись в покои. Генри обнаружил голую, без простыней, кровать и комнату, лишенную всякой обстановки.

Его личный слуга так и нашел его: сидящего в пустой комнате и растерянно уставившегося в одну точку. Слуга сообщил, что лошади выведены из конюшни и что им обоим лучше исчезнуть, поскольку ему, человеку из прислуги, нечего рассчитывать на хорошее отношение королевы после того, как он отказался оставить принца Генри.

– Что мне делать! Я не знаю, что мне делать, – закричал мальчик.

Но тут появился Джеймс с хорошими новостями.

– Не беспокойся, брат, – сказал он. – Все будет в порядке. Ты что же, думал, что Чарлз забудет о тебе? Он не хуже тебя знает, какой фурией способна стать мать, когда речь идет об обращении в ее веру. Внизу тебя ждет маркиз Ормондский, он от Чарлза, с лошадьми и указанием переправить тебя в Кельн к королю.

– Чарлз! – сказал Генри и заплакал. – Я поеду к Чарлзу!

– Чарлз бы тебя ни за что не бросил, – крикнул Джеймс. – Он ожидал такого поворота событий. Он написал тебе. Немножко сурово, но это потому, что знал – ты никогда не обретешь душевный покой, если нарушишь слово, данное отцу. Он пожелал тебе стойкости в борьбе с матерью и горд, что ты так и не сдался. И никогда не думай, что он способен бросить тебя. Выше нос, брат! Ты найдешь больше понимания у короля, твоего брата, нежели у монахов из иезуитского колледжа, куда мама хотела определить тебя.

И той же ночью, после нежного прощания с братом Джеймсом и сестрой Генриеттой, Генри, изгнанник милостью своей матери, отправился в Кельн, чтобы присоединиться к другому изгнаннику.

Анна Австрийская любила смотреть, как танцует ее сын – он делал это так грациозно и изящно! Ей нравилось устраивать частные вечеринки в своих апартаментах в Лувре, на которые приглашались немногие представители родовитейших семейств Франции. Сама она присутствовала на этих вечерах в домашнем платье, волосы упрятаны под чепец, что должно было подчеркнуть интимную обстановку вечера. В одном углу огромной залы сидели скрипачи, а в другом – она, окруженная друзьями. В центре залы танцевали молодые люди, пока она болтала с близкими людьми, в обязанности которых входило сообщать ей новые скандальные сплетни или восхищаться бесчисленными достоинствами ее сына.

На эти танцевальные вечера она часто приглашала и Генриетту-Марию с дочерью.

– Какая прелестная малышка, – говорила она. – Чем взрослее, тем очаровательнее. Сколько ей сейчас лет?

– Одиннадцать, – ответила Генриетта-Мария. – Да, она повзрослела. Трудно в это поверить, но прошло уже одиннадцать лет с того ужасного дня, когда…

Анна торопливо прервала:

– Людовик с таким удовольствием танцует. Что значит молодость! Людовик вообще никогда не устает. Такого ребенка, как он, не было на свете, – категорически заключила Анна и, хихикнув, добавила:

– Пожалуй, я начну верить, что Аполлон овладел мною во сне и это его сын!

– Скоро придется думать о его женитьбе, – сказала Генриетта-Мария.

– Мы постоянно думаем о его женитьбе. Это будет самая грандиозная свадьба на свете. Но кто, кто достоин стать супругой Людовика, вот в чем проблема, дорогая сестра!

– Это должна быть лучшая из невест, – с жаром сказала Генриетта-Мария. – Только лучшая и никакая другая.

• Предыдущая
• 36/77
• Следующая