Исповедь королевы - Холт Виктория - Страница 34

• Предыдущая
• 34/57
• Следующая

— Теперь с голодом будет покончено. Мы везем пекаря, пекаршу и маленького пекаренка в Париж.

Мой маленький сын начал хныкать:

— Мамочка, я хочу кушать. Я не завтракал, не обедал…

Я успокаивала его как могла.

Наконец мы прибыли в Париж. Мэр Байи приветствовал нас при свете факелов.

— Какой прекрасный день, — заявил мэр, — парижане наконец могут принять Ваше величество и вашу семью в своем городе.

— Я надеюсь, — ответил Людовик с достоинством, — что мое пребывание в Париже принесет мир, согласие и повиновение законам.

Смертельно усталые, мы должны были поехать в ратушу. Там мы сели на трон, на котором сидели до нас короли и королевы Франции. Король приказал Байи передать народу, что он всегда с удовольствием и доверием пребывает среди жителей его славного города Парижа.

Байи, повторяя это, опустил слово «доверие», я сразу же заметила это и напомнила Байи о его пропуске.

— Вы слышите, господа, — заявил Байи, — это даже хорошо, что память подвела меня.

Они издевались над нами. Они делали вид, что обращаются с нами как с королем и королевой, а на самом деле мы были их узниками.

Затем нам дали короткую передышку. Нам позволили ехать в Тюильри — в мрачный, заброшенный дворец, который выбрали для нас.

Я весьма благодарен тебе за все, что ты говоришь относительно моего друга (Марии Антуанетты). Поверь мне, моя дорогая Софи, она заслуживает все те чувства, которые ты к ней испытываешь. Она самый совершенный человек из всех, которых я когда-либо знал или буду знать…

Аксель де Ферзей — своей сестре Софи

Со страшным ощущением обреченности я вступила в Тюильри. В этом дворце уже давно не жили, он отсырел, от него веяло холодом. Переходы были такими темными, что даже днем их нужно было освещать масляными лампами, которые сильно чадили. Мы очень устали и единственное, чего хотели, — спать. Дофин заявил, что он голоден, его глаза слипались, но он сказал:

— Как скверно все здесь, мама. Поедем сейчас же домой.

— Почему, дитя мое? Здесь жил Людовик XIV и чувствовал себя не плохо. Нам не следует быть взыскательнее его.

— Но почему ему здесь нравилось?

— Возможно, ты поймешь это позже.

Он был слишком сонный, чтобы задавать дальнейшие вопросы, и я была рада этому.

Я пыталась заснуть на подготовленной второпях постели, но не могла; лежала с открытыми глазами, мне казалось, что я слышу крики людей, ощущаю движение кареты и вижу окровавленные головы на пиках. Хотелось бы знать, что с нами теперь будет.

Король крепко спал.

Утром мое настроение несколько улучшилось.

Солнце высветило жалкий вид дворца, но все же при дневном свете он выглядел лучше, и я подумала, что если мы пережили ночь, то это все-таки уже успех.

Король был полон оптимизма.

— Мы попросим привезти сюда мебель из Версаля, — сказал он. — Я уверен, что мой народ желает, чтобы мы были размещены должным образом.

Невероятно, но он все еще верил в любовь народа.

Наши верные слуги разыскали для нас немного еды, и мы смогли осмотреть дворец. Единственная его часть, которая содержалась в порядке, глядела на сад. На первом этаже было несколько комнат, в которых можно было жить, и они стали спальней короля, спальней Елизаветы и спальнями дофина и его сестры, одну комнату отвели под гостиную, и несколько комнат предназначили для приемов; в нижнем этаже устроили мою спальню с четырьмя примыкающими комнатами. Лестничный пролет соединял все эти апартаменты, чтобы мы в случае необходимости могли быстро собраться все вместе.

Но оказалось, что нас не хотят оставить в покое — с наступлением утра снова начали собираться толпы. Сын услышал их шум и прибежал ко мне.

— Мой Бог, мамочка, — закричал он, — неужели опять повторится вчерашнее?

Я пыталась успокоить его, но донеслись крики женщин, чтобы я появилась на балконе. Я вышла, думая, как и вчера, что вполне могу там встретить смерть, но на этот раз толпа была настроена иначе, я это сразу заметила, — она была более спокойной. Здесь собрались жители Парижа, они твердо стояли за революцию, но не были уголовниками и проститутками, приходившими в Версаль. Я сразу же почувствовала различие и подумала, что смогу говорить с ними.

При моем появлении установилась тишина. Я поняла, что они уважают мою смелость и способность без страха появиться перед ними.

Я сказала:

— Друзья мои, вы должны знать, что я люблю мой славный город Париж.

— О, да, — раздался голос, — так сильно, что 14 июля вы хотели осадить его, а 5 октября собирались убежать за границу.

Послышались одобрительные возгласы и смех, но как это все отличалось от вчерашнего.

— Мы должны перестать ненавидеть друг друга, — сказала я, и снова установилась тишина. Затем кто-то воскликнул:

— Ей не откажешь в смелости, этой австриячке.

Снова тишина и затем:

— Да здравствует королева!

Когда я вернулась в комнату, то почувствовала большое облегчение, но поняла, что никогда больше не повторится прошлое. Ждут большие перемены. Да, это необходимо — не будет расточительных балов, нарядов от Розы Бертен, никаких изменений в Трианоне. Я не хотела их. Я могу довольствоваться своими детьми, моим возлюбленным, добрым и заботливым мужем.

Я села писать Мерси, советуя ему держаться подальше от двора в течение некоторого времени, так как опасалась, что австрийского посла сочтут врагом, и, без сомнения, он будет подвергаться опасности.

«Если бы нам удалось забыть, где мы и каким образом сюда попали, то мы были бы довольны настроением народа, особенно сегодня утром. Я надеюсь, что не будь нехватки хлеба, многое можно было бы разрешить… Никто не сможет поверить в то, что было пережито за последние двадцать четыре часа, но все, что можно себе представить, окажется гораздо меньше того, что нам еще предстоит пережить».

В комнату вошел король и сказал:

— Я слышал, как люди аплодировали тебе. Это конец революции. Теперь мы введем новый порядок — наилучший для всех нас.

Я обняла его, хотя на самом деле была не согласна с ним. Я не могла забыть, что, каким бы сдержанным ни было сегодня настроение народа, мы оставались пленниками.

Я сказала мадам Кампан, когда узнала, что нас собираются насильно перевезти из Версаля в Тюильри: «Когда короли становятся пленниками, им осталось жить не так уж много».

Настроение народа определенно изменилось, так как в течение следующих нескольких дней из Версаля стала прибывать мебель. Во дворце в течение всего дня работали плотники и обойщики, а в короткое время те апартаменты, которые мы выбрали для себя, приобрели более подходящий для королевской резиденции вид. Королевские телохранители, набранные из дворянских семей, были, конечно, распущены, и их заменили национальные гвардейцы Лафайета. Нам это не очень нравилось, так как эти люди были любопытны, плохо воспитаны и вторгались в нашу частную жизнь.

Я боялась, что мой сын может по несознательности обидеть этих стражников, и внушала ему дружественно относиться к ним. Это было для него нетрудно, он расспрашивал их, беседовал с ними, и они находили его лепет приятным.

Он был уже достаточно взрослым, чтобы задумываться о том, что происходит, сравнивать теперешнюю жизнь с прошлой; мы все пытались скрывать в его присутствии наши опасения и хотели убедить его в естественности происходящего.

Однажды он подбежал к королю и проговорил:

— Папа, я хочу сказать тебе что-то очень серьезное.

Отец улыбнулся и сказал, что был бы рад услышать подробнее об этом серьезном деле.

— Вот что я не понимаю, папа, — сказал дофин, — почему люди, которые раньше так тебя любили, все сразу на тебя рассердились. Что ты сделал, что они стали такими злыми?

Король посадил мальчика на колено и произнес:

— Я хотел сделать людей более счастливыми, чем они были раньше, но мне необходимы были деньги, чтобы оплатить издержки на войны, поэтому я обратился к народу с просьбой о деньгах.

• Предыдущая
• 34/57
• Следующая