Тризна по женщине - Холт Коре - Страница 22
- Предыдущая
- 22/45
- Следующая
— Кроме тебя, этого сделать некому, — сказал я.
В сарае за поленницей дров была маленькая каморка с потайным окном на крышу, в самом крайнем случае через него можно бежать. Я все показал ему. Потом мы поели из хранившихся тут запасов, посидели молча, я еще раз все осмотрел, и мы ушли.
Светила луна, мне вдруг захотелось поговорить о Гюрд, но я молчал. Его груз и без того был тяжел, зачем возлагать на его плечи и еще и мое чувство к этой женщине. Но он понял меня.
— Вот как, — сказал он без улыбки.
— Точно свет далекой звезды, — коротко ответил я.
Мы долго шли молча, в лунных сумерках мне было нетрудно находить нужные тропки. Теперь мы шли другой, более короткой дорогой. Уже недалеко от Усеберга, когда нам осталось миновать последние болота, он остановился.
— Хватит у тебя сил дойти сейчас до кургана? — спросил он.
— Конечно, — ответил я.
В Усеберге было так тихо, что я слышал и свое и его дыхание. Он дышал с трудом.
— Хочешь, я расскажу, что я надумал? — спросил он.
Я кивнул.
Хеминг сказал:
— Королева будет присутствовать в капище на больших осенних жертвоприношениях. До них осталось десять дней. Мы понесем ее туда в повозке, понесут телохранители, жрец дважды обрызгает повозку кровью: когда ее принесут к капищу и когда будут уносить обратно. Кругом будет стоять стража. Но, как тебе известно, телохранители обычно не входят в капище.
Там мы подведем ее поближе к Одину — это будет их последняя встреча. Он весь залит кровью. Теперь жрец должен обрызгать кровью и ее. Она наклоняет голову. Над ней горит только один факел. Неожиданно он гаснет.
И тогда я задушу ее, в темноте, перед лицом Одина, в священном месте. В то же мгновение кто-нибудь другой убьет раба, думаю, нам придется
пожертвовать Оттой, потом я объясню почему.
Мы поднимаем шум, распахиваем двери и кричим телохранителям:
— Королева убита! Виновник уже мертв!
У нас спросят:
— Зачем Отта убила королеву?
Мы ответим:
— Она узнала, что королева не хочет брать ее с собой в курган.
Перед лицом Одина я поклянусь над телом королевы, что в последнюю ночь она призвала меня к себе и сказала: я передумала! Я возьму с собой лишь одного человека.
Пусть верный старый Бьернар удостоится этой чести.
Многие в Усеберге не поверят мне и будут сомневаться. Но сделают вид, что верят: ведь их собственная жизнь будет теперь в безопасности. А доказать, что я лгу, не сможет никто.
Он взглянул на меня.
— Мне надо посвятить в свой замысел нескольких человек, — сказал он.
— Этого я еще не сделал.
Нам было трудно выбрать подходящих людей.
И еще он сказал:
— Пожалуй, вам лучше пожертвовать Гюрд и положить в курган ее. Может показаться подозрительным, что королева удовольствовалась жалким стариком, который все равно скоро умрет.
Хеминг схватил меня за рубашку и тряхнул. Голос его звучал хрипло:
— Если приходится выбирать между одной жизнью и двенадцатью?…
Я застыл с открытым ртом, не находя слов, теперь лицо его было жестоким, на губах выступила пена. Я наклонил голову.
Мы вернулись в Усеберг.
Я сопровождал Хеминга, когда он пошел к Хаке.
— Можешь обучить сокола, чтобы он летал надо мной, — сказал Хеминг.
Случалось, могущественные люди приказывали своему соколятнику обучить сокола, чтобы тот летал над человеком, который им нужен, но к которому они не питают доверия. Между соколом и его жертвой возникали те же отношения, что между господином и рабом. Сокол парил над своим рабом — черная точка в бездонном небе, — зорким взглядом он неустанно следил за человеком. В любое мгновение птица могла упасть ему на голову и выклевать глаза. Когда человек спал, сокол сидел на бревне рядом с ним.
Итак Хеминг пришел к Хаке и сказал:
— Можешь обучить сокола, чтобы он летал надо мной.
Я видел их, стоящих лицом к лицу: оба красивые, стройные, они были друзьями, но в их дружбе было нечто нарочистое, что в один прекрасный день могло обернуться изменой и смертью. Оба были умны, но Хеминг все-таки умней, природе Хаке было свойственно лукавство, он был не так благороден — его конечной цели не знал никто. Но главное, мне кажется, у Хаке была болезненная потребность, присущая многим людям, хотя они и не знают, зачем им это нужно, — он хотел повелевать людьми. Хеминг, должно быть, раскусил его. Он сознавал, что вступает на опасный путь, но выбора у него не было.
— Можешь обучить сокола, — сказал он Хаке.
У Хаке не хватило сил отказаться. Он принял предложение Хеминга, это было низко, руки у него дрожали, рот приоткрылся, обнажились зубы, похожие на острые маленькие ножечки. Сокол будет парить в небе над Хемингом и сделает того, над кем парит, послушным орудием Хаке.
Потом Хеминг сказал:
— Это первое.
— А что второе?
— Королева сказала мне: Хаке войдет в ту дюжину, которая последует за мною в курган.
Я увидел, как под загаром лицо Хаке покрылось смертельной бледностью.
— Поэтому, Хаке, ты должен слушаться меня. А надо мной будет парить твой сокол, так что я все равно буду в твоей власти.
В тот же вечер в конюшне Хеминг бросился на Лодина и отрезал у него мочку уха. Потом он сбил Лодина на кучу навоза и поставил ногу ему на горло, теперь ему ничего не стоило задушить колдуна, но он позволил ему приподняться. Голова Лодина была в крови. Хеминг быстро спутал ему ноги, поднял на плечи и размазал по его лицу кровь. Взглянув на хлещущую из уха кровь, Хеминг сказал:
— А кровь-то у тебя совсем черная. Тебе известно, что это означает?
Лодин сплюнул.
— Это означает, что ты скоро умрешь, — сказал Хеминг. — И колдовать ты не умеешь! Верно? Иначе я бы не отхватил у тебя пол-уха. — Хеминг снова ударил его, и Лодин упал в стойло.
Хеминг присел рядом с ним.
Ты не тот, за кого себя выдаешь, Лодин. Много лет ты пытался научиться колдовству и кое-чему, конечно, выучился, можешь, к примеру, плюнуть огнем в миску с жиром, это у тебя ловко получается. Но все-таки я отхватил у тебя пол-уха. И ты сам знаешь, что скоро умрешь.
Сейчас я открою тебе одну вещь, но ты будешь держать язык за зубами! Или пеняй на себя!
Я не имею права говорить тебе это…
Лодин уже понял, что он сейчас услышит.
— Ты попал в дюжину, — медленно проговорил Хеминг. — Но мы помешаем этому.
Я виноват, что отхватил у тебя пол-уха, сейчас я перевяжу тебе рану. Но если проболтаешься, я отхвачу тебе голову еще быстрее, чем ухо. Ясно? Ну?
Он снова ударил Лодина, и тот опять упал в навоз.
— Теперь ты мой человек, — сказал Хеминг. — Отныне ты будешь слушаться только меня. Согласен?
Лодин дал слово.
— Я думаю, когда это будет уже позади, ты все-таки научишься колдовать, — сказал Хеминг.
Мы пошли есть.
В Усеберге рассказывали, что однажды на рассвете больше двадцати лет назад молодая нищенка, оставшись ночевать в овчарне, родила там мальчика. Потом она ушла своей дорогой. Мальчика нашли, и он вырос в Усеберге. Назвали его Хаке. Держался он всегда гордо и не желал делить с рабами их участь. Когда мимо проходила королева, весь его вид выражал презрение; он был способен на дружбу, но на дне его дружбы был холод, и потому никто его не любил.
Со временем Хаке научился обращаться с ястребами и упорно развивал в себе умение, которым, как говорят, владеют лишь великие ястребники и соколятники. Он научился стоять с вытянутой рукой. Редко кто понимает, какая сила и какая воля нужны для того, чтобы час за часом стоять неподвижно с вытянутой рукой. Иногда под открытым небом, где в высоте парит сокол или ястреб, иногда в полумраке соколятни. Воля Хаке через руку как бы передавалась той птице, которую он выбрал, внушала ей тревогу и заставляла лихорадочно бить крыльями. Иногда Хаке стоял так час или два, а иногда — с рассвета и до заката. Но в конце концов птица покорялась ему, садилась на вытянутую руку и замирала там. У нее был грозный клюв. Но она никогда не пускала его в ход.
- Предыдущая
- 22/45
- Следующая
