Тризна по женщине - Холт Коре - Страница 11

• Предыдущая
• 11/45
• Следующая

Кто не захочет снова попытать счастья, чтобы получить такой лакомый кусочек? А мясо на ней нарастает с каждым днем.

Все рассмеялись.

И он действительно приехал еще раз.

Я проснулась, на дворе было темно, я сразу догадалась, что теперь он явился сам. Из всех голосов выделяется один, я вскакиваю, меховое одеяло падает, я вижу на дворе множество факелов. А голос! Он гремит на весь двор, подчиняя себе всех, нагая, как была, я бросилась прочь от узкого окна. В это время вбегает Фритьоф. Я не гоню его. Он хватает одеяло и набрасывает его на меня. Свет факелов становится ярче. Теперь я слышу крики уже и в домах. Я вспоминаю, что наши люди легли спать пьяные. Голос моего отца перекрывает шум, и все-таки он уступает голосу, гремящему на дворе. Загорается крыша. Слышится вопль — это они зарубили раба, должно быть, он выскочил из горящей конюшни, где спал, и его убили на месте. Фритьоф тащит меня на чердак. По лестнице за нами лезет какой-то человек. Кто-то ломает дверь. Голос на дворе гремит:

— Выдайте ее или получайте, что вам положено!..

Я слышу рык отца. Нападающие рубят стены, чтобы расширить оконные проемы. Свистит стрела, она вонзается в грудь одного из людей. Я и сейчас помню это зрелище: его глаза, проклятия, выражение обиды, потом отчаяния и бессилия, он потихоньку сползает на пол. Кто-то перешагивает через его труп. Горит крыша.

Наши люди лезут по лестницам, среди них и мой брат, они пытаются пролезть через горящую крышу. Я слышу свист стрел. Мой всесильный отец кричит:

— Надо бежать!..

И что-то еще Фритьофу. Фритьоф тащит меня с собой. Но нам некуда деваться, недруги кольцом окружили усадьбу. Я вижу, как, сраженный, падает еще один человек. Потом — отец.

И брат. На мгновение я вижу брата: его лицо, меч, торчащий у него в груди, он делает несколько шагов, словно просит разрешения покинуть поле брани, но, передумав, ложится, чтобы сперва немного поспать. Он лежит передо мной, залитый собственной кровью, и спит.

Меня окружают кольцом и куда-то ведут.

Усадьба горит, меня тащат подальше от огня, некоторых мертвых и умирающих тоже уносят прочь. Кто-то кричит:

— На ней только одеяло! Срывай его!

У него на губах пена, и он хочет содрать с меня одеяло, в которое я завернулась.

Я не могу ударить его, мне надо держать одеяло, теперь кричат все:

— Мы хотим видеть ее!.. Ради нее мы шли на смерть и проливали кровь!..

Я слышу мужской смех — громкий смех победителя. Он в затруднении: с одной стороны — требование его воинов, с другой — внимание, которое он хочет проявить ко мне.

— Живо! — кричит он, срывает с меня меховое одеяло и поворачивает меня перед воинами, они смеются и хлопают в ладоши — их конунг и властелин удовлетворил их желание. Меня уводят.

Потом они отправляются в соседнюю усадьбу. Там они убивают хозяина. В доме несколько мужчин и две женщины: я и изможденная старуха, склонившаяся над трупом своего мужа. Среди мужчин — Фритьоф. Он лежит связанный на полу.

Гудред говорит ему, и я слышу по его голосу, что он уже принял решение:

— Мы тебя повесим.

Тогда я встаю и в первый раз обращаюсь к этому человеку по имени.

— Гудред, — говорю я, подхожу к нему и зубами прихватывая его руку. Он с удивлением глядит на меня, видно, что его это забавляет. У меня крепкие зубы. Он весь в рубцах от ударов меча… Я кусаю сильней. Показывается кровь, вскрикнув от боли, он бьет меня по лицу.

Хозяйка усадьбы отрывается от трупа своего мужа и ставит на стол пиво.

— Теперь ты в моей власти, — медленно произносит он.

— Ты хочешь, чтобы я была хозяйкой твоего дома или нет? — спрашиваю я. — Взять женщину силой ты можешь, но не в твоей власти заставить ее с достоинством сидеть бок о бок с тобой в пиршественном покое и вести дружескую беседу, когда к тебе в гости приехали большие люди.

Он не отвечает.

Потом уже я с удивлением думала, что мне не было горько при мысли о погибшем отце и брате. Не знаю почему. Но тут лежит Фритьоф. Ноги у него связаны, руки скручены за спиной. Почему они сразу не зарубили его? Наверно — я и теперь так думаю, — за всем этим скрывалась злобная проницательность Гудреда Великолепного. Наверно, он догадался кое о чем и хотел повесить Фритьофа у меня на глазах, чтобы спросить:

— Ну, что ты сейчас чувствуешь?

Я оборачиваюсь к Гудреду и показываю ему язык. Он изумлен. Постояв так, я беру его руку и слизываю с нее кровь от укуса. И вдруг кричу:

— Думаешь, слуга, которого он приставил к своей дочери, мог оказаться ненадежным? Даже если б я сама этого захотела!..

Я кидаюсь на конунга, кусаюсь, царапаюсь, колочу его кулаками, он не может оторвать меня от себя, я падаю на пол, плачу, подползаю к нему и обнимаю его могучие колени.

— Помоги мне, помоги! Пусть у меня останется хоть кто-нибудь из отцовской усадьбы! Не убивай моего слугу! Беднягу воротит от одного вида женщины!..

Я отползаю к трупу бонда и переваливаюсь через него, руки у меня в крови, человек, похитивший меня, теряет терпение. Он встает и, пнув ногой Фритьофа, орет ему:

— Да образумь же ее хоть ты!

Старая хозяйка усадьбы лежит без памяти рядом со своим мертвым мужем.

Фритьоф остается в живых.

Вскоре мы уезжаем.

Наутро после брачной ночи я получила в подарок корабль.

Аса, королева Усеберга, объявила мне, что у нее болят ноги. Она послала за Одни, ирландкой, бывшей рабыней, а теперь служанкой, и та принесла ушат с горячей водой. Одни сняла полотно, в которое были замотаны ноги королевы, и красивой бронзовой иглой вычистила из-под ногтей грязь. Потом подпилила каждый ноготь и куском мягкой кожи отполировала их до блеска. Ноги у королевы обезображены костоломом и, видно, не раз были обморожены. Они некрасивы, но выразительно свидетельствуют о долгой и суровой жизни. Рядом с ее большими плоскими ступнями я вижу маленькие, нежные ноги Одни.

Одни приподняла ноги королевы и опустила их в ушат с горячей водой, старая женщина застонала от наслаждения. Она наклонилась вперед, уперлась локтями в колени и поглядела на меня, на старых губах играла счастливая и самодовольная улыбка.

— Вот почему хорошо быть королевой, — сказала она. — Конечно, я не в любую минуту могу кликнуть Одни и велеть ей принести мне горячей воды для ног. Ведь у меня столько забот. Мне приходится решать все дела, распоряжаться людьми, принимать гостей из дальних стран. И я должна изображать, что очень рада их приезду. И все-таки я чаще, чем другие, могу позволить себе это наслаждение — поставить ноги в ушат с горячей водой. Нет, королевой быть неплохо.

Она закрыла глаза, было похоже, что она задремала, но вот она снова открыла их и, кивнув головой в сторону Одни, спросила:

— Она тебе нравится?

У Одни молодое, гибкое тело, округлые формы и та покорность, которая так нравится мужчинам, однако не похоже, что она из тех женщин, которые готовы лечь с кем угодно.

Я кивнул и осторожно заметил, что Одни молода и красива.

— Небось охота пощупать ее?

Королева ударила кулаком по колену и засмеялась с открытым ртом, потом шлепнула Одни и отослала ее прочь.

Выставив из воды один палец, она с удовлетворением поглядела на него, снова опустила его на дно ушата и рассказала мне, какая гибкая она была в юности: стоя на одной ноге, она могла поднять другую так высоко, что мужчина целовал ей пальцы ноги, не наклоняя головы.

— Кто это был? — спросил я.

— Мог бы и догадаться, — ответила она и усмехнулась.

Королева продолжала:

— Первое время, как Гудред взял меня в жены, мы часто переезжали из одной усадьбы в другую. Сначала мы жили здесь, в Усеберге. Это была его усадьба, тут у каждого угла стояли дозорные, и даже в ларе в покоях, где он спал, — только я не сразу узнала об этом — сидел воин, когда он взял меня к себе на ложе. Он мне не доверял. И у него были для этого основания. Потом мы поехали в Борре и в Гокстад, жили на всех усадьбах Альвхеймара и даже в Дании. Повсюду распространялась его власть, и всюду там были его люди. У него был слишком беспокойный характер, чтобы подолгу оставаться на одном месте, и слишком много дел, которые не терпели отлагательства. И всюду люди — представь себе, всюду: они стояли за каждой дверью, бегали по переходам, следовали за тобой по полю, и все были одинаковые, на одно лицо, и ни с кем из них нельзя было поговорить.

• Предыдущая
• 11/45
• Следующая