Тельняшка — моряцкая рубашка. Повести - Ефетов Марк Симович - Страница 19

• Предыдущая
• 19/86
• Следующая

Теперь два дня отца не будет дома. День и ночь он на мостике рядом со своим другом Самсоном Гегалашвили.

Диспашор проверит, по какой причине произошла авария корабля, какие от этого убытки, кто виноват, кому платить и сколько. Диспашор — это такой морской судья. Его вызывают чаще всего в самые жестокие штормы. Девять баллов для диспашора то, что для обычного капитана лёгкая зыбь. Вот что такое диспашор!

Железный человек Самсон Георгиевич, твердокаменный. И мне довелось стоять с ним рядом на мостике корабля — не такого, как катер «Диспашор», а большого, трёхпалубного, с мачтами, иллюминаторами, салонами. Что говорить!.. «Карелия» была в то время самым большим и самым красивым пассажирским пароходом Черноморского флота. Корабль этот был высотой с трёхэтажный дом, а длиной — в добрых два квартала. И командовал этим пароходом до своего диспашорства Гегалашвили — отважный капитан, смелый и настойчивый человек. Настойчивый! Да, может быть, чуть больше, чем надо. Ведь настойчивость иногда переходит в упрямство. Настойчивость — это хорошо, а упрямство — плохо. А с капитаном Гегалашвили произошёл вот какой случай. В нашем порту пришвартовался новый тогда ещё пароход «Карелия». О нём писали в газетах и журналах. Пароход этот был темой дня.

Первый пробный рейс «Карелии» был назначен на воскресенье. Был ясный солнечный день. Тысячи людей собрались на Приморском бульваре посмотреть, как будет разворачиваться в порту огромная «Карелия», как поведёт её сквозь узкий проход волнолома капитан Гегалашвили. Так красиво и плавно, как Самсон Георгиевич, никто не мог выводить корабль из порта. Это ведь не так-то просто.

Как я уже сказал, тысячи людей смотрели, как отдавала концы «Карелия». С берега на пароход этот были направлены бинокли и даже подзорные трубы. Самсон Георгиевич стоял на мостике в очень белом кителе, на котором лучились медные пуговицы. Он был красив. И он знал, что на него смотрят — в бинокли, в подзорные трубы и просто так. А невдалеке от капитана Гегалашвили, на том же мостике, стоял мой отец и держал меня за руку. Да, так оно было. Самсон Георгиевич пригласил отца на первое торжественное плавание «Карелии». С отцом попал и я. И на меня тоже смотрели в бинокли и в подзорные трубы. Я так думаю.

Гегалашвили отдавал команду, и его помощник — молодой блондин — повторял слова команды в ярко начищенный медный рупор. Рупор этот был как бы телефоном вниз — в машинное отделение.

Я любовался капитаном. Он смотрел, как у носа «Карелии» закручивались белые пенистые усы, и командовал:

— Полный вперёд!

И помощник тут же повторял в рупор:

— Полный вперёд!

Потом капитан приказывал:

— Полный назад! И блондин снова наклонился к рупору:

— Полный назад!

За кормой бурлило и пенилось море. Белые кружева окружали пароход. Мостик дрожал. Солнечные зайчики от медного рупора прыгали мне на плечи, на голову, на руки.

— Вперёд! Назад! Полный! Самый полный!

Откуда он всё это знает, Самсон Георгиевич?

Он говорит «Вперёд!» и «Назад!», а получается точно по курсу — извилистой линией между десятков кораблей вдоль волнолома, прямо в узкий проход мимо маяка к открытому морю.

Но вот капитан приказывает: «Полный вперёд!», а блондин-помощник, вдруг побледнев, не повторяет эти слова в рупор, а, вытаращив глаза, шепчет: «Полный назад!»

Да, да, да! Он прав, помощник. Тысячу раз прав. Капитан ошибся. «Карелия», можно сказать, уткнулась в волнолом. Конечно же, сначала назад, а потом вперёд, и мы будем в открытом море.

Долго я вам об этом рассказываю. Ведь произошло всё куда быстрее. Капитан посмотрел на помощника, и вот что я прочёл в его глазах: «Я отдал приказ: «Полный вперёд!» Какое ты имеешь право вмешиваться? Выполняй! Немедленно выполняй! А если я ошибся, я сам исправлю».

И помощник, у которого бледные щёки вдруг стали красными, нагнулся к рупору и сказал:

— Полный вперёд!

И сразу же капитан крикнул:

— Полный назад!..

Помощник повторил в рупор приказ капитана, но поздно: «Карелия» чиркнула носом о гранит волнолома и высекла из него искры. Получилось, как в пословице говорится: «Не досмотришь оком — заплатишь боком».

Давно это было. Теперь и медных рупоров нет: команда передаётся в машинное отделение по судовому телеграфу. А мне не забыть случай с капитаном Гегалашвили. Как только попаду на командный мостик корабля и услышу: «Полный вперёд!» или «Полный назад!», так сразу же вспомню, к чему привело пренебрежение осторожностью капитана «Карелии».

Ошибка Самсона Георгиевича и его упрямство привели к тому, что новенькая «Карелия» чуть сплющила нос. А это позор для капитана. С тех пор капитан Гегалашвили перестал командовать огромными трёхпалубными кораблями и перешёл на маленький катерок «Диспашор», где было всего пять человек команды, а пассажиров в лучшем случае один человек — мой отец, друг капитана. Хотя, простите, был ведь случай, когда пассажиров было двое: отец и я. И об этом случае я хочу рассказать. Он многое изменил в моей жизни.

Я давно просил отца взять меня на корабль — в море. У меня была беспокойная страсть к путешествиям и приключениям на море; это, мне кажется, бывает со всеми парнями приморских городов. Я завидовал матросам чудесного парусника «Товарищ» — эти матросы по возрасту были почти что моими сверстниками. Разницу год-другой я не считал. У ребят этих с «Товарища» лица были совсем бронзовые, походка медвежья, вразвалочку, талии, как у балерин, и бицепсы, то есть мускулы, под рукавами тонкого синего свитера, точно дыни. Я и мои товарищи, завидев в порту или на бульваре парня с красными нашивками «У. С», что означало «Учебное судно», шли за ним, как овцы за своей головной овцой с колокольчиком.

Однажды в воскресенье, когда, как сообщили газеты, был открыт доступ населению города на учебно-парусное судно «Товарищ» с десяти часов ноль-ноль до двадцати часов ноль-ноль, я успел за этот промежуток побывать на паруснике одиннадцать раз. Проще говоря: попав на «Товарищ» с первой группой посетителей, я вышел с этой группой (задерживаться нельзя было) и тут же, став в очередь, снова поднялся по трапу на парусник. Был я на «Товарище» и с последней группой посетителей. Ребята в синих свитерах с красными «У. С.» уже приметили меня, но виду не подавали. Они стояли как монументы, стройные, загорелые, красивые, и вежливо так отвечали на все расспросы. Спрашивали их о разном: как кормят, сколько градусов жары на экваторе, или: страшно ли, когда сильный шторм?

Я считал такие вопросы глупыми и девчачьими. Меня интересовало: сколько раз свистал боцман аврал во время знаменитого шторма в Северном море возле Гельголанда, когда точно они срубили мачту, заходя в наш порт, и долго ли простоят на бочке? Или: какой крен давало судно в Бискайском заливе?

Я не стану перечислять здесь все вопросы, которые я задавал товарищам с «Товарища», но, я надеюсь, вы уже поняли по этим моим вопросам, что в морском деле я кое-что смыслил. А вам мне придётся разъяснить, что «срубить мачту» — это, конечно же, не топором по мачте, а убрать паруса. И «встать на бочку» — это значит встать на мёртвый якорь. Понятно? Теперь можно дальше рассказывать. В море мне хотелось попасть обязательно в сильный шторм — в такой шторм, какой обычно описывается в пиратских романах:

«Волны, как злые духи, набрасывались на палубу, смывая всё со своего пути. Лохматые хлопья пены разбивались об иллюминаторы. Корабль поднимался вверх, как лошадь, ставшая на дыбы. Но люди были сильнее стихии».

Здорово, а? Такое я мог перечитывать по десять раз подряд. Эти книги были моим самым любимым чтением. Вы никогда не читали про такую штормягу, чтобы трещали мачты, чтобы волны перекатывались через борт, а радист, согнувшись над передатчиком, телеграфировал: SOS! SOS! SOS!

• Предыдущая
• 19/86
• Следующая