Кровь тамплиеров - Хольбайн Вольфганг - Страница 6

• Предыдущая
• 6/65
• Следующая

А между тем сейчас, в настоящем, Арес ударил его клинком по лицу и нанес ему довольно болезненную рану.

Фон Метц проклял себя за то, что некоторое время не следил за ходом боя и за своим противником.

Раздосадованный неудачей, он быстро отступил назад и замахнулся для нового удара. Но тут уж Папаль сумел не упустить тот краткий момент, когда Арес предавался гордым мыслям о своем триумфе, и поторопился вонзить острый как бритва клинок в плечо врага. С воплем, в котором звучало больше ярости, чем боли, Арес метнулся в сторону, когда Папаль, чей клинок так же легко проходил сквозь кости, сухожилия и мускулы, как нож проходит через масло, снова ухитрился его ударить и нанес ему глубокую, сильно кровоточащую рану. Фон Метц использовал это мгновение, чтобы прорваться мимо Ареса и распахнуть дверь в церковь.

Лукреция и священник, стоя на коленях перед каменным алтарем, погрузились в молитву. Когда мощная створка с грохотом уперлась в стену, они одновременно обернулись и увидели Роберта. Тамплиер не мог истолковать мимики священника в тот момент, когда святой отец увидел его, перепачканного кровью, с мечом магистра тамплиеров в правой руке; в глазах же Лукреции он прочитал беспредельный ужас.

Быстрыми, ловкими движениями фон Метц захлопнул за собой дверь и запер ее изнутри. Священник торопливо поднялся и поспешил к боковому выходу, Лукреция с маленьким Давидом на руках последовала за ним. Священник, однако, приоткрыл дверь настолько, чтобы протиснуться самому, а затем, к ужасу и растерянности невольно остановившейся женщины, закрыл дверь прямо перед ее носом. Через минуту стало слышно, как поворачивается большой ключ в старом латунном замке.

Роберт не смог подавить вздоха невероятного облегчения. То, чего он ожидал от священника, было больше, чем способен вынести человек, каким бы богобоязненным и убежденным в правильности своего дела он ни был. Фон Метц не смог бы упрекнуть его, далее если бы тот в последнюю секунду встал перед ним, заслонив собой беззащитную мать и невинного ребенка, но священник принял правильное, с его точки зрения, решение. Он повернул ключ в замке и предоставил мать и ребенка их судьбе в образе фон Метца.

Лукреция быстро все поняла. Она сделала единственное, что ей оставалось в ее положении: постаралась разрядить обстановку и перетянуть его на свою сторону, как она часто – слишком часто – поступала. Уже целый год прошел с тех пор, как он встречался с ней в последний раз. Год, в течение которого он имел достаточно времени, чтобы понять, что он допустил страшную, непростительную ошибку, которая должна теперь стоить жизни невинному младенцу, потому что фон Метц обязан сделать все, чтобы ограничить последствия того непоправимого вреда, который он уже причинил.

Женщина не изменилась. Естественно, нет. Они оба и не могли измениться, так как ни один из них не был подвержен процессу старения. Лукреция была все так же немыслимо хороша. С кроткими карими глазами лани, мягкими золотистыми волосами, в белоснежном бархатном платье, которое она, видимо, решила надеть в честь праздника крещения сына, она казалась воплощенной невинностью.

К несчастью, она слишком хорошо знала о том впечатлении, которое производит на людей, и изо всех сил стремилась использовать это ради своей выгоды. И на этот раз ей удалось не выдать страха, охватившего ее, когда перед ней появился Роберт. Она выдержала его взгляд и улыбнулась:

– Я счастлива, что ты пришел на крещение нашего сына.

Ее голос был таким же благозвучным, каким он сохранил его в своей памяти. Он бы ей поверил, если бы не знал, как лицемерны обычно бывают ее слова и уверения.

– Я назвала его Давидом, – сказала она, кивнув на мальчика, лежавшего у нее на руках.

– Отдай его мне! – Роберту стоило невероятных усилий произнести эти простые слова. Ему всегда было тяжело говорить с ней, тем более не соглашаться или даже восставать против нее. Ребенок на ее руках еще больше все осложнял: он мешал сохранять самообладание и придерживаться своего решения. Давид… Сегодня он в первый раз увидел сына, и он знал, что этот первый раз станет последним.

– Мы одна семья, Роберт. – Лукреция пыталась демонстрировать спокойствие и невозмутимость. Она упорно старалась не показать ни своего страха, ни своей слабости, но в ее огромных карих глазах стояло что-то, что фон Метц воспринял как скрытую мольбу.

Ему пришлось отвести взгляд, потому что он не мог этого вынести. Какой бы холодной и фанатичной она ни бывала в иные времена, в эти секунды она только мать, которой грозят отнять ее ребенка. Никогда прежде он не чувствовал себя таким подлым и отвратительным.

– Давай жить вместе счастливой семьей, – прошептала Лукреция умоляюще. – Пожалуйста…

Конец фразы был прерван удушающим кашлем, когда Цедрик, внезапно возникший словно из небытия, прижал к ее лицу платок, пропитанный хлороформом. Фон Метц был слишком поглощен созерцанием ее ангельской красоты и противоречивыми чувствами, чтобы заметить, как мягко к ним подкрался Цедрик Чернэ. В который уже раз в своей бесконечно долгой жизни Роберт проклинал себя, что слишком легко позволял себе отвлечься. Только сейчас он заметил, что боковая дверь, через которую исчез священник, распахнута настежь.

Лукреция была не в силах сопротивляться поджарому, но при этом достаточно мускулистому тамплиеру, который напал на нее сзади. Она даже не могла больше кричать и звать на помощь. Ее глаза расширились от ужаса, она уже успела осознать, что сейчас произойдет то страшное, чему она до самого конца не верила и изо всех сил надеялась помешать: сейчас он, Роберт, отнимет у нее ребенка – ее сына! И затем, как видно, убьет его! В течение нескольких мучительных мгновений, пока она отчаянно пыталась сопротивляться, ее руки удерживали малыша. Затем ее тело обмякло. Фон Метц бросил меч и подхватил младенца, чтобы тот не упал на каменный пол вместе со своей потерявшей сознание матерью.

Ему так хотелось прижать его к груди, ласкать и гладить маленького Давида, своего сына. Никогда и ни за что на свете он по своей воле не пожелал бы с ним расстаться. Но вместо этого он быстро, хотя и осторожно положил младенца между двумя серебряными подсвечниками на каменную плиту алтаря. Чем дольше он будет держать ребенка на руках – он осознал это самое позднее в ту секунду, когда вдохнул сладкий, нежный запах гладкой младенческой кожи, – тем труднее ему будет осуществить принятое решение.

Он хотел насмотреться на него до того, как приставил клинок к маленькой груди, в которой равномерно и спокойно билось сердечко размером едва ли больше грецкого ореха. Давид встретил его взгляд с невинным любопытством ребенка, который видел в этом мире едва ли больше, чем материнскую грудь и круглые четки, которые он без устали крутил пальчиками. Его крошечные ручки схватили острый клинок и…

О, проклятие! Роберт невольно отвел назад оружие – он не хотел, чтобы ребенок порезался. Нет, видимо, он не способен выполнить то, что задумал. Это же его родной сын, его кровь и плоть! Да простит его Святая Троица, но он не может этого сделать. Если бы отточенным клинком тамплиерского меча он пронзил сейчас грудную клетку малыша, его вовеки не простила бы его собственная душа и собственное сердце, которое бы разорвалось от горя.

Он взял ребенка с алтаря, прижал к груди и поспешил за Цедриком, оставившим бесчувственную Лукрецию на церковной скамье и удалившимся тем же путем, которым так неожиданно появился.

Битва перед церковью тем временем продолжалась. На помощь Аресу подоспели два новых бойца. Когда фон Метц достиг микроавтобуса, который Цедрик припарковал за открытыми воротами, в стороне от церковной площади, он увидел Бальдера, лежащего в луже крови. Арес был занят тем, что, как впавший в неистовство берсеркер[3], яростно молотил сопротивляющегося из последних сил Уильяма. Фон Метц заметил также, как Менаш Папаль изготовился и поднял клинок, чтобы одним мощным ударом перерезать шею Романа. Клокочущий звук, который вырвался из горла противника, убедил фон Метца, что его боевому товарищу удалось одержать верх в поединке. Затем он отдал приказ к отступлению.

• Предыдущая
• 6/65
• Следующая