Морская соль - Жданов Николай Гаврилович - Страница 2

• Предыдущая
• 2/15
• Следующая

Бабушка же молча стояла, махая рукой. Она, должно быть, не узнала Дусю, но лицо её было ласковым, добрым и светлым.

В сумрачные предосенние дни, когда свинцовое небо низко висит над водой, Балтийское море, прекрасное в другую погоду, кажется суровым и нелюдимым. Бурые белогривые волны, вырываясь из мглы, с злобным буйством мчатся к берегу и, оскалясь, набрасываются на валуны; ветер гнёт к земле ветви прибрежных сосен.

Вдоль берега почти повсюду тянулась ломаная линия проволочных заграждений, надолб и противодесантных препятствий, сохранившихся здесь после войны. Это ещё более усиливало суровость картины.

Одинокие чайки с тоскливым криком носились над водой.

Едва выехали за город, как начался дождь и поднялся сильный ветер. Брезент намок, обвис, и вот прямо за воротник Дусе упала холодная капля, просочившаяся сквозь тент.

— Давайте-ка поглубже, — сказал мичман.

Дуся и Тропиночкин забрались на мешки и прижались спинами к ещё тёплому хлебу.

— Знаешь, на какой машине едем? — тихо спросил Тропиночкин.

— На какой?

— «ГАЗ» это, горьковчаночка. Я сразу узнал. У нас на фронте такими пушки перетаскивали.

Дуся с удивлением посмотрел на своего спутника.

— Ты на фронте был? — спросил он недоверчиво и с невольной завистью.

— Ещё бы нет!.. Вот, смотри!

Тропиночкин неторопливо распахнул бушлат, и Дуся увидел прицепленную на фланелевке круглую белую медаль.

— За отвагу! — внушительно сказал Тропиночкин, не спеша застегнул бушлат и стал смотреть на дорогу с видом человека, считающего излишним говорить о том, что само собой ясно.

Дождь наконец перестал. Сквозь щель в навесе виден был мокрый булыжник. Вдоль дороги простиралась низина: вода шевелилась в траве, и кусты плавали в воде, как утки. За кустами справа виднелось большое, должно быть недавно вспаханное, рыжее, глинистое поле и над ним бледно-фиолетовые тучи. Но вдруг на глинистом взрытом пространстве мелькнули белые гребни. Дусе показалось, что всё поле ворочается, как бы дышит.

— Море! — воскликнул он невольно.

И оба мальчика стали жадно вглядываться в низкие берега. Они были почти на одном уровне с морем, и казалось, что, если бы вода поднялась хоть на полметра, она затопила бы и мелкие кочки по сторонам, и дорогу, и всё, всё до самого горизонта.

Потом машина долго шла редким сосновым лесом. За стволами деревьев виднелась железная дорога — она то исчезала, то показывалась снова, — мелькали дощатые постройки, заборы, столбы. Но вот машина свернула влево и остановилась. Хлопнула дверца кабины, и шофёр, опять показавшийся Дусе огромным, как великан, подошёл и заглянул к ним под брезентовый полог.

— Не холодно им тут? — осведомился он у мичмана. — А то в кабину можно, там у меня теплее.

— Не замёрзли, ребята? — спросил Гаврюшин.

Дуся не чувствовал холода, но ехать в кабине казалось ему очень заманчивым, и он молчал.

— Давайте по очереди. Вот хоть ты первый, — сказал шофёр, трогая Дусю за рукав.

Дуся проворно соскочил на землю и вслед за шофёром взобрался в кабину и сел на потёртое кожаное сиденье.

По стеклу кабины ещё стекали редкие капли влаги. Шофёр, положив большие руки на рулевое колесо, внимательно глядел на дорогу. Дусе очень хотелось заговорить с ним, но он боялся помешать вести машину. Наконец он всё-таки решился.

— Это «ГАЗ», да? — спросил он робко.

— Машина-то? Нет, это будет «ЗИС». Они, верно, похожи, но только у этой тяга сильней.

— Она пушки возит?

— Всё возит… и пушки возит. А ты разве видел? — спросил шофёр и внимательно посмотрел на Дусю.

— Я-то нет, — сказал Дуся с сожалением, — а мальчик, который со мной едет, он видел. Он на фронте был. У него даже медаль есть, настоящая.

— Вон что! — удивился шофёр. — А у тебя, значит, нет?

— А у меня нет, — ответил Дуся и подумал, что шофёру, вероятно, было бы интереснее ехать с Тропиночкиным. — Хотите, я его позову? — предложил он. — Только вы остановите машину.

— Погоди, чего торопиться, — сказал шофёр. — Тебе разве тут, у меня, надоело?

— Нет, что вы! Мне тут очень хорошо.

— Ты что же, новичок? — спросил шофёр.

— Новичок.

— Отец на флоте служит?

— Он на Баренцевом море служил.

— На Баренцевом? — переспросил шофёр. — Как фамилия?

— Парамонов.

— Подводной лодкой командовал?

— Командовал, — подтвердил Дуся. — Только он погиб там.

— Слыхал, — сказал шофёр и опять внимательно посмотрел на Дусю.

— Вы его знали? — спросил мальчик. — Видели? Какой он?

— Ты что же, разве не знаешь? — Шофёр даже убавил ход машины.

— Я был ещё маленький. Меня тётя Лиза в эвакуацию увезла. Бабушка даже скучала.

— Ишь ты! Тебе что ж, теперь лет девять-десять?

— Десять,[1] — подтвердил Дуся.

— Ну да, — продолжал размышлять шофёр, — с тех пор уж пятый год пошёл, где тут помнить… А отец твой был моряк настоящий. Он четыре немецких транспорта потопил и ещё крейсер, кажется, или миноносец.

— Это мне бабушка говорила.

— Вот то-то, брат… А матери у тебя, что же, нету?

— Матери у меня нету. Я когда родился, она сразу же умерла.

— Сирота, значит, — сказал шофёр и добавил: — Да, брат, такие-то дела…

Они оба долго молчали.

— Отца твоего там, на Севере, очень моряки уважают. Помнят о нём, — сказал шофёр, и лицо его стало серьёзным и строгим.

Дорога свернула влево, к самому морю. Сквозь шум движения Дуся услышал свист ветра. Грязная пена тянулась неровной полосой вдоль воды, и мутные брызги поднимались над камнями, о которые билось море. От всего этого веяло какой-то угрюмой силой. Дуся ощущал её и жадно вглядывался вперёд. Но дорога опять свернула вправо, мелькнуло несколько крашеных дощатых домиков, потом снова начались перелески.

— А вы тоже на фронте были? — спросил Дуся.

— Не без этого, как же не быть. Там вот, на Севере, и был, где отец твой. Только я на суше, в морской пехоте вернее сказать. «Катюши» такие есть… Слышал небось?

— Из «катюши» стреляли? — воскликнул Дуся.

— Ну, сам-то я, правду сказать, не стрелял. Я так шофёром и был. Её, «катюшу»-то, на машине возят, на грузовике. Вот я при ней шофёром и был. Часть наша — гвардейская миномётная. А «катюша» была кочующая. Подъедем куда поближе к нему, ударим как следует — и в другое место. Он нас только засечёт, начнёт из своих пушек лупить, а нас уж и след простыл. Мы в другом месте, а он по этому лупит!

— Не ранили вас?

— Всё было. Мне, правду сказать, ни пули, ни осколка снарядного не досталось. А я на мине подорвался с машиной вместе. Вот так же ехали, и дорога широкая, обкатанная. Свернул я немного в сторонку: разъехаться надо было со встречной, да задним колесом её и задел, мину-то!

— Ну и что же? — спросил Дуся.

— Ну, тут что же… взрыв, конечно. Вылетел — не помню как. Лежу, тошно мне, силы нету. Потом снегу поел, полегчало.

— А куда вас ранило?

— Ты лучше спроси, куда не ранило. Весь я, брат, раненный был. И грудь зашибло, и голову, и ноги обе. А хуже то, что контузией меня встряхнуло очень. Еле я отошёл.

Дуся с почтительным удивлением смотрел на большую, плотную фигуру шофёра.

— Что смотришь? — усмехнулся тот. — Теперь-то я опять в свою силу вошёл. А в госпитале был тебя слабее… Зовут-то тебя как?

— Дуся меня зовут.

— Это что же, по-настоящему выходит Денис, что ли, или Данила?

— Денис, по-настоящему я Денис, а это меня тётя Лиза так зовёт и бабушка… ну и другие.

— Вон что… Денис, значит, — шофёр тяжело вздохнул и продолжал: — У меня тоже братеник был Денис, да вот убили его. Тоже там, на Севере, у Баренцева моря…

Машина вдруг замедлила ход и стала. Шофёр вышел наружу, и Дуся слышал, как он опять колотил каблуками по скатам.

• Предыдущая
• 2/15
• Следующая