Вторая попытка - Скаландис Ант - Страница 15

• Предыдущая
• 15/22
• Следующая

– О, как это по-нашему! – воскликнул Виктор, хохоча. – Мирные переговоры под дулами танков за колючей проволокой между детьми и бородатыми моджахедами, причем и те и другие поголовно вооружены до зубов, и ни слова в прессе о том, что там происходит! Как это современно и демократично!

– Переговоры, между прочим, проходят весьма серьезные… ненависть – это вам не фунт изюму… Хотите, расскажу?.. Религиозные предрассудки… пресловутый фундаментализм… новейшая военная доктрина… прагматичный подход к массовым психозам… новый виток все той же спирали, но уже совсем в другом измерении… – Голем бубнил все это тихо, монотонно и как-то невнятно, отрывочно. Голос его все больше и больше заглушался ревом могучего двигателя, и Виктор вдруг обнаружил, что видный психиатр сидит верхом на стволе танкового орудия, у самого его основания, и большими кусками лопает сочный арбуз; холодный розовый сок стекает у него по подбородку, а косточками Голем плюется, как мальчишка, во все стороны. Одна из косточек попадает Виктору в щеку, и он возмущенно спрашивает:

– Что вы делаете, Голем?!

– На вам муха, – отвечает Голем.

– Не на вам, а на вас, – поправляет Виктор.

– Нет, на вам, – упорно повторяет Голем, – на мне нету.

А потом вдруг становится совсем темно. И тихо. И только слышно в этой тишине, как с кончика ствола падают в раскаленный песок тяжелые липкие капли арбузного сока.

Ирма открыла ему дверь и вяло предложила:

– Проходи, па.

И он тут же забыл, зачем пришел. Голова была тяжелая, хотелось спать, а еще хотелось искупаться. Бредовая, конечно, идея, и вообще для этого пришлось бы ехать к Селене на дачу, а это было сейчас никак невозможно.

Идя к дочери, он специально не стал пить с утра – только самую каплю – большой стакан лимонного сока и в него маленькую-маленькую рюмочку коньяку, просто, как писал Веничка Ерофеев, чтобы не так тошнило. А потом полложки соды в виде порошка и запить водой. И тогда сразу проходит изжога. Вот только голова… голова оставалась тяжелой.

Он прошел в комнату, сел на старый протертый диван и посмотрел на Ирму. Ирма стояла, опершись на спинку кресла, и в своем скромном, но изящном домашнем платьице была очень даже хороша. Она становилась все больше похожа на Лолу, но была, безусловно, красивее ее.

– Господи, что у тебя с глазом?

– В аварию попал. Ерунда. Пройдет.

– Ну а как ты вообще, папка?

– Да ничего, вот получил крупный гонорар за сценарий сериала на телевидении, приехал сюда отдохнуть, поболтать со старыми друзьями. А здесь видишь что делается: танки какие-то, бедуины, стрельба на улицах. И такая жара!.. Знал бы, не поехал. Слушай, ты же всегда дождь любила. И Бол-Кунац – тоже. Зачем вы сюда-то переехали?

– Мы никуда не переезжали, папа.

– То есть как? Не понимаю. Это же совсем другой город. Город, в котором я служил. А то был город, где я родился.

– Правильно, – согласилась Ирма. – Это совсем другой город. А того города просто уже нет. Не существует он больше. Но мы никуда не переезжали.

– Понятно… – пробормотал Виктор.

Ничего ему было не понятно, и тяжесть в голове постепенно превратилась в боль. Очевидно, это как-то отразилось на его лице. Ирма спросила:

– Па, кофе хочешь?

– Не уверен, – ответил он.

Вошел Бол-Кунац. Жутко сутулый, совершенно седой, с пожелтевшей кожей и трубкой в углу рта. Виктор едва узнал его.

– Здравствуйте, господин Банев!

Вот голос почти не изменился. Удивительно.

– Ты называл меня так, когда был мальчишкой.

– Точно. Я как раз и вспомнил те времена. Хотите пива?

– С удовольствием, если можно. А ты тоже будешь?

– Ну разумеется.

Бол-Кунац сел в кресло и запалил свою трубку. Ирма принесла шесть баночек пива из холодильника и ушла варить себе кофе.

– У вас с деньгами нормально? – спросил Виктор.

– Нормально, – сказал Бол-Кунац. – Правда, нормально. Спасибо, господин Банев.

– А вам не кажется, что отсюда надо уезжать?

– Одно время казалось, но сейчас уже поздно.

– В каком смысле?

– Да во всех смыслах, – сказал Бол-Кунац. – Возраст, дети – они никуда не поедут – и… мы просто не успеем уехать. Опять же – куда?

– Да куда угодно! Разве сейчас с этим есть проблемы? – спросил Виктор. – И что значит – не успеете уехать?

– Нет, юридических проблем, конечно, нет никаких, и даже денег я нашел бы хоть на Америку. Но я же говорю – дети. Август – член Совета ветеранов ПВ, Чика – студентка университета, будущий социопсихолог. Они же будут участниками событий. А события предстоят жаркие, и очень скоро, неужели вы еще не поняли? События будут такие, что не только уехать – уйти пешком будет трудновато в эти дни.

– Вот об этом как раз я и хотел с тобой поговорить. Без Ирмы. Может быть, вам куда-то уехать хотя бы на время: в столицу, или, наоборот, – куда-нибудь в глушь, у меня же есть дом в деревне.

– Спасибо, господин Банев, мы останемся здесь.

Бол-Кунац открыл вторую баночку пива и погрузился в синеватые клубы дыма.

– Послушай, Бол, – сказал Виктор, он снова перестал понимать, зачем пришел сюда, – но ты-то хоть можешь объяснить, почему мир так круто переменился?

– Наверно, потому, что мы проиграли. Тогда. Нам дали шанс. У нас была огромная сила в руках. А мы превратили ее в красоту. В божественную красоту. Вот только наши розы – лучшие в мире розы – вырастали всегда без шипов. Помните Экзюпери? Розы должны быть с шипами. Красоте необходима служба безопасности. Мы не подумали об этом. Мы решили, что в мире есть только пары противоположностей: красота и уродство, добро и зло, ум и глупость, а все остальное умещается в непрерывный спектр между каждыми двумя полюсами. Нет, мы не упрощали мир, мы просто исказили его так, как нам было удобно, так, как нам подсказали, и искаженный мир понравился нам, страшно понравился. Но за его пределами жил мир реальный, в котором признавали десять разных видов красоты и столько же – уродства, сотню принципиально разных взглядов на ум и столько же – на глупость, и десять тысяч непохожих представлений о добре и зле. Наш мир существовал, выдерживая давление реальности, пока не кончилась энергия, подпитывавшая его, а потом аккумулятор сел, а генератор, собственный генератор энергии, так и не заработал. И наш мир развалился. Рассыпался. Нам пришлось вернуться в старый. Собственно, нам даже не надо было никуда идти. Мы просто оказались опять в знакомом старом мире.

Бол-Кунац помолчал, выбил трубку в большую пепельницу и принялся набивать ее по новой. Тихо вошла в комнату Ирма и встала у окна. Бол-Кунац продолжил:

– Помните, вы сказали тогда: "Не забыть бы мне вернуться". Вы не забыли и вернулись раньше других. Вы просто не догадались, что вернуться придется всем. Обязательно. Очевидно, они допускали такой вариант. Они долго терпеливо наблюдали за нами, не вмешиваясь, но сегодня – неужели вы еще не поняли? – они предпринимают вторую попытку. И мне хочется верить, что наши дети все-таки сумеют найти свой собственный источник энергии. Сколько же можно жить на халяву? Ведь наши дети стали совсем другими, не похожими на нас, еще меньше похожими, чем мы на вас. Да и они тоже стали другими. И это нормально…

– Они – это мокрецы? – вспомнил вдруг Виктор это странное, давно забытое слово – слово не просто из прошлого, слово как бы из другого мира, из другой реальности.

– Сами вы мокрецы! – сказала вдруг Ирма обиженно и громко. – Боги спускаются на Землю, а вы называете их то мокрецами и считаете прокаженными, то бедуинами и зачисляете в психопаты. Странная традиция складывается в этом мире.

– Погоди, Ирма, – ошарашенно прервал ее Виктор, – ты считаешь, что бедуины – это все те же мокрецы?

– Не знаю, но я так чувствую, я не могу этого объяснить.

– Ирма, – сказал Бол-Кунац, – принеси еще пива, пожалуйста.

Потом затянулся сиреневым ароматным дымом и снова пристально посмотрел на Виктора.

• Предыдущая
• 15/22
• Следующая