Топор с посеребренной рукоятью - Дойл Артур Игнатиус Конан - Страница 26

• Предыдущая
• 26/60
• Следующая

— Похоже, мы снова побывали в школе, сэр, — прокомментировал его слова Сканлэн. — Если я когда-нибудь вернусь домой, будет что рассказать ребятам.

— Чем меньше ты им расскажешь, дружище, тем лучше будет для тебя, не то прослывешь величайшим лжецом в Америке, — заметил я. — Суди сам, разве мы с тобой поверили б такому рассказу?

— Да уж, пожалуй. Ну, док, скажу я вам, здорово вы влепили в черномазого! Точно в десятку! Ему оттуда нипочем не выбраться! Вы его просто спихнули. Не знаю, где он теперь обосновался, но Билл Сканлэн туда ни ногой!

— А сейчас, друзья мои, я расскажу вам, что все-таки со мной произошло, — возвестил доктор. — Помните, как я покинул вас и ушел к себе в лабораторию? Я уже почти ни на что не надеялся. Правда, я много читал о черной магии и оккультных искусствах и хорошо знал, что белое всегда может победить черное, если только сумеет встать с ним на одну иерархическую плоскость. Ваал-Сепа находился на гораздо более сильном — не будем говорить «высоком» — уровне, чем я. Это был роковой и неопровержимый факт.

Я не видел способа преодолеть данное затруднение. Тогда я улегся на кушетку и стал молить о помощи. Когда оказываешься на грани человеческих сил и сознаешь свою беспомощность, остается только в мольбе протянуть руки к силам Добра, что сокрыты от нас туманной завесой. Я стал молиться — и молитва моя была услышана.

Внезапно я почувствовал, что в комнате я не один. Передо мной стоял смуглый высокий мужчина, доброе бородатое лицо сияло благожелательностью и любовью. Интуиция, подсказывала мне, что это — дух великого и мудрого атланта, который при жизни боролся со злом и, не имея сил предотвратить гибель своей страны, принял меры, чтобы самые достойные выжили, хотя им и пришлось погрузиться в глубины океана. Этот удивительный дух появился, дабы спасти своих потомков. Приблизившись, он с улыбкой возложил руки мне на голову и стоял так, передавая мне свою собственную энергию и силу. Я почувствовал, как она, словно огонь, разливается по моим жилам. У меня появились воля и сила творить чудеса! Тут я услышал звон колокола и понял, что решающий час настал. Дух, улыбнувшись мне на прощание, исчез. Я пошел в зал, а остальное вам известно.

— Что ж, сэр, — сказал я, — думаю, вы завоевали среди подводных жителей небывалый авторитет. Так что, пожелай вы обосноваться здесь в качестве божества, вы, безусловно, добьетесь успеха.

— М-да, док, вам повезло больше, чем мне, — заявил Сканлэн с оттенком грусти в голосе. — Как, черт побери, вышло, что дьявол не пронюхал о вашей затее? Меня-то он сразу скрутил, когда я схватился за пушку, а вас он не расколол.

— Наверное, дело в том, что вы находились на уровне материи, а я какое-то время пребывал на уровне духа, — задумчиво проговорил доктор. — Общение с миром просветленных духов всегда учит смирению, и ты осознаешь, как недалеко ушло человечество в своем развитии, как в действительности ничтожно наше земное существование. Я сделал свои выводы, и моя жизнь послужит тому доказательством.

Так закончилась эта история. В скором времени у нас возникла идея послать весть о себе на поверхность, а затем с помощью стеклянных шаров, наполненных левигеном, мы поднялись наверх, о чем я уже писал раньше.

Доктор Маракот подумывает о том, чтобы вернуться к атлантам. Ему нужно кое-что уточнить в вопросах ихтиологии. Сканлэн, я слышал, женился в Филадельфии на своей голубке и был назначен управляющим делами фирмы, так что теперь он не ищет приключений, в то время как я...

Что ж, море уже подарило мне самую драгоценную свою жемчужину, и больше я ни о чем не прошу.

1928 г.

Перевод М. Антоновой, П. Гелевы и Е. Толкачева

4 марта 1867 года, будучи на двадцать пятом году жизни, я пометил в своей записной книжке следующее — результат многих умственных волнений и борьбы:

«Солнечная система, посреди бесчисленного множества других систем, таких же обширных, как она, несется в вечном молчании в пространстве по направлению к созвездию Геркулеса. Громадные шары, из которых она состоит, вертятся в вечной пустоте непрестанно и безмолвно. Среди них самый маленький и незначительный есть то скопление твердых и жидких частиц, которое мы назвали Землею. Она несется вперед так же, как неслась до моего рождения и будет нестись после моей смерти — вертящаяся тайна, пришедшая неизвестно откуда и идущая неизвестно куда. На наружной коре этой движущейся массы пресмыкается много козявок, одна из которых я, Джон Мак-Видти, беспомощный, бессильный, бесцельно увлекаемый в пространстве. Однако положение вещей у нас таково, что небольшую дозу энергии и проблески разума, которыми я обладаю, всецело отнимает у меня труд, который необходим, чтобы приобрести известные металлические кружки, посредством которых я могу купить химические элементы, необходимые для возобновления моих постоянно разрушающихся тканей, и иметь над своей головой крышу, которая защищала бы меня от суровости погоды. Я, таким образом, не могу тратить времени на размышление о мировых вопросах, с которыми мне приходится сталкиваться на каждом шагу. Между тем, такая ничтожность, какя, может еще иногда чувствовать себя до некоторой степени счастливым и даже — отметьте это! — по временам ощущать прилив гордости от чувства собственной значимости».

Эти слова, как было уже сказано, я начертал в своей записной книжке, и они точно выражали мои мысли, которые возникли не под влиянием минуты, а были плодом долгого, упорного размышления. Наконец, однако же, пришло время, когда умер мой дядя, Мак-Видти из Гленкарна, тот самый, который был когда-то представителем комитета Палаты Общин. Он разделил свое большое состояние между многочисленными племянниками, и я убедился, что теперь с избытком обеспечен до конца своих дней. К тому же я сделался собственником мрачного клочка земли на берегу Кэтнесса; я думаю, старик одарил меня в насмешку, так как этот клочок песчаной местности не представлял никакой ценности. Юмор старика всегда смахивал на издевательство. Кстати, замечу, что тогда я состоял стряпчим в одном городишке Центральной Англии.

Теперь я мог предаваться размышлениям, отказаться от всяких мелких и низких целей, мог возвысить свой ум изучением тайн природы. Мой отъезд из Англии был ускорен тем обстоятельством, что я чуть не убил человека в ссоре: я вспыльчив по натуре и забываю о своей силе, когда прихожу в бешенство. Против меня не было возбуждено судебного преследования, но газеты травили меня, а люди косились на меня при встрече. Кончилось тем, что я проклял их и их прокопченный дымом город и поспешил в мои скверные владения, где я мог, наконец, обрести спокойствие и условия для уединенных занятий. Прежде чем уехать, я взял небольшую сумму из своего капитала и, таким образом, мог повезти с собою избранную коллекцию философских книг и самых современных инструментов вместе с химическими реактивами и другими подобного рода вещами, которые мне могли понадобиться в моем уединении.

Местность, которую я унаследовал, представляла собою узкую полосу, состоявшую большей частью из песка. Она тянулась более чем на две мили вдоль бухты Мэнси. Здесь стоял ветхий дом из серого камня, никто не мог сказать мне когда и для чего построенный; я починил его, и он сделался жилищем, совершенно удовлетворявшим моим скромным вкусам. Одна комната стала моей лабораторией, другая — гостиной, а в третьей, как раз под покатой крышей, я подвесил гамак, в котором всегда спал. Было еще три комнаты, но я не занял их, а одну отдал старухе, которая вела мое хозяйство. На несколько миль вокруг не было ни души, дальше же, на другой стороне Фергус-Несса, жили рыбаки — Янги и Мак-Леоды. Перед домом была большая бухта; позади высились два безлесных холма, из-за которых поднималась гряда более высоких; между холмами была долина, и когда ветер дул с суши, он обыкновенно несся по ней с меланхолическим завыванием и шептался между ветвями елей под моим аттическим окном.

• Предыдущая
• 26/60
• Следующая