Год Грифона - Кублицкая Инна - Страница 15

— Сколько за него хочешь?

— Шестнадцать эрау, — ответил Горахо, называя не ту цену, которую запрашивал с покупателей, а ту, за которую в конце-концов продал бы нож после упорного торга.

— Я заплачу не позднее чем через два месяца, — сказала Карми, прикидывая в уме лорцоский ростовщический процент. Получалось, что через два месяца ей придется заплатить почти двадцать пять эрау.

— Заплатишь, когда тебе будет угодно, госпожа, — поклонился Горахо, вовсе не надеющийся когда-то получить за нож деньги.

Карми нацепила ножны с ножом на пояс, затянула ремень, одернула куртку и, подхватив котомку, ушла. Когда она подошла к городским воротам, было уже слвсем темно, и они были заперты; однако стражники из уважения к хокарэмскому сословию выпустили Карми через гонцовскую калитку. Конечно, они узнали «Ашарову внучку», но задавать вопросы хокарэми ни у кого не повернулся язык.

И Карми направилась на запад по Миттаускому тракту, спеша побыстрее оказаться у горного озера, где сейчас стоял глайдер.

Шэрхо, получив возможность отлучиться от похоронной суеты только на второй день, явился к Горахо наводить справки о таинственной хэйми. Оружейник тут же заявил, что хокарэми ушла в тот самый вечер, когда умер принц.

Шэрхо, услыхав, что Карми именуют хокарэми, удивился, но вида не показал.

— Ты уверен, что она хокарэми? — спросил Шэрхо. — Лучше помолчать, чем выдумывать невесть что.

— Но она на глазах у меня переоделась в хокарэмскую одежду, — объяснил Горахо.

— А, тогда действительно, — равнодушно согласился Шэрхо, скрывая недоумение. — Но я бы не советовал тебе об этом кому-нибудь рассказывать.

— Да весь город уже болтает, — возразил Горахо. И не с моих слов, поверь.

К Шэрхо он мог позволить себе отнестись более фамильярно. Шэрхо был давно всем известен, он был свой, лорцоский, и оружие, случалось, Шэрхо покупал у Горахо.

— Все же лучше не болтать, — проговорил Шэрхо на прощание.

Получалось, чем дальше, тем больше загадок задавала странная девчонка Карми. Конечно, она не могла быть хокарэми, Шэрхо в этом не сомневался, однако откуда же она могла взять хокарэмскую одежду непонятно. И поведение Карми ставило в тупик: слишком вольно она себя держала и с Шэрхо, и с принцем.

«И для того, чтобы связаться с Карми, — вспомнил Шэрхо, — принц отослал двоих хокарэмов — которые, как я понимаю, могли ее узнать.»

Позже, когда весть о смерти хозяина дошла до этих двоих, они вернулись, но ни один, ни другой не могли понять, кто эта девушка. Приметы, которые тщательно описал Шэрхо, никого не напомнили двум хокарэмам, каждый из которых не менее трех раз видел принцессу Сургарскую. Но разве какой-нибудь хокарэм мог допустить, что аристократка может вести себя подобным образом?

Стенхе и Маву, конечно, могли бы рассказать о своей подопечной принцессе, но никто из майярский хокарэмов уже давно не видал их; ходили даже слухи, что они погибли в Сургаре.

Из майярский хокарэмов кое-что о сургарской принцессе мог бы поведать Мангурре, телохранитель Готтиса Пайры, но Мангурре, определив как-то принцессу как забавную девицу, по обыкновению своему в подробности вдаваться не стал, полагая, что чем меньше о женщине говорят, тем для нее лучше.

Горное озеро встретило Карми безлюдьем, и хорошо знакомый пейзаж воскресил в ее душе воспомининия о тех деньках, которые когда-то проводила здесь маленькая принцесса Сава. Но когда она, миновав скалистый мыс, далеко вдающийся в озеро, увидела со склона долину, в которой прежде располагался лагерь Руттула, она поняла, что и здесь остались следы резни, которая полгода назад пронеслась по Сургаре.

Шесты и рваные клочья шатров еще валялись на каменистой земле, а в том месте, где раньше стояла палатка Руттула, был насыпан огромный курган из небольших камней. Шест, стоящий на вершине кургана, пестрел вьющимися на ветру лиловыми, оранжевыми и белыми лентами, и Карми по этому поминальному знаку поняла, что весной, когда сошел снег, миттауские монахи похоронили мертвых. Вероятно, где-то рядом они устроили и монастырь, и Карми завертела головой, отыскивая их следы. Почти сразу она увидела островерхих шатер из свежесрубленных бревен — часовню — и рядом — недостроенную избу. Двое монахов тащили бревно, а еще один, совсем старый, сидел у часовни, твердя молитвы.

Карми спустилась к постройкам и, подойдя к часовне, села около монаха, а тот, не обращая на нее внимания, тянул речитатив на древнем языке, на котором тысячу лет назад говорило все население этого края от западного Майяра до восточного Саутхо. Современный миттауский был ему роственнен, но, зная этот язык достаточно хорошо, Карми могла только догадываться, о чем ведет речь старый монах. Перед ним лежала книга, и старик даже перелистывал ее страницы, но текст монах бормотал наизусть, лишь изредка сверяясь с книгой.

Дочитав до конца главы, монах остановился. Он потянулся за кувшином с питьем, но Карми опередила его, услужливо налив пахучий мятный напиток в затейливо раззукрашенную глиняную чашку.

Монах поблагодарил ее на ломаном майярском; Карми поспешно ответила по-миттауски. У монахов с хокарэмами отношения сложные, но миттауские монахи более терпимы к людям, чем майярские; тем более, что и девушка в хокарэмской одежде не склонна была задирать служителей божьих.

Как надо разговаривать с миттаускими монахами, Карми не знала; в дни ее прошлогоднего путешествия в Миттаур с монахами разговаривал Стенхе, для нее же самой они были тогда неинтересным приложением к пещерным храмам Нтангра и монастырю Карали-лори. Теперь приходилось пенять себе за невнимательность, и Карми, вздохнув, начала нащупывать манеру общения.

Она заговорила о красотах нтангрских храмов — эта тема была приятна миттаусцам; монах, благосклонно предложив ей поесть с дороги, вручил чашку со своим питьем. Карми, с удовольствием прихлебывая из чашки прохладный напиток, выслушала притчу о трех путниках, сама тут же рассказала другую притчу, и монах, с каждой минутой все дружелюбней относящийся к девушке, вдруг сказал:

— Мне кажется, тебе лучше сейчас спрятаться.

Карми обернулась и глянула назад. По майярской тропе, которая недавно привела ее в долину, скакали всадники. По длинному двухвостому вымпелу на древке копья одного из них можно было судить, что это миттаусцы.

— Ты из замка Ралло, — напомнил монах. — Таких, как ты, в Миттауре не любят. И я не верен, что в моей власти защитить тебя от воинов. Спрячься; это вовсе не трусость.

— Они меня уже заметили, — отозвалась Карми.

Она испугалась впервые за последние месяцы; глупо получилось — ее могут убить за то, что на ней одежда хокарэма. Надо же было слоняться по Пограничью в такой одежде!

Она, не переменив позы, подносила к лицу чашку с напитком, который потерял для нее всякий вкус. Теперь ее жизнь зависела оттого, кто приближался к ней: дружина какого-нибудь миттауского рыцаря или же просто отряд независимых воинов, наполовину разбойников, не связанных никакими дипломатическими обязательствами. В первом случае существовала надежда выкрутиться, наврав рыцарю о друзьях, которые где-то рядом; во втором случае пощады ожидать не приходится.

И уж, ожидая всякого, следовало не подавать виду, что сердце упало куда-то в пятки. Следовало также напомнить этому трусливому сердцу, что совсем рядом, в озере стоит глайдер, и в самом крайнем случае можно попробовать устрашить миттаусцев невиданным чудом.

— Эй ты, боратхи, дочь боратхо! — крикнул подскакавший всадник. — Кого ты поджидаешь здесь?

Карми молчала, опустив глаза в чашку с напитком. Вот уж чего никак не следовало делать — это отвечать на оскорбления. Впрочем, ее оскорбления мало задевали, ведь это для хокарэмов, волков Майяра, сравнение с нечистоплотным трусливым зверьком было обидным.

«Однако миттаусцы смелы до безрассудства, — мелькнуло в голове Карми. — Неужели они не подозревают, что хокарэми тоже могут быть опасны?»

Трое из всадников были слишком, слишком близко; для настоящего хокарэма не составило бы труда расправиться с ними и приняться за прочих. Но миттаусцев было чересчур много — даже настоящий хокарэм сложил бы голову в этом бою. И всадники, окружив Карми полукругом, смеялись над ней — потому что смеяться над слабым врагом не грешно.